Книги >

Михаил Заплатин, Феликс Вибе
"Самый красивый Урал"

В начало книги

Печорский дневник

С удовольствием беру его в руки, мой «Печорский дневник», этот самодельный блокнот из тетрадей, который я сам сшил, чтобы он хорошо лежал в кармане штормовки. Корочки его — тоже из обыкновен­ной зеленоватой тетрадной обложки — все оборвались, выцвели, вытерлись и подклеены лейкопластырем. И не мудрено: он проехал (пролетел, прошел, проплыл на плоту и опять пролетел) вместе со мной сотни километров, набухал от влаги и сох на ветру и у костра. Удивительно, что он еще так хорошо сохранился.

Я беру его и листаю. Здесь все так просто: люди, бобры, дождь...

 

25 июня

Слава сказал:

— Так. Уже пять минут, как летим.

На самом деле мы никуда не летим, а сидим в Уктусском аэро­порту и погода нелетная. «Север закрыт» — так это у летчиков называется. А нам надо именно на север. Урал — Печора наш маршрут.

Зачем стремимся мы на север? Спроси меня — не знаю...

Юра Яровой — знает. У него командировка от журнала «Знание — сила». Он будет писать. К нему приехал из Москвы фотокорреспондент журнала Виктор Брель. Он имеет в руках и важно носит перед собой светло-желтую сумку с фотоаппаратурой. Это тоже вполне объясняет, зачем он едет на север.

Ко мне из Москвы тоже приехал человек. Это Вадим, мой друг, композитор. Он летит на север просто так, как и я, без объяснений.

Еще с нами Володя, кинооператор Свердловского телевидения, и Слава, уральский писатель. Он, по всей вероятности, едет просто отдох­нуть от цивилизации.

...Сели в самолет. Вещей много — огромные рюкзаки, лодка, па­латки...

Полетели!

Внизу — Свердловск. Вижу наш девятиэтажный дом в Пионерском поселке, озеро Шарташ... И вот уже под нами — вершинки игрушечных деревьев, болота, маленькие поселки, торфяные поля... Слева хорошо видны горы и горушки Уральского хребта.

Сомнений нет, лететь нам на север надо. Не ясно зачем, но надо!

К сведению просвещенного читателя . В итоге нашего путешествия в свет вышел номер журнала «Знание — сила», на обложке которого в голубой дымке уральских далей — коричневые великаны — каменные идолы. На переднем плане мы видим как будто бы зеленую травку. Но просвещенный читатель должен знать, что это никакая не трава, а карликовые березы. Разумеется, все это вместе называется: снимок В. Бреля. В самой же статье читаем точное определение задач нашего путешествия: «...Нас интересовали не только этнографические и фольклористские вопросы. В центре внимания экспедиции были проблемы географические и экологические — сложности охраны уникальных природных комплексов». Автор статьи, разумеется, Ю. Яровой.

 

26 июня

В Ивделе сели в вертолет. Летим дальше на север.

Мы — втроем. Я, Вадим и Слава. Экспедиция разбилась на две части: мы — передовой отряд землепроходцев-рыбаков и они — информа­торы во главе с Яровым. Они еще побудут в Ивделе, побывают в геоло­гических отрядах...

Пролетели реку Лозьву. Вся — как засыпана спичками. Это лес, оставшийся от сплава.

Огромные вырубленные («выбритые»—прокричал мне Слава) участки леса кончаются. Пошел девственный лес и болота. Болота рыжие, ржавые. Хорошо видно, как раньше было озеро, а потом оно зарастало из года в год наступающими полукружьями трав и кустарников, и вот уже только окошки воды проблескивают в центре...

Горы слева живописны и притягательны. Горы, как вода, как огонь, приковывают к себе наш взгляд, гипнотизируют, их можно рассматривать часами и нельзя наглядеться. Вспоминаю древнего китайского поэта Ли Бо:

...Гляжу я на горы, и горы глядят на меня,

И долго глядим мы, друг другу не надоедая.

...Загораем в Усть-Манье. Загораем в буквальном смысле на берегу реки Маньи, кристально прозрачной, текущей совсем рядом с посадочной площадкой, и в переносном — ожидая вертолет. Он должен увезти нас попутным рейсом еще дальше — на хребет. Вернее, даже за хребет.

Купили хлеба и сухарей. Усть-Манья — это поселок примерно в двадцать домиков. Уже Тюменская область. Северную границу нашей — Свердловской — мы уже пересекли...

Везение сопутствует нам. А вернее, хорошее, заботливое к нам отношение окружающих — летчиков и геологов. Летим на вертолете к хребту, на запад.

— Идолы! Идолы! — кричит мне на ухо Слава.

Впереди по нашему курсу видна гора Маньпупыгнер и на ней — цепочка каменных идолов. Слава рад, просто счастлив. И правда, испытываешь непонятное волнение, видя на лысой макушке горы эту почти в человеческом порядке выстроенную цепочку...

Мы над хребтом. Идолы, пока я пишу эти строки, остаются южнее нас. Мы встретимся с ними позже.

Пролетаем великий водораздел: из видных нам снежников в этих горах рождаются истоки речушек и рек трех громадных водных систем — Обской, Волго-Камской и Печорской.

Садимся прямо на полянку у небольшой, абсолютно прозрачной речки — это один из притоков Илыча, в свою очередь являющегося притоком Печоры.

Слава вернулся с первой рыбалки и принес трех хариусов. Вадим уже чистит их, сейчас сварим уху и пожарим.

 

29 июня

— Не успел проснуться, открыть глаз, как комар уже в него за­летел,— говорит Слава, вылезая из палатки.

Он сегодня проснулся и встал последним. Завтрак уже готов.

Итак, вчера после дня отдыха мы погрузились за десять минут в вертолет и полетели на Маньпупыгнер. Под нами — долины рек, леса, а на горизонте — горы, горы. На многих вершинах, вернее, на их север­ных склонах, лежит снег.

Но вот Слава зовет меня к своему иллюминатору и, волнуясь, как и в первый раз, показывает каменных идолов. И волнение передается мне. Мы все ближе и ближе подлетаем к ним. Мной впервые в жизни овладевает горячка фотографирования. Пока мы облетали гору посадоч­ным полукругом, я снял идолов в разных ракурсах, снял столько кадров, сколько успел.

Быстро выгрузились. Вертолет улетает. Слава и Вадим пошли набрать снега в ведро на северном склоне (пить очень хочется), а я остаюсь наедине с каменными идолами. Волнение снова овладе­вает мной.

Сама вершина Маньпупыгнера гола, она покрыта только стелю­щимися карликовыми березками и мхом. И вот прямо на ней, как бы гуськом взбираясь на гору, возвышаются каменные великаны — огром­ные, высотой с семи- восьмиэтажные дома столбы-останцы. И сразу ви­дишь, что эти великаны имеют лица. Много лиц с многими выражениями. Угадываются и русские мужики с окладистыми бородами, и манси с плос­кими носами и узкими прорезями глаз, и всяких других наций люди. Они и серьезные, даже хмурые, и лукаво веселые, и безразличные, но все — мудрые, значительные, будто впитавшие в себя неторопливую мудрость веков...

На иных останцах-великанах — целые иконостасы: рядами одни над другими расположены лики, одни явственнее, другие только намеком обозначенные природой. Вот улыбка пророка, вот лисья восточная хитрость, а вот глазницы черепов... Они многолики и многозначны, мансий­ские боги! Они, подумал я, многозначны, как художественный образ, как настоящее произведение искусства. Глядя на них, можно понимать очень многое, разное — каждому свое...

Впрочем, все это — мои позднейшие размышления, а вчера я про­сто в волнении смотрел и смотрел на них, на эту группу каменных вечных людей, почерневших от времени...

Свежий ветер постоянно обвевал вершину Маньпупыгнера. Где-то внизу, в одном из логов куковала кукушка. Кругом — за идолами и во все стороны — тянулись гряды гор, поднимались отдельные вершины, как пирамидальная гора Койп на юге, и небо было покрыто белыми облаками, а само было и голубым, и белесым, и зеленоватым, и еще каким-то перламутровым вдалеке. И тогда я ощутил счастье, что стою тут, что мне привелось все это увидеть и испытать радость стоять в этом центре Уральского хребта, в его древнем мансийском храме.

Потом мы взяли довольно тяжелые рюкзаки, оставив половину вещей назавтра, и стали спускаться вниз, к Печоре. И когда мы отошли от идолов километра на два и вышли на склон, противоположный тому, по которому спускались с горы идолы, нашим глазам открылась глубокая, изогнутая дугой долина, и в самом низу ее — лента болотистых берегов. Здесь, в этой долине, рождалась великая Печора, здесь был самый верхний, самый первый ее исток. На подробных картах этот ее первый изгиб можно найти. Здесь она начинала свой 1800-километровый путь к Ледо­витому океану.

Русло реки в том месте, где мы спустились к ней, было в два шага шириной. Вода едва закрывала небольшие камни...

Потом, когда мы разбили лагерь, я поднялся выше по реке и вдруг увидел, что главное русло обмелело, а слева в него впадает небольшой ручей. Пошел еще выше по каменистому, совсем почти пересохшему руслу и, к своему удивлению, увидел плотину высотой метра в полтора. Она была сделана очень искусно, сплетена из довольно толстых ветвей. На некоторых видны косые срезы, как если бы они были срублены топором. С одного края в плотине был устроен водоспуск, и вода сбегала прямо в камни русла. За плотиной начинался большой разлив — целая Венеция с островами и протоками.

Признаюсь, мне стало неприятно. Плотина в этих местах? Браконьеры? На территории заповедника, куда можно попасть, лишь получив специальное разрешение. Мы и рыбачим-то по особому разрешению... Я вернулся в лагерь и рассказал обо всем ребятам. Слава побежал по моим стопам. (Плотина была метрах в пятидесяти от нашей палатки.) Скоро он вернулся с радостью:

— Нам очень повезло: это бобры!

— — А как же срубленные ветви?

А ты посмотри: там следы зубов.

Действительно, вечером мы еще раз сходили «представиться бобрам». На срезе ветки — следы широких зубов.

— Нам страшно повезло! — еще раз сказал Слава.

Да, нам повезло: мы в самых заповедных, сокровенных местах Урала, где рождаются реки, где в грохочущий атомный век спокойно могут жить бобры, где с Маньпупыгнера спускаются и тысячелетиями никак не могут спуститься вниз каменные великаны...

К сведению просвещенного читателя . Прошу разрешения процитировать журнал «Знание — сила», где дается оценка сделанного мною «открытия». Вот волнующее свидетельство прессы:

...Феликс, оказывается, обнаружил чуть ли не первую в мире высокогорную бобровую плотину. Когда мы рассказали научным сотрудникам Печоро-Илычского заповедника о том, что под Болвано-Из (прошу обратить внимание на волнующую музыку названий! — Ф. В.) нашли поселение бобров, сотрудники сначала не поверили: не может этого быть! Пришлось поклясться, что это истинная правда, и только тогда дирекция стала срочно решать вопрос об экспедиции в это странное высокогорное хозяйство бобров.

Вот в таком разрезе.

Должен также сказать, что, несмотря на совершенный научный подвиг, я стараюсь ни на минуту не утрачивать присущей мне скромности.

Выходим на Маньпупыгнер за оставшимися вещами...

Едва мы поднялись на плато Болвано-Из, как услышали рев вертолета. Вертолет сел и выгрузил Юру Ярового, Виктора Бреля с неизменной желтой сумкой и фотоаппаратом на шее и Володю, который отличался от Бреля только тем, что у него на менее толстой шее висела более тяжелая кинокамера.

До предела нагрузили рюкзаки. Снова — уже вшестером — идем на Печору.

 

30 июня

Вчерашний переход дался мне нелегко. Рюкзаки получились большие и тяжелые. Я даже где-то злился на Славу, который шел впереди, что он не думает о плохо подготовленных к перегрузкам интеллигентах не такого уж молодого возраста. Можно было бы и не так спешить, пока мы не втянулись еще в трудную таежную жизнь... Ну да ладно! Сегодня небольшая усталость просто приятна.

Итак, мы встретили остальных троих членов нашей экспедиции. Они разбили у нас в лагере вторую палатку. Вчера все вместе ели кар­тофельное пюре (из пакета) с мясом. Сегодня утром Вадим сварил рисо­вую кашу на сухом молоке. Очень вкусно.

Ребята рассказывают слышанную в Ивделе историю: один начальник геологической партии платил «птичьи алименты». Дело в том, что кто-то из его подчиненных убил глухарку, а егерь этот факт засек, но персонально установить браконьера не удалось. Тогда суд вынес решение платить штраф начальнику партии. Справедливо: хоть и идешь по самой что ни на есть нехоженой тайге, но все-таки не стреляй направо и на­лево. Беречь надо глухаря — это чудо наших лесов!

К сведению просвещенного читателя привожу выдержку из «Жиз­ни животных» Брема: «Самый крупный и благородный вид тетеревиных птиц — это глухарь... краса лесов, радость охотника... При обычном течении вещей глухарь днем держится на земле...»

Свидетельствую: именно по земле прыгала та глухарка, которую мы неожиданно вспугнули в густом кустарнике три дня назад, продираясь к реке. Она, наверно, была с выводком, потому что нарочно волочила крыло и отлетала от нас не дальше чем на десяток метров.

— А где же у нее дети? — спросил я.

— В противоположной стороне,— сказал Вадим.

Мы поскорее ушли, подчиняясь непреодолимому желанию поскорее оставить в покое мать и детей. Спасибо тебе, случай, что ты дал мне возможность увидеть так близко эту большую пеструю птицу.

...Ложимся спать. Полчаса назад Юра Яровой, Витя и Володя ушли на Маньпупыгнер. Хотят дождаться там рассвета (не так-то уж до него и долго) и снять восход солнца с каменными идолами.

 

1 июля

Встали поздно, в половине десятого. На небе тучи, но без дождя. Ветра нет ни малейшего. Едва вышел из палатки — комары набросились, как звери.

Выходим втроем из лагеря, идем вниз по Печоре. Задача: перетащить часть груза километров на 10—15, где можно будет спустить на воду нашу лодку.

Река шумит внизу. Мы идем по правому довольно высокому ее берегу — здесь она омывает хребет.

Остановились, решили надуть лодку и если не плыть на ней, то по крайней мере везти на ней вещи. Вадим настаивал на этом еще вчера. Он хотел спускаться прямо из лагеря. Но большинством решили пройти хотя бы километров 10, чтобы не повредить лодку на камнях.

И вот лодка надувается. Вадим работает насосом...

Прошли «вплавь» километра два. Это довольно трудоемко. Очень много перекатов. Приходится тащить лодку, приподнимая ее за веревки обвязки...

Мы снова в нашем лагере. За час сорок пять минут быстрого хода без рюкзаков вернулись «домой». Переночуем — и завтра с оставшимися вещами —уже насовсем вниз по Печоре. Первый населенный пункт на нашем пути —Шежим, самый верхний кордон Печоро-Илычского заповедника.

Юра Яровой и «его люди» пришли с Маньпупыгнера. Витя снял прекрасный восход солнца с идолами.

Слава жарит картошку. По лесу он бегает, как лось.

— Надо готовиться к таким путешествиям,— сказал он нам.— Я вот каждый день вместо зарядки по четыре километра туда и обратно от дачи до станции бегал...

Меня это пугает: загонит он нас вконец!

Оправдывая разыгравшийся к ужину аппетит, Витя Брель сказал:

— Набегался от идола к идолу. Рассвет-то пять минут, а идолов много.

 

2 июля

Покидаем лагерь.

Обстановка такая: мы втроем — я, Вадим и Слава — идем налегке вниз, по Печоре, а остальная компания погрузилась в вертолет вместе с лодкой и всем грузом и улетела вниз, в лагерь геологов напротив горы Койп, километрах в пятнадцати от нас. Вертолет сел на берегу реки, совсем неподалеку от нас. Мы как раз обедали, ели картошку с малосольными хариусами. Угостили летчиков...

Идем мы то прямо по руслу, то по разным берегам, срезая излучины. Места замечательные! Скалистые берега покрыты елями и кедрами, низменные — березами и тальниковыми кустами. Типичная горная река, изобилующая перекатами.

Мы отказались пролететь все это на вертолете за полчаса. Уж идти по Печоре, так по всей — километр за километром...

 

3июля

Три часа утра. Только что пришли в лагерь геологов. Ребята жда­ли нас. Мы очень устали. Койп — высокая конусная гора — остался позади нас. Напрямую это 17 километров (так показывает карта). Но накрутили мы по реке, конечно, гораздо больше.

В памяти навсегда останется эта ночь без минуты темноты, и журчание воды по камням под нашими сапогами, и кедры — эти благородные дети тайги — по берегам, и живописные скалы, и гора Койп, все время маячившая перед нами со своими белыми пятнами снежников. Мы шли, шли и шли, и Койп наконец оказался сначала справа от нас, чуть-чуть повернувшись своим конусом, а потом позади.

Где-то километрах в десяти от лагеря геологов я увидел следы полозьев прямо на траве и прибрежной грязи. Слава предположил, что это манси приезжали на Печору половить хариусов. Потом стали встречаться следы людей. Еще через два-три километра появились едва за­метные тропки, и наконец из-за поворота мы увидели двух человек в штормовках. Надо было подойти почти вплотную, чтобы увидеть, что это девушки.

Они сказали нам, где расположились наши, прилетевшие на вер­толете. А я смотрел и смотрел на их лица. Они были нежные и красивые — тоже как чудо природы, еще одно чудо этой ночи! Совсем мы огрубели среди комаров, забыли, что существуют на земле девушки...

Проспали до полудня. Ребята заранее поставили нам палатку. Но она была сырая — здесь прошел сильный дождь. Где-то часов в восемь солнце нагрело палатку, и в ней стало невозможно жарко. Тогда ее накрыли сверху одеялами, и наш сон продолжался.

Яровой, Витя Брель и Володя работают. Снимают и интервьюируют вокруг все живое...

 

4 июля

Идем вниз по Печоре.

Воспоминания детства приходят неожиданно. И не обязательно тогда, когда сидишь у костра, смотришь в огонь и задумываешься. Нет, сегодня детство пришло ко мне на кочкастом лугу. Просто пока Вадим вел лодку, я решил сократить путь и пошел прямо по лугу, срезая излучину. Детство пришло от запахов. Каких — не знаю. Видно, трава какая-то. Дух травы в сухой, знойный день.

...Мое деревенское детство прошло в Казахстане, в верховьях Иртыша. Там больше всего было таких дней — полынно-знойных, горьких военных дней. Мы — пацаны — были работниками. Бригадир Шевченко, один из совсем немногих оставшихся в деревне мужиков, назначил меня дневным конюхом. С восхода солнца и до заката я должен был пасти колхозных лошадей и рабочих быков. На рассвете он стучал кнутовищем в раму нашего окна:

— Виба, выходи!

И я шел, в сером рассвете плохо соображая, что к чему. А потом вставало солнце, и весь день сливался в сплошной круг зноя и желания спать.

Один раз заснул, привязав повод к ноге, и молодой, плохо объезженный еще жеребец по кличке Золотогривчик, щипая траву, тянул и тянул меня за собой по земле, а я все никак не хотел проснуться, все хитрил, урывая у судьбы хоть минутку отдыха. О, как мечталось тогда о парте в большом прохладном классе! Где не будут виться над тобой ни разъяренные, величиной с кулак оводы, ни мелкая, почти невидимая мошка, от которой подушкой пухнет лицо. Каким сладостным пустяком казалась учеба!..

А Печора ведет нас все дальше.

Скажу еще только, что красота не приедается, не делаешься к ней равнодушнее. Как запахом травы в сенокос не можешь надышаться весь день, несмотря на изнуряющую работу, так и здесь красота все льется и льется в тебя, не перенасыщая.

Благодатные, счастливые июльские дни...

Сзади нас все время — трехгранная пирамида Койпа с пятнами снежников.

 

5 июля

Проснулись, искупались.

Вчера, вернее, сегодня где-то в час ночи потерпели кораблекрушение: в лодке образовались две пробоины — большие дыры. Набралась вода, все промокло. Из рюкзаков текла вода, часть сухарей превратилась в кашу. Вместе со Славой поставили палатку. Хорошо еще, что она была сверху и оказалась сухой, как и наши спальные мешки.

Будем ремонтировать лодку, а Слава с рюкзаком пойдет вниз к ушедшим вперед ребятам — у них нет продуктов.

С лодкой мы связывали надежды на поход-удовольствие. На са­мом же деле грузоподъемность ее — 200 килограммов — оказалась не­обычайно мала, когда мы попытались уместить в ней груз целой экспе­диции. О том, чтобы еще и ехать нам, не могло быть и речи. А перекаты! Ей-ей, они составляли половину пути. Когда я пишу в дневнике: «Вадим с лодкой», или «я с лодкой»,— это значит, что один из нас ведет лодку в поводу, выбирая более или менее глубокие места, а другой чуть-чуть отдыхает, сокращая путь по берегу. А на перекатах мы вместе — изнури­тельная работа! — приподнимаем нашу резиновую помощницу за обвязку и перетаскиваем на глубину, стараясь не порвать дно. Однако не убе­регли, порвали...

Починили, конечно, украсив тремя трогательными заплатами.

Отплываем, хотя идет дождевая туча. Но ребята нас ждут.

 

6 июля

По сути дела, шестое июля еще только начинается — час ночи. Все у нас перепуталось с этим бесконечным полярным днем. Или белыми ночами? Часам к двенадцати только чуть-чуть смеркается — и опять светло..

Мы дошли до устья Малой Порожней (правый приток Печоры; правильнее было бы называть ее «Порожная» — от порогов, а не от «порожняя» в смысле «пустая», но что поделать?). Поставили палатку. Здесь образовался целый лагерь: кроме наших — еще несколько механиков около геологического вездехода, который чуть ли не целый месяц все никак не заводится, двое рабочих Воркутинской экспедиции, перего­няющие для геологов трех лошадей, и, наконец, собака Пальма.

Завтра пойдем дальше вниз, к устью Большой Порожней (еще один правый приток Печоры). Там будем делать плоты.

Пока мы спали, ребята собрались и ушли вниз, чтобы быстрее приступить к постройке плотов. Остались мы с Вадимом. Должны их догнать.

Идем по Печоре между Малой и Большой Порожними. Это десять километров камней — огромных валунов, скал, булыжников. Вокруг них кипит вода, образуя то глубины, то мели. Все время надо искать проход для лодки, оберегать ее от острых камней, перетаскивать через мели и через камни. Три-четыре метра плывешь на лодке, потом выпрыгиваешь на камни, скачешь по ним, ведешь лодку среди лабиринта валунов... Ак­робатические этюды!

Только что пообедали. С полчаса вел лодку я, теперь отдал Вадиму п пошел на берег чуть-чуть передохнуть. Валуны на дне в этом месте покрыты очень скользкими водорослями. Я хотел закричать Вадиму: «Скользко!», но понял, что он в шуме воды ничего не услышит...

Пока я пишу, Вадим выполняет свою долю акробатических упражнений на камнях, осуществляя очень незначительное поступательное движение вперед. Когда-то мы догоним ребят?

Снова и снова постигаем относительность всего в природе. Едва только возникает твердое «да», как она тут же спешит со своим «нет». Только что было жарко, светило яркое солнце, но едва согрелись и высохли, как снова пошел дождь, и сырость прокрадывается всюду. Вре­менность, непостоянство... Это входит в меня, как мудрость, как умение быть спокойным, как недоверие к абсолюту. Абсолютна лишь относитель­ность природы. Такой и надо ее любить — сухой и мокрой, зеленой и выгоревшей, ласкающей и суровой...

 

7 июля

Поставили палатку у устья Большой Порожней. Устали страшно. Мы с Вадимом решили отстать от основной группы. Не хотим больше спешить. Какая радость воспринимать красоту бегом?

...Поспать не удалось. Часов в шесть утра нас разбудил Юра Яровой и сказал, что заболел Слава. Нужен валидол, который был у меня. Мы поспешили вместе с Юрой к ребятам, остановившимся лагерем километрах в двух ниже нас.

Вот что у них произошло. Они хотели сделать плот из восьми длинных бревен. Срубили, точнее, спилили — пила у пас есть — и подтащили к воде восемь бревен. Отличный еловый сухостой. Спешили, работали. Бешенный ритм диктовал, конечно, Слава. И вдруг он исчез. Нашли его лежащим в стороне, в высокой траве, бледно-серым. Не мог поднять ни руки, ни ноги. Довел-таки себя человек... А ведь здоровяк!

В довершение бед на стоянку явились лесники-наблюдатели Печоро-Илычского заповедника и категорически заявили: «На плоту здесь не пройдете. Застрянете на ближайшем перекате». Выходит, и работали-то зря! Ребята решили бросить почти построенный плот и идти пешком к Елме, следующему притоку Печоры, где воды станет больше.

Слава лежал в палатке. Болей у него в области сердца не было, по руки-ноги поднимать он не очень мог. Созвали консилиум. Каждый изо всех сил постарался вспомнить все, что знал о сердечно-сосудистых заболеваниях. Поставили диагноз: приступ стенокардии на почве переутомления.

К сведению просвещенного читателя. Впоследствии, в Свердловске, квалифицированные врачи подтвердили наше заключение.

Славу обязали съесть профилактическую таблетку валидола.

После этого праздника самолечения пошли на «плотоверфь». Все здесь было сделано отлично. На двух коротких бревнах-откосах лежали восемь аккуратно ошкуренных сухих бревен. На четырех уже были даже пропилены пазы, чтобы их можно было соединить по­перечинами. И сами поперечины лежали готовые. Неужели же бросать все это добро?

— Давайте хоть салик сделаем из четырех бревен,— сказал я.— Хоть Славу нашего натренированного немножко подвезете.

Быстро сколотили из четырех бревен плот-салик, столкнули в воду. Мы с Володей забрались на него и в мгновение ока проскочили ближайший перекат, которым нас так стращали лесники. Причалили к берегу. Оказывается, незаметно промчались метров триста. Ребята повеселели. Пусть даже где-то плот будет застревать — все равно облегчение и удовольствие. Да, и удовольствие: ведь мы по-прежнему мальчишки, так п хочется на чем-нибудь прокатиться...

Итак, Юра, Слава, Витя и Володя уплыли вниз. Вернее, двое по­шли пешком, а двое получили возможность плыть на салике.

Мы попрощались с друзьями. Теперь увидимся только в Свердловске. С самого начала предполагалось это расставание. Охваченный журна­листскими задачами Юра Яровой и его помощники — кинооператор Володя и фотокорреспондент Витя, а также примкнувший к ним энергичный и бывалый Слава спешили скорее выйти к первым кордонам заповедника, а возможно, даже и побывать в его столице — Якше. Это сотни кило­метров по Печоре.

Наоборот, мы с Вадимом освободили себя на этот раз от всякого «сбора материала». Нам просто хочется наслушаться пенья кукушек и неумолчного журчанья печорских перекатов, насидеться в задумчивости у костра, вволю надышаться воздухом нетронутых неповторимых мест. Никуда мы не спешим. Можем мы раз в жизни позволить себе это в наш несущийся сломя голову век?

 

9 июля

Вчера вечером ходили на рыбалку, и нам наконец повезло: Вадим вытащил на мушку большого хариуса, а я почти такого же — на червя. Ловили на Большой Порожней. Вадим — на яме возле красивой скалы, километрах в трех от лагеря, а я — в самом устье речки, совсем близко от нашей палатки. Рыбацкая наша страсть почти удовлетворена. Питанием также обеспечены, что немаловажно: из продуктов остались, по сути дела, одни только сухари.

Благословенные дни кончились. Третий день стоит холод. Градусов 5—8. Дует холодный северо-восточный ветер. Руки мерзнут. Ледовитый батюшка-океан дает о себе знать. А то совсем забыли, что мы — на Северном Урале...

Думаю эти дни о единении с природой. Вадим тоже вдруг об этом заговорил сегодня. О том, что он, несмотря на холод, радуется всему, радуется, что после холода придет тепло... Единение с Природой — может быть, это именно то, чего мы прежде всего, пусть неосознанно, ищем в наших летних скитаниях.

Вспоминаю наше путешествие по Уфе — от Красноуфимска до Саргаи — несколько лет назад. Там я впервые это почувствовал по-настоящему. Было очень тепло, жарко. Мы все время были у реки, купались. Людей почти не встречали. И вот я в один момент вдруг почувствовал, что полностью избавился от неудобства, которое не может не испытывать путешествующий городской человек на природе. Ему многое кажется под открытым небом неудобным: то холодно, то жарко, то кусаются комары, то сыро, то колется ветка, то страшно приближающегося дождя или ночи. А тут я почувствовал, что мне ничто не мешает. Даже наоборот, все вокруг прекрасно и нужно. Даже вроде кусачий двукрылый и тот вписывается в общую картину: что уж поделаешь, живет такая тварь... А сам я — частица всего этого. Всего огромного здания Природы, с лесом, рекой, зверьем (совсем рядом с нами в тот год ходили лоси), камнями и людьми. Я был кусочек, живой кусочек природы, и этой нашей, уральской, и всего мироздания вообще. Прекрасное чувство!

Здесь, на Печоре, я испытываю подобное в меньшей степени — холод мешает. Но все равно это чувство, раз родившись, все время во мне живо, оно — одна из радостей моей жизни...

 

10 июля

Вчера легли в два часа ночи. Встали сегодня поздно. Набираемся сил. Честно говоря, вымотались очень. Натренированность не то что слабая, а просто отсутствует. А с первых дней путешествия всегда испы­тываешь большой подъем, нервное возбуждение, которое создает иллю­зию, что сил у тебя вроде бы больше, чем в действительности... Сегодня — все нормально. Пойдем вверх по Порожней...

Сидим с Вадимом на Большой Порожней. Ушли вверх километров на пять. Клева нет. Сколько я ни подбрасывал червя у поваленной и прижатой течением к берегу березы, где я накануне поймал двух хариусов,— ни разу не дернуло. Тогда я стал на саму эту березу, разглядывая ямку под ней. И вдруг увидел спокойно плавающих здесь хариусов. Они стояли на течении («молча» — хотел я написать), слегка шевеля хвостами и плавниками, поглядывая темными внимательными глазками, шевеля жабрами. Некоторое время я стоял, боясь пошевелиться, но потом осмелел, вытащил из банки червя, наживил его на крючок (хариусы по-прежнему стояли, их было штук пять) и подбросил рыбам. Они не обратили на моего червя ни малейшего внимания. И так я стоял минут пятнадцать на дереве и подбрасывал к их носам червя, а они его не брали. Так ничего и не добившись, я пошел к Вадиму. Он был на своем излюбленном месте — возле скалы. Сегодня и у него не брало.

К сведению просвещенного читателя. Я страшно смеялся, когда прочел у Брема следующие строки о хариусе: «По своему образу жизни он схож с ручьевою форелью. Подобно этой последней, он так же необы­чайно стремителен в своих движениях и так же часами выстаивает на одном и том же месте, головою против течения, причем часто позволяет себя даже вытаскивать из воды руками...»

Тут я и смеялся. Руками! Это хариус-то! Сверхосторожная, сверх­пугливая рыба! Знатоки советуют подкрадываться к месту игры хариу­сов не иначе как по-пластунски, подкидывать мушку или червя только из-за куста, и вот тебе пожалуйста — руками!.. Но может быть, я преж­девременно смеялся? Стоял же я на березе в каком-то метре от хариусов, а они меня нисколько не боялись. Может быть, надо было не подбрасывать им червя, а именно просто вытащить их руками?

 

11 июля

Холодно было вчера! Я горько шутил: — Река завтра станет!

Но в основном не до шуток. Холод и ветер пронизывают насквозь...

Правда, не все неудачно было прошедшей ночью. Когда мы, за мерзшие до последней точки, возвращались к лагерю по Порожней Вадим именно в том месте, где я наблюдал хариусов, под березой, вдруг стал таскать этих голубчиков на мушку. Одного, другого — целых пять. Одного — опять на килограмм. Веселее нам стало. В два часа ночи (утра?) вернулись в лагерь, сварили уху, засолили рыбу, погрелись у костра — ив спальные мешки...

Лагерь наш мы называем «На семи ветрах». Это потому, что поставили палатку прямо на гальке полуострова напротив устья Большой Порожней. Замысел был — чтобы лучше отдувало комаров и было прохладнее. В смысле прохладнее — все в порядке. И это в середине июля!

Сегодня покидаем эти места. Построим плот из оставленных ребя­тами бревен.

...Спускаем плот на воду. Построили-таки. Пазы для поперечин пришлось вырубать нашим маленьким топором — ребята ведь забрали пилу с собой.

Проплыли километра два-три. Получается. Хотя на перекатах приходится спрыгивать с плота и тащить его, подталкивать шестами, выбирая места поглубже.

Небо в страшных черных тучах. Мне кажется, я никогда не видел такого низкого, такого сплошь мрачного неба. Вдоль по реке дует, гудит восточный ветер. А мы поставили палатку поглубже в лес и горюшка себе не знаем — тепло. Лес — вторая шуба. Это тебе не «На семи ветрах»...

 

12 июля

Двигаемся дальше.

У одного из перекатов я вдруг услышал совсем цыпленочий писк. Оглянулся: в лопухах у берега ходил крошечный куличок размером с наперсток, зелено-желтенький, с длинным черным носом. Запрыгнув на камешек, он смешно, совсем по-взрослому, по-куличиному, подергивал едва обозначившимся хвостиком. Я отошел подальше, боясь ненароком стоптать своим резиновым сапожищем микроскопического представителя фауны.

 

13 июля

Удостоила вчера нас природа Днем рыбы!

Остановились у одного симпатичного местечка и давай одного за другим ловить прекрасных хариусов. Теперь мы знаем, что такое настоя­щий клев!

Во время ловли два раза цеплялась мне на крючок маленькая семушка. Какая красавица! Вся в пятнышках, в том числе — в краснень­ких. Хорошо я ее не разглядел: спешишь скорее спять с крючка и от­пустить в воду.

Как приятно видеть чистую рыбную реку. Печора — такая река! Снимаемся, укладываемся. Время поджимает, а то бы жили и жили...

 

15 июля

— Да уж, такую жизнь не каждый выдержит.— Это говорит Вадим, говорит со значением.

Дождь. Идет дождь. Как описать это? Он льет и льет без конца, то сильнее, то слабее, с очень короткими перерывами. Мы прячемся, но природа сильнее. Она решила, что все должно быть влажным, и наша палатка промокла, и Вадим просчитался, укладывая в лодку (она стоит теперь у нас на плоту, как сундук для рюкзаков и прочих вещей) спальные мешки, и они тоже промокли, и штормовки стоят на нас коробом. И хотя я ночью сушил над костром свой спальный мешок, но все равно из-за дождя не досушил и лег спать, ощущая сырость.

Ситуация географически такая: вчера изо всех сил пытались до­плыть до Елмы — это левый приток Печоры. Показалось, что доплыли: вот она вроде, слева впадает в реку. А избушку не нашли...

Дождь опять идет. Природа объявила Большую сырость. Представьте себе на противоположном от нашего лагеря берегу невысокую, но крутую гору в еловой поросли. Так вот ее все время то наполовину, то насовсем скрывает сырой туман, из которого цедится и цедится без конца дождь. Торжество сырости! Мне кажется, если сделать фотогра­фию всего этого безобразия, то снимок невозможно будет высушить до конца...

— Просто удивительно,— говорит Вадим,— как погода иногда влияет на настроение.

Завтра рано утром — в путь. Осталось совсем немного сухарей, сахар кончился позавчера, сегодня съели по последней крошечной дольке шоколада. Риса — на одну кашу.

 

16 июля

Плывем на плоту. Нашли все-таки избушку на Елме. Она оказалась на острове. На окне в избушке лежали скобы: ребята оставили нам — крепить плот. А записки не оставили. Итак, мы уже девять дней не только не видели никого из людей, но и весточки никакой из цивили­зации не имеем...

Вдруг закуковала кукушка. Наконец-то! Мне все хотелось назвать верховья Печоры Страной кукушек. Их пение сопровождало нас повсюду. Только на Порожней вдруг мы перестали их слышать. Может потому, что жили на перекате и он все заглушал, или погода испортилась — и они молчали? И вот снова — домашний, успокаивающий, из детства, из песни знакомый голос: ку-ку, ку-ку!

На меня опять находит жадность: смотришь и не можешь наглядеться. Жалею, что проезжаем эти места навсегда, что они уходят, остаются позади, а ты не смог, не успел наглядеться на них. Такая красота!..

Вадим — на носу плота. Он у нас капитан и прокладывает курс: выбирает из двух или трех рукавов реки главный, чтобы мы не сели на мель или на камни.

— Ты что-то совсем поседел за этот год, Вадим,— вдруг говорю я, рядовой матрос, коротающий время на корме.

— Да.

— О знакомстве с девочками не может быть и речи?

— Какое там знакомство!

— Одни шахматы?

— Теннис. Замечательный спорт. Теннис — это и легкая атлетика, и бокс, и шахматы...

В полной тишине прозрачная вода несет наш плот. На дне виден каждый камешек.

— И самбо,— добавляю я.

— И самбо,— соглашается Вадим.

Так мы разговариваем, но мысли наши не про спорт, а про то, что наша жизнь все катится и катится неумолимо вперед, как эта река, то несясь на перекатах, то чуточку отдыхая на плесах...

Подплыли к лагерю геологов из Коми филиала Академии наук СССР. Она, эта геологическая партия, состоит всего из трех человек: начальника, лаборанта и рабочего. Мы познакомились с лаборантом Вик­тором — 21 год, образование — первый курс. Начальник партии и рабочий находились в очередном маршруте. Виктор напоил нас чаем и дал пару отличных черных сухарей. Как я понял, партия исследует нечто палеонтологическое: ищут ракушки, отпечатки древних рыб. Виктор показал нам одну такую находку: окаменевшую ракушку, каких много на берегу моря. «Ей триста миллионов лет»,— сказал он.

— Наконец-то видим человека! — сказал Вадим.

— Здесь людей много,— ответил лаборант Виктор.

— Как много? — удивились мы.

— Геологи, журналисты...

То есть восемь дней назад мимо них проплыли наши ребята, и это он считает, что народу много! Когда на десятки километров никого нет — встреча и с одним человеком кажется многолюдством. У нас, кста­ти, такое же ощущение — словно вырвались в царство цивилизации. Гео­лога, видите ли, встретили! А впереди — Шежим, огромный населенный пункт (шесть домов, нам сказали). Многолюдство!

Плывем. В среднем скорость хорошая. На перекатах — несемся, а на плесах, особенно при встречном ветре, почти застываем на месте. Время от времени принимается идти дождь.

Сфотографировал Вадима у скалы на плоту возле большой ямы. Видимо, это про нее нам говорили, что сюда уже поднимается из океана на нерест большая семга. Та пестрая рыбка, что позавчера цеплялась мне на крючок,— это маленькие детеныши семги, которые вывелись здесь из икринок. Потом эти малявки скатываются в океан и там за какое-то количество лет подрастают (длина до полутора метров, вес — до 38 кг!), после чего возвращаются на нерест в родную Печору. Лов семги здесь, понятно, запрещен.

Встретились с Сергеем Михайловичем, научным сотрудником Пе­чоро-Илычского заповедника. Охотовед. Родился в Москве. В заповеднике уже два десятка лет. Симпатичный человек. Тема его исследований: «Причины, вызывающие изменение численности белки». Проще сказать, он живет тут в лесу совершенно один и ловит белок. Тотчас же их, между

прочим, отпуская.

Плашка — орудие ловли белок. Это такая долбленка из полуметрового чурбака, которая настораживается специальной системой из деревянных палочек с приманкой. Белка, польстившись на сухой грибок, нарушает эту систему, плашка падает и накрывает белку. После чего ей уже одна дорога — в мешок исследователя.

— Прошлой весной,— говорит Сергей Михайлович,— я поймал здесь шестьдесят белок. В этом году — только одну. Резкий спад. Миграция.

Ну что ж, пожелаем охотоведу добраться до самых сокровенных причин переселений пушистого зверька. И не просто пушистого, а впечатлительного и нервного. На сосне рядом с палаткой охотоведа — свежая беличья шкурка. Это — «смертельный случай», как сказал Сергей Михайлович, происшедший позавчера. Очень редко, но такое бывает: зверек, прихлопнутый плашкой, умирает от страха — не выдерживает сердце...

 

17 июля

Отплываем от Шежима, где переночевали и были очень гостеприимно встречены семьей лесника-наблюдателя Федора Карповича. Продукты есть — приобрели из запасов кордона.

Переговорили по рации с директором заповедника. Дня через четыре из Якши поплывут вверх ловцы бобров. Они нас и заберут на обрат­ном пути. А пока еще четыре дня «единоличного» общения с природой. Отплываем...

Вчера была баня. Как раз угадали — семья Федора Карповича кончала мыться. Досталось п нам пару и горячей воды. Вадим только катался по полку, стонал, кряхтел и охал.

— Какое это счастье — баня! — воскликнул я прочувствованно, любуясь крохотным оконцем, потолком и стенами в густом налете сажи. Баня была по-черному. Но все-таки, какое это счастье! Только намерз­шийся и уставший человек может это попять...

Было вчера и пиршество — Федор Карпович пригласил нас отужинать. Вареная картошка, молоко, творог, свежий хлеб!..

Пока мы разговаривали с Федором Карповичем, с его женой и до­черью, приехавшей с ребенком погостить на лето к родителям, в дверях все время стояла живущая у них в доме старуха и смотрела на нас, и прислушивалась к разговору. Есть еще в мире места, где приход нового человека — событие!

Проплыли пещеру-грот в скале на правом берегу реки. Это километрах в четырех от Шежима.

По дороге заметили сплошь увешанные ягодами кусты красной смородины. Попитались. Потом я выскочил на берег, пока Вадим плыл один, обежал понравившийся мне лесок с осинками. Набрал грибов на хороший суп: красноголовики, обабок, крупные синявки-сыроежки.

Много плесов с остановившимся течением. Помогаем плоту шестами. Средняя скорость — километр в час.

Разбили лагерь на большом острове. Земля уже здесь цивилизованная: на большом лугу стоят шесты для будущих стогов сена. Это шежимские здесь косят.

...Он любит задавать зверям вопросы.

— Плыву я на лодке, а он — молодой медведь — из лесу вышел к берегу, где уже молодая травка растет, и пасется себе. «Ну, как дела, Михаил Иванович?»—спрашиваю. Он, конечно, наутек. Вот так метров тридцать было...

Или:

— Бобер, когда грызет, только «ширк-ширк» звук стоит. «Ну, как дела?» — спросишь его, он только юрк — и нету.

Это Поликарп Григорьевич, лесник Шежимского кордона, у костра рассказывает нам разные истории. Он — в бороде лопатой, очень живописный старик. Коренной печорский житель. И дед его тоже печорский. За прадеда не ручается, не помнит.

Прошлой зимой Поликарп Григорьевич прямо с крыльца своего шежимского дома убил опасного медведя-шатуна...

 

19 июля

Плывем.

Вдоль левого берега сопровождает пас бурундук. Он бежит уже за плотом метров четыреста, то прячась за корнями и дерном, нависшим над подмытым берегом, то выныривая на открытое место...

К сведению просвещенного читателя . Бурундук принадлежит к отряду грызунов, семейству беличьих. Из Брема: «Непушистый хвост несколько короче туловища, шерсть короткая и не особенно мягкая; на спине резко обозначенные продольные полосы...»

Говоря о характере «полосатой сибирской белки», как еще называет бурундука Брем, непременно следует отметить его крайнее любопытство. Он готов километрами сопровождать по лесу баб, собирающих грибы, прячась, подсматривать, да еще и посвистывать при этом. Вот и нас бурундук как положено проводил...

 

20 июля

Сегодня не плывем. Завтра или послезавтра, по нашим подсчетам должны приехать «ловители бобров». Хочется домой...

Предстоящая ночь немного пугает — заморозки. Сегодня утром вся трава блестела от инея. Хотя в мешках нам и тепло, но окружающая суровость утомила уже немного. Прибавьте к холоду комаров, которые его совсем не боятся, пронизывающий ветер — у нас лагерь опять почти на семи ветрах — и полная картина нашего летнего отдыха будет нарисована...

 

21 июля

В Шежим прошли две лодки с боброловами. На лодках стоял: клетки. В каждой клетке по две изолированных секции, обитых оцинкованным железом. Это — чтобы плененный бобр не прогрыз свою темницу

Поговорил с боброловами о том, как ловят этих пушистых грызунов. Главный способ такой: на выход из норы набрасывают сеть, а затем беднягу начинают выгонять шумом и гамом. Иногда он сразу же выскакивает и оказывается в сети. Иной же раз, наоборот, забивается поглубже в нору и отсиживается там. В этом случае приходится его откапывать:

— Главная наша работа — работа землекопов,— так мне сказа предводитель боброловов, небольшого роста остроглазый человек лет сорока восьми, авторитет которого необычайно возвышала форменная фуражка защитного цвета с блестящей эмблемой лесничего.

Отловленных зверей предполагается расселить в низовьях Печоры, в очень северных широтах. Это такой эксперимент. Может быть, это будут самые северные в мире бобры. Спрашивается: а если бы бобр жили, наоборот, в низовьях Печоры, не ловили ли бы мы их тогда, чтоб переселить в верховья?

Собираемся, выезжаем. Лесники, которые где-то в этом районе косят сено, отвезут нас на моторных лодках в Собинскую заостровку - очередной кордон Печоро-Илычского заповедника.

 

22 июля

Уже в Собинской заостровке. Вчера расстались с любимым плотом.

Майя Евгеньевна — симпатичная молодая женщина, лесничий. Высшее лесное образование. Задолго до того как встретились с ней вче­ра, много о ней слышали. Она прямой начальник всех тех лесников-наблюдателей, которых мы до сих пор встречали. Большой авторитет. Всю дорогу вчера, когда плыли на моторной лодке от Шайтановки, где мы бросили наш плот, и сегодня я все выспрашиваю Майю Евгеньевну о задачах лесничества, лесников. Но, видимо, я такой дремучий неспе­циалист, что разговор все время топчется на месте.

— А что сейчас делаете? — это я спрашиваю.

— Сейчас — сенокос. Сено для лошадей заповедника.

— Хорошо. А зимой?

— Зимой на лыжах ходим. За почтой в Усть-Унью...

— А в смысле леса?

— Первое — чтоб пожара не было.

В общем, среди множества обязанностей есть одна постоянная — просто присутствовать на месте, просто здесь жить, чтобы следить за жизнью леса, чтобы люди знали, что сотрудники заповедника не дремлют, находятся на своих постах.

Эпизод из жизни Собинской заостровки: минувшей зимой отбили у волков («два больших рыжих») собаку. Собаки нашли глухаря, облаи­вали, а волки на них напали. Одной собаке сильно порвали горло, а дру­гая подняла страшный лай и привлекла внимание людей. Стреляли, но картечь пришлась в основном по сосне — волки убежали. Собака выздо­ровела, хотя трахея у нее была повреждена...

Вадим топит баню по-черному. Дым идет страшный. Он все время выбегает, кашляя и отплевываясь. Почему не сделать трубу?

Утром Майя Евгеньевна связалась по рации с Шежимом и мы узнали, что «ловители» уже поймали одного бобра и обложили еще одного, то есть перекрыли сачками все ходы и выходы, и осталась только работа землекопов...

Майя Евгеньевна и Вадим ведут глубокомысленнейшие разговоры о преимуществах различных бань. Диапазон — от Сандунов в Москве, посетителем которых мой друг неизменно выступает, до этого помывочного сооружения в Собинской из двух десятков бревешек. Баня по-черному, оказывается, очень экономична. Если делать ее с трубой, дело нагрева камней необычайно осложняется.

 

23 июля

Собрали с Вадимом маслят буквально за домом Майи Евгеньевны. Ольга Николаевна, мать Майи Евгеньевны, пожарила их.

Собинская заостровка — этот оплот цивилизации в три двора — расположена в живописнейшем месте. Печора здесь разбивается на два рукава, образуя большой остров. И вот на правом берегу, напротив острова, на возвышенности стоит этот самый оплот. Один дом принадлежит Майе Евгеньевне. Другой — леснику заповедника Саше с женой и тремя ребятишками. В третьем доме живут дед Федор и его бабка. Бабке восемьдесят два года, и она сильно хворает. Дед моложе: ему восемьдесят один, и он ведет все хозяйство сам, даже доит корову. Они — потомки древних печорских жителей и, как мне объяснили, закоренелые староверы.

Это староверство помимо молитв и чтения старых книг по праздникам простирается даже до таких крупных общественных акций, как отказ от пенсии. Я разговаривал с дедом Федором об этом. Он отбивал литовку, готовясь к сенокосу, когда я подошел к нему и поздоровался. Майя Евгеньевна предупредила меня, что старик глуховат, поэтому мои приветственные слова, выкрикнутые в полуденной тишине над рекой, прозвучали как гром среди ясного неба. Затем я без обиняков перешел к религиозным проблемам.

Дед Федор ради возвышенной беседы с готовностью отложил хозяйственные дела. Он сходил в сараюшку, стоящую почему-то поодаль от дома, и принес книжку в коричневом кожаном переплете. Это было нестарое, начала нашего века, издание, содержащее популярное изложение легенды о Христе. С красочными иллюстрациями.

Дед Федор говорил о Христе, об апостолах, Иуде и кесаре как-то по-родственному, как о хорошо знакомых ему людях из соседнего села, скажем, из Шежима...

Я спросил его об отказе от пенсии.

— Говорят: грех,— сказал дед.

— Какой же грех?

— Ну, получать от государства деньги.

— Но погодите: ведь вы раньше, до пенсии, работали в заповеднике и получали зарплату?

— Получал.

— Так это был не грех? А почему же сейчас грех? Это же вам за работу в прошлом и платят.

Дед был озадачен.

— А вы когда отказались? — спросил я.

— Месяца два.

— И так и не получали?

— Получал,— ответил мне дед несколько сконфуженно.— У меня там племянница на почте... Высылает.

Мне показалось, что тут глаза деда блеснули лукавством. Словно он приглашал меня оценить оригинальность ситуации: широковещательно он позволил себе жест — отказался от ежемесячной суммы. А в то же время пенсию он все равно получает, так как племянница на почте бдительно стоит на страже фамильных финансовых интересов...

В Шежиме второго бобра не поймали. Убежал, видимо. Ну что ж, это было бы слишком запанибрата с природой — хватать по два бобра сразу.

У Майи Евгеньевны две собаки — Чугрей и Матрена. Чугрей —бурый, с маленькими глазками, под медведя. Это он лаял тогда, когда волки напали на собаку, не убежал, спасал товарища, хотя был еще совсем молодым. Матрена — в основном белая, изящная. Специалист по птице. Молодого глухаря сама ловит в лесу и тащит домой, хозяйке. У нее (Матрены) большие переживания: студентка-практикантка привезла с собой из города собачку — фокстерьера по имени Чапа. Чапа бегает без привязи, часто бывает допущен в дом, ходит с Майей Евгеньевной на рыбалку. Ревность гложет сердце Матрены. Когда вчера мы с Майей Евгеньевной и Чапой возвращались с рыбалки, Матрена во время приветственного лая топала от ревности ногами, видя Чапу...

 

24 июля

Переночевали в Собинской третью ночь. Нас всё не везут. По рации сообщили, что человек, который должен был нас сплавлять, отправляется не вверх, к нам, а вниз по реке...

В расстроенных чувствах взял тетрадь со стола у Майи Евгеньевны. Название: «Дневник лесника-лесотехника». Заполнен он нашим знакомым Федором Карповичем. Стал читать.

3 июня. Погода плюс 8 тепла, ветер северо-восточный. Бобр 1 шт. по р. Шайтановке на 7 км у Лиственичной слуды. Гогли самцы 12 шт. летели вниз по р. Печоре у Долгого острова...

6 июня. Бобр 1 шт. на Кедровой яме видал на глас...

Выдержки я, естественно, привожу, полностью сохраняя орфографию оригинала.

— Майя Евгеньевна, что это такое: «на глас»?

— Ну, глазом, то есть, видел. Не только след, но и самого зверя или птицу видел.

9 июня. Погода. Западный ветер. Утром шел дождик в р-не М. Порожной. Из М. Порожной вернулись домой в Шежим. Крохалей 2 шт. самец и самка. Следы лося 1 шт. по реке Выдерей. Лось 1 год у Б. Порожны у избушки вышел в р. Печору и увидел нас — вернулся обратно в заповедник...

 

25 июля

Выехали из Собинской в Усть-Унью. Везет нас лесник Саша.

Стрекочет мотор. Я пишу, сидя в лодке. Ясное утро. Красивейшие плесы. Саша, когда проезжали один из омутов, постучал по лодке веслом: иногда бывает, что испуганная заповедная семга выпрыгивает из воды, пугая людей шумным всплеском. В данном случае не выпрыгнула.

Ночью, наверное, было холодно, зато сейчас, первый раз за последние недели, совершенно чистое, без единого облачка небо и тепло, несмотря на раннее утро.

Печора — уже настоящая река! Приятно, что мы прошли и про­плыли сами все ее верховья от самой бобриной плотины.

Саша закричал (все время надо перекрикивать мотор):

— Здесь дно как плитками выложено!

Мы как раз проезжали место с крутым каменистым левым берегом. Я посмотрел на дно и действительно увидел ряды каменных квадратиков и ромбиков, будто специально выложенных кем-то. Так уж размыла гору река. И вдруг я ясно увидел силуэт огромной рыбины — не менее метра в длину, она плыла навстречу нам, работая плавниками и как бы сторонясь лодки.

Саша постучал по борту веслом: вдруг семга выпрыгнет? Безрезультатно...

Плывем. Иногда на перекатах мотор задевает о камни, и тогда Саша начинает отталкиваться веслом, Вадим — шестом.

К сведению просвещенного читателя . Мы уплывали все дальше от Собинской заостровки, а часть души оставалась в этом гостеприимном поселке. Зимой я получил письмо от Майи Евгеньевны и понял, что продолжаю оставаться неравнодушным к любой мелочи тамошней жизни.

Вот что она писала:

Мы живем тихо и спокойно. Для меня наступило самое любимое время — пора лыжных выходов и охоты. Лес зимой — это совсем не то, что летом. Я имею в виду в лучшую сторону. Зимой он такой нарядный, запорошенный, видно каждый след зверя и птицы, и вся тайная жизнь зверюшек становится явной.

Впрочем, сейчас вокруг Собинской обитают не только зверюшки, но и звери. Это волки. Потом, в декабре — январе, они уйдут туда, где есть Заезженные дороги, и будут придерживаться их. А пока снег не глубокий, и они могут бегать по лесу где угодно. Наш кордон уже понес ущерб: у Саши с Ниной волк съел их собаку. Этот волк пришел сюда с неделю назад, он один и никуда не уходит пока. Ходит совсем близко, там, где вы с Вадимом собирали маслята, там видела я его след позавче­ра. Это он стережет наших собак. Не знаю, чем кончится дело, но застиг­нуть его врасплох очень трудно.

Наши мужчины часто уходят в лес по обходу на несколько дней, и мы с Ниной живем одни. У ней, правда, куча ребятишек не дает ску­чать, а у меня — бумажные дела по работе и еще Люська-разбойница, она уже выросла в настоящую кошку.

Дед Федор продолбил лунки через всю реку, опустил туда крючки и теперь ловит помаленьку налимов. Наживкой служат вандыши (это наши галъяны или пескари), а их тоже поймать сейчас целая история. Но дед-то хорошо знает, кого где искать.

Сегодня Саша и дед идут в Усть-Унью и я отправляю письмо.

До свидания. Привет Вам от всех собинских жителей.

 

25 июля (продолжение)

Из Усть-Уньи нам улететь не удалось — не взял вертолет. Поплыли дальше вниз по течению — в Курью. Повезло нам: нашелся попутчик, а у него — лодка с мотором.

Печора продолжает оставаться прекрасной. К елово-березовым лесам прибавились березово-осиновые или даже чисто осиновые, очень светлые, симпатичные. Красивое, зеленоствольное, светлое дерево — осина. Мать прекрасных грибов — красноголовиков...

Видели сплывающий вниз стожок сена, искусно сложенный на оригинальном корабле-катамаране из двух лодок. Обе — на моторах. Один был приподнят (чтобы не стукался о камни на перекатах) и работал сам по себе. Другим управлял мужчина. На стогу с удобством разместились две бабы. Скорость передвижения была приличной. Но мы их обогнали. Мотор у нас — зверь.

Печора стала большой рекой. Но на перекатах еще приходится приглушать или вообще выключать и поднимать мотор — можно зацепиться.

Проехали деревню Малая, подъезжаем к Большой. Так оно и есть на самом деле: в Малой — десяток домов, в Большой я насчитал где-то тридцать.

 

26 июля

Мы с Вадимом остаемся ночевать в аэропорту Курья. Так и написано большими буквами на голубом: «Аэропорт Курья». Это небольшой
деревянный домик с залом ожидания и радиорубкой, она же — касса.
Начальник аэропорта выключил в стоящем поодаль вагончике движок,
и наступила полная тишина. До завтра связь с внешним миром прекращена. Все ушли, а аэропорт оставили в нашем распоряжении. Небо обволокла гигантская туча, слышится гром. Капает. Ветер...

Раньше все эти места — и Усть-Унья, и Курья с ее аэропортом — входили административно в состав Пермской области. Теперь — Коми АССР. Но все равно многие нас спрашивали просто:

— Как вам понравился Урал?

В самом деле, несмотря ни па какие наши административные по­вороты, все это — Урал. Хребет рядом.

 

27 июля

Летим!

Внизу — сплошной лес, и среди леса поблескивает извилистая лента Печоры. Здесь она уже крупная, спокойная, солидная река. До свидания, Печора!

ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ