Книги >
ФОЛЬКЛОР УРАЛА.
Народная проза
ИЗ ПОЛЕВЫХ НАБЛЮДЕНИЙ НАД БЫТОВАНИЕМ СКАЗКИ
(заметки собирателей)
Н. А. Добролюбов, рецензируя известный сборник сказок А. Н. Афанасьева, писал: «...Нам кажется, что всякий из людей, записывающих и собирающих произведения народной поэзии, сделал бы вещь очень полезную, если бы не стал ограничиваться простым записыванием текста сказки или песни, а передал бы и всю обстановку, как чисто внешнюю, так и более внутреннюю, нравственную, при которой удалось ему услышать эту песню или сказку». Этим советом Н. А. Добролюбова фольклористы давно уже руководствуются в собирательской работе. Разумеется, следовать совету Н. А. Добролюбова не всегда удается, но все-таки стремишься...
- Ты чей будешь?
- Приезжий я. Приехал из Свердловска за песнями и сказками...
Из Свердловска? За сказками? Так ведь у вас в городе полно сказок, я сам ездил за ними.
- ??
- Ей-богу, старуха не даст соврать. Она и посылала меня. Ей как-то скучно стало. «Поезжай, —говорит, — Григорий, в Свердловск за сказками, привезешь—позабавимся». Я живо собрался. Приехал. И правда! Сказок-то горы, горы! На каждом углу продают и просят недорого. Я давай нагребать, полный мешок нагреб. Сам не мог на загорбок вскинуть, так один мужик пособил. Думаю, вот, мол, сколько потехи привезу старухе. А то недосмотрел, что мне мешок с дыркой попался. Пока домой трясся, все сказки вытряс. Пустой к старухе заявился, тьфу! Вот, парень, какое дело. А ты говоришь из города к нам за сказками приехал.
Так начался когда-то мой разговор с Григорием Логиновичем Разиным. Этот веселый старик уже давно лежит в земле. Остались рассказанные им сказки да спетые песни.
Г. Л. Разин родился и всю жизнь прожил на Урале. Работал в Тагиле и Невьянске на демидовских заводах, последние 20 лет жил в Висиме. Мы встретились с Г. Л. Разиным в июле 1959 г., тогда ему шел 82-й год. Он с трудом передвигался по избе, плохо видел, — это был, даже по крестьянским понятиям, глубокий старик. Но какой же умный и веселый старик! Он пел частушки «с картинками», рассказывал о сплаве барок по Чусовой, про Ермака, о самодурстве Демидовых, он разыгрывал пришедших к нему студентов (я был с однокурсницей И. Рогалиной) — ему казалось «чудным», что двое молодых людей приехали собирать сказки и старательно записывают его «вры». Подавляющее большинство песен, частушек, сказок и анекдотов, рассказанных Г. Л. Разиным, невозможно опубликовать — в них слишком много непристойных реалий. Для публикации я выбрал анекдоты о шуте Балакиреве, они явно составляют цикл, который можно условно назвать «Царь и шут».
Среди народных юмористических рассказов, анекдотов есть такие, которые стабильно бытуют уже в течение 2—3 веков. Это поражает, если вспомнить, что юмор всегда теснейшим образом связан с современностью, что у анекдотов быстро «вырастают бороды». В русском фольклоре к числу таких устойчивых относятся юмористические рассказы о Петре I и шуте Балакиреве. Цикл «Царь и шут» возник на устной основе в XVIII в.
Иван Алексеевич Балакирев, костромской дворянин, служил в Преображенском полку, затем был приближен к царскому двору, где он находился с 1724 по 1740 г. «без всякого особого назначения», как пишут авторы прошлого века. Они же отмечают остроумие И. А. Балакирева, его импровизаторский талант, любовь к каламбуру. В 1740 г. И. А. Балакирев «отпросился у императрицы Анны в свои деревни до осени и по случаю кончины государыни ко двору больше не воротился». Однако имя Балакирева не кануло в Лету. В том же XVIII в. возникают анекдоты с его участием и быстро распространяются. Некоторые попадают в печать, в рукописные сборники. В 1839 г. в Москве вышло «Балакирева полное собрание анекдотов, шута, бывшего при дворе Петра Великого. Издание в пяти частях». Затем было немало лубочных изданий, которые имели «большой успех по части сбыта».
Между фольклором и литературой никогда не было непроходимых границ: взаимодействие, взаимовлияние этих двух видов искусства существовало всегда и приносило ощутимые художественные результаты. Цикл «Царь и шут» — пример подобного взаимодействия.
В народных преданиях и сказках Петр I —большей частью, справедливый царь, патриот России, умный политик, труженик. В анекдотах Г. Л. Разина эти качества царя отодвинуты на второй план или вовсе не выявляются. Умнее, смекалистее Петра I и его приближенных оказывается, конечно, шут, который потерял реальные черты Балакирева. Г. Л. Разин ничего не знал о дворянине И. А. Балакиреве, фигура шута Балакирева в анекдотах во многом напоминает традиционного русского акомюрожа: он прикидывается этаким простачком-дурачком, незнайкой, чтобы через некоторое время восторжествовать.
1. У Петра I был любимец Меньшиков. Вот умер Петр, и Меньшиков забюрократился: выстроил себе дворец и приказал, чтоб шапку снимал каждый, кто идет мимо дворца. Выбился из грязи да в князи! Ну ладно. Балакирев пошел, шапку не снял. Меньшиков приказал посадить его в карцер. Отсидел месяц в карцере, вышел, шляпу надел и пошел мимо дворца. Меньшиков стоит на балконе, так Балакирев еще подмигнул ему. Меньшиков вызывает:
- Ты почему шапку не снимаешь?
- Алексашка, я ведь не в шапке, а в шляпе.
- Иди, больше не попадайся.
Изменил Меньшиков приказ: всем снимать шапки и шляпы, кто идет мимо моего дворца.
А Балакирев фуражку надел, пошел и не снял. Меньшиков видит такое дело, написал в приказе: любой головной убор снимать всем, кто идет мимо моего дворца. Сам сел на балкон, смотрит. А Балакирев надел свою шапчонку и ползет на карачках. Прополз мимо дворца, встал, пошел. Меньшиков его к себе затребовал:
— Почему шапку не снял, я ведь изменил приказ, сказано, что нельзя мимо моего дома ходить в любом головном уборе.
— Так « ведь не прошел, а прополз.
Пришлось отпустить шута.
2. Жена Петра I, Екатерина, говорит Балакиреву:
- Ты что же, Балакирев, свою жену мне не покажешь?
- Да куда ей, ваше величество! Она глухая, с ней и поговорить нельзя.
- Я смогу, буду громко говорить.
- Ладно, завтра приведу. Только ей громче кричать надо. Пришел домой и говорит жене:
- Царица хочет поговорить с тобой, завтра поведу тебя к ней, только ты погромче ей кричи, она глухая.
- Ладно.
Назавтра привел жену к Екатерине. Оставил их одних, сам в коридор вышел. А в комнате крик поднялся, они-то орут друг дружке. Петр бежит сам не свой.
- Что за крик во дворце?
Балакирев около дверей стоит:
- Не надо заходить, ваше величество. Это наши жены беседуют.
3. Балакирев ходит грустный по дворцу. Петр замечает, что это, заболел Балакирев, что ли? Такой кручинный ходит.
- Болеешь, что ли?
- Нет, я хоть шут, а человек. А меня кто по уху потеребит, кто по носу щелкнет. Сделал бы ты меня начальником.
- Да куда тебе! Грамоты нет.
- Ну сделай хоть начальником над мухами.
- Ладно. Будь главнокомандующим над мухами.
- Нет, ты по порядку: указ напиши.
- Пойдем тогда в кабинет.
Пришли, Балакирев диктует: «Я, Петр I, император России и прочая, прочая, повелеваю назначить шута Балакирева над всеми мухами главнокомандующим. Он может их казнить, когда захочет и где захочет, без суда и следствия».
Петр написал, печать приложил.
- Вот это дело, теперь я — главнокомандующий.
Дело было летом, мух много. Балакирев хлопушку наладил, бегает по дворцу, мух хлещет. А тут был один боярин, он недолюбливал Балакирева. Вот Балакирев намазал ему маленько шляпу медом. Тот надел, пришел к парю на обед, шляпу снял, на лбу мед. Мухи липнут к боярину на лоб, а Балакирев подбежал — раз хлопушкой:
- Бью без суда и следствия.
Боярин ругаться, ногами топать:
- Такой-сякой, убью.
А Балакирев ему указ под нос сует:
- Царский указ выполняю.
4. Один раз Петр отправился на охоту. Артель у него из придворных, у каждого сокол. И шут Балакирев за ними увязался. У него сокола нет, ворону где-то спроворил.
Вот охоте конец, Петр смеется над Балакиревым:
- Ну как?
- Да никак,
- Ладно. Если ворона что поймает, пусть твоим будет.
Едут мимо деревни. Балакирев отпустил свою ворону, она — скок на одну избу, потом — на другую, на третью...
- Царь-батюшко, — говорит Балакирев, — ворона-то по избам посидела, каждую в когтях подержала. Моя ведь деревня?
- Так я быть, жалую. Не отступать же от слова.
Балакирев сразу богатый стал.
* * *
Летом 1966 г. фольклорная экспедиция университета обследовала селения по среднему течению р. Тагил. Раньше в этих местах было много хуторов. Жили большими семьями и маленькими деревнями (10—30 дворов). Сейчас многие из деревень уменьшились: люди перебираются в города или перевозят дома на центральные усадьбы совхозов. Так удобнее и с работой и с детьми — не надо отпускать их в интернат, живут в семье. До революции занимались в основном охотой, хлебопашеством. Мужчины часть года работали в лесу. «Зимой все мужики уходили в лес. В Верхотурье, а то и в Ивдель. С осени приедут вербовщики мужиков нанимать лес рубить. Все наймутся. Целую зиму дома нет ни мужика, ни лошади. Пока дорога, его дома нет» (из разговора с А. М. Черемисиной, 77 лет, с. Махнево).
Подходим однажды к д. Казанке (со мной было двое студентов), вдруг — дождь. Промокшие, стучимся в первый дом. Полна изба ребятишек. И старушка — Анна Петровна. Ей 74, хотя по виду много меньше, да и работает еще: сидит за ткацким станком. Сама босая, в легкой кофтенке. Студенты впервые видят, как ткутся половики. Рассматривают, расспрашивают. Быстро наладился разговор, просим Анну Петровну припомнить песни.
- У меня детей было пятеро, их растила, да у сыновей девять внуков вырастила, да сейчас вот у дочери живу — тоже шесть внуков... На гулянья ходить, было некогда, все дома, откуда я песни знать могу, — говорит она.
Ну коли так, переводим разговор на колыбельные песни, загадки. Вскоре она спела две коротеньких колыбельных, но загадки говорить отказывается:
- Зачем они вам, взрослым, это для детишек забава.
Приходится хитрить:
- А вы скажите, может, мы не отгадаем.
Анна Петровна смеется, отнекивается, потом заявляет:
- Вот уговор: одну не отгадаете, так больше загадывать не буду. Что это? Сыпь за сыпь и концы за печь.
Мы быстро отгадываем. Анна Петровна немножко удивлена.
- А ну еще. Два раза родится, ни разу не крестится, он поет, а ему верят.
Отгадываем и эту, и следующие — Анна Петровна загадывает традиционные загадки, которые не раз уже приходилось записывать. Однако «погоня за вариантом» заставляет меня продолжать. Я нарочно быстро говорю отгадку, тем самым слегка подзадоривая старушку. Да и она приняла игру. При каждой отгадке смеется, стеснительно доигрывая ладошкой рот — вот, мол, старая, втянулась в забаву. Но чувствуется, что ей хочется и поставить втупик городских людей. И мы, чтобы дать старушке возможность достойно выйти из игры, заявляем, что не можем отгадать такую загадку:
Выйду я на горицу,
Оснимаю телицу,
Кожу брошу, мясо брошу,
Сало съем.
Всего Анна Петровна «выдала» нам около 30 загадок. Совсем неплохо, даже хорошо, ибо обычно пожилые люди знают по 5— 7 загадок. Кроме того, А. П. Колобова рассказала сказку-загадку:
Жила-была баба, была у нее дочь, невеста уж. Сосватались к ней три жениха, все три добрые, кого выбрать, не знает. Думала-думала и надумала: «И знаю, кого выбрать. Даю три для сроку, достаньте подарок, чей лучше, за того и пойду». Вот женихи отправились. Искали-искали, нашли: один — волшебно зеркало, его наведешь — весь белый свет с краю до краю увидишь; другой Достал наливное яблоко, его съешь — от любой болезни вылечишься, а третий до стал тройку коней, сядешь на них — в момент доедешь.
Женихи собрались, друг дружке подарки показывают. Первый волшебно зеркало навел — батюшки! Видно, что девушка лежит чуть живая, умирает совсем. Они живо на тройку, домчали, успели. Парень, у которого налита яблоко, скормил его девушке, она сразу оклемалась, здоровая сделалась, за кого замуж выходить, не знает. Все подарки добрые: не было бы волшебного зеркала, так не узнали бы про болезнь; не было бы тройки коней, так не успели бы доехать; не было бы наливного яблока, так и не вылечилась бы.
Пошла девушка к бабке-задворенке. Так и так — рассказала, а бабка «Которому парню подарок вернуть не можешь, за того и выходи». За кого она вышла? (Редкая сказка-загадка. На Среднем Урале записана впервые. Напоминает арабскую сказку о царевне Нуруннихар из «Тысячи и одной ночи». Встречается в славянском сказочном эпосе).
В этом же Алапаевском р-не в д. Турутино живет Иван Григорьевич Юнышев. Сейчас ему 76 лет. Первый раз я с ним встретился в июле 1968 г. Времени было в обрез, и я успел записать только 3 сказки, редко встречающиеся, — о Бове, Еруслане Лазаревиче, Протупее-прапорщике. Запомнилось, что Иван Григорьевич чуток к условности жанра, склонен к импровизации. Затем было еще две встречи: в январе 1969 и феврале 1970 т. От пето записано около 40 сказок и легенд, народная драма «Царь Максимилиан», в которой он когда-то исполнял главную роль.
Свои сказки И. Г. Юнышев перенял от родственников и однодеревенцев. Любителем сказок был, например, его дядя, в избе которого постоянно вечерами собирались слушатели.
- Наберется целая компания, человек десять. Сядут кто на лавку, кто на кукорках. Часов до двенадцати сидят слушают. Даже из соседней деревни, из Балакиной, ходили. Если не дослушают в этот вечер, уходят, так предупреждают: «Завтра без нас не начинайте, дождитесь». Собирались большинство старики. Ну, отец мой, дядя, потом Акентий Кириллович ходил, Григорий Яковлевич любил бывать, Данило Софронович; Анфинотен ходил, этот еще не старик — годов сорок; потом Кузьма Миронович... Помню, был сказочник Андрей Васильевич Королев. Много знал всяких-разных: про Муромца, Ивана-царевича, «Скрып-Ильич и Скок-Ильич» знал... Еще раньше в Турутино жил Митрофан Дормидонтович Юнышев. Знал и любил сказки. К нему тоже собирались слушать. Он делал кадки. В избушку, где он работал, придет народ— какая уж тут работа? Он садится на чурбак: «Буду рассказывать сказки, но не даром. По щепотке табаку давайте». Вот ему насыпают все по щепотке, большая горка получится. Он курит и рассказывает. Долгие сказки рассказывал. Бывало, одну начнет и за вечер не кончит, на другой уж день оставит. Все сидят-сидят, который заснет, захрапит. Акентий Кириллович как-то заслушался, забыл, где у него трубка. Тут лежит трубка Андрея Васильевича. Акентий Кириллович схватил ее и —в рот, а во рту-то своя трубка. Две трубки курить начал! Смеху было...
Про себя:
- Я много рассказывал сказок до войны, когда был на лесозаготовках. Там ночи просиживали. Соберутся около моей койки человек двадцать: «Давай рассказывай». Я и рассказываю. Еще много рассказывал лет десять назад, когда внук Сережка маленький был. Он ведь у меня вырос. Любил слушать. «Дедушка, расскажи сказку». Нечего делать, рассказываю. У него любимая про солдата, он ее наизусть выучил, а все равно за ней гонялся.
«...Шел солдат домой со службы, зашел к одной старухе:
- Бабушка, покорми.
- Ой, да нечем. Сирота я. Сыночек на службе, больше никого нету.
- А как зовут? Может, я знаю его?
- Петр Петрович Петуханов.
- Ну, слыхал, слыхал, как же!
Старуха, видишь, посмеивается — у нее петух в печке варится. Но и солдат промаху не дает.
- А где он у тебя служит?
- B Горшинском уезде Печинской губернии.
- Как же, знаю, знаю...
Посидели маленько. Солдат выглянул в окошко, кричит:
- Бабка, гляди-ко, у тебя корова со двора побежала.
- Куда ее лесной понес! Догнать надо...
Метнулась старуха из избы, а солдат полез в печь, вытащил из горшка петуха, в сумку себе спрятал. В горшок лапоть засунул. Сидит, ждет старуху. Вернулась старуха, а солдат:
- Я тебе, бабка, вот что скажу. Сына твоего перевели служить в город Сумино, а на его место прислали Плетуха Плетухановича Лаптева».
Иван Григорьевич отдает предпочтение сатирическим сказкам, хотя знает и волшебные. Ему больше нравятся находчивые, солдаты, умные поповы работники, чем фантастические персонажи. Причем традиционный солдат выглядит в сказках Ивана Григорьевича скорее как обычный крестьянский парень. Он все умеет: косить, жать, щи из топора варить, дорогу в ласу ночью найти, моментально вытесать из дереза саблю и ножны, с одного взгляда определить качества лошади... Это мастер на все руки. Идеальный крестьянин. Причем настолько идеальный, что даже чисто женскую работу он выполняет быстро и сноровисто.
«Старуха, ленива и неряшливая, просит солдата:
- Ты бы мне, сынок, еще квашню наладил. Раньше она у меня добра была, по десять ковриг с одной квашни выпекала, а сейчас только одну-две.
- Неси-ко квашню, посмотреть надо.
Принесла старуха квашню, а она у нее до того не обихожена - вся в засохшем тесте. Она ее, видишь, никогда не мыла, тесто и насохло внутри.
- Топи, старуха, баню, — приказывает солдат.
Она истопила, он пошел в баню, начал парить, потом скоблить. Отскоблил, отчистил, принес старухе. Она тесто поставила, на другой день печь хлеб начала. Десять ковриг сразу вышло. Радуется старуха:
- Молодец, сынок! Наладил мою квашню.
- Давай, старуха, за работу пять ковриг.
- Возьми, за работу не жалко».
Солдат-умелец привлекателен и тем, что всегда может постоять за себя, за честь своего друга-товарища, даже за ефрейторскую жену.
Вот везет он жену ефрейтора по столице, а навстречу Екатерина, жена Петра I, едет. Царский кучер кричит:
- Сворачивай!
А солдат:
- Сам сворачивай! Кого везешь?
- Екатерину, а ты?
- Жену ефрейтора, а ефрейтор — первый чин в армии. Екатерина как услыхала, высунулась из окошка:
- Раз первый чин, сворачивай.
Крестьянский парень-солдат в сказках Ивана Григорьева Юнышева всегда остается полным сил. В других сюжетах встречаемся с тем же крестьянином, только он уже старик, и живет со своей старухой в маленькой избушке, и по-прежнему у не ничего нет, главное, нет земли. Старик пытался верить в бога, жизнь научила: на бога надейся, а сам не плошай, поэтому у го со всеми святыми простецкие отношения, ну, как с любым де венским мужиком. И святого он называет «старым хрычом», по обманывает, над попадьей смеется — если заслужили. Может
быть, в последний раз старик пытается найти правду, уже не на земле — на небе и убеждается: нет правды для крестьянина, а выжить можно только за счет собственного ума и трудолюбия.
«...Это было давно, еще при крепостном праве. Жили-были старик со старухой; жили они бедно: ни детей, никого у них не было, и земли имели, как говорится, корова лягет, хвост протянет, так весь огородец их залягет. А у них в деревне жил поп, у него целых сто десятин. Старик со старухой всегда в церкву ходили, старик-то часто у попа работал. И вот старуха говорит:
- Ты бы хоть сходил к батюшке, не даст ли он нам пашни. У него земли много, всю даже ие засевает.
- Я бы пошел, да ничего не выходишь: поп жадный.
- Может, смилостивится?
Пошел старик к попу. Приходит, как раз вышла попова работница.
- Батюшка дома?
- Дома.
- Доложи, что пришел старик Арефий по делу.
- Что докладывать! Заходи так.
Ну, старик зашел в переднюю комнату, кашлянул. Поп выглянул.
- Чего тебе, Арефий?
- По делу я.
- Ну, говори.
- Вот, батюшка, живем мы со старухой вдвоем, веруем, богу молимся, а в доме бедно. Земли у нас, как говорится, корова лягет, хвост протянет — всю землю залягет. А у тебя столько, что не засеваешь, дал бы нам, мы бы ленку посеяли, картошки посадили...
- Ишь что придумал! Земли ему! Много тут вашего брата ходит, вам всю землю раздашь, себе ничего не оставишь.
- Батюшка, я ж у тебя прислужничаю: когда на сенокосе, когда жать пособляю. Нельзя ли как выделить мне землицы, а за мной на пропадет, приду работать, как позовешь.
- Нет, Арефий, ничего не выйдет. Обидно стало старику.
- А где же, батюшка, правда? Ты молишься и мы со старухой тоже, у тебя земли много, а у нас нет. Где же правда?
- Ищи правду у бога, — говорит поп.
- Да как к нему попасть-то?
- Это твое дело.
Ушел старик. Дома старуха дожидается.
- Дал поп земли?
- Отказал вовсе. Будем как-нибудь пробиваться.
Вот весна настала, старик посадил в огородце маленько гороху, картошки. А у него баня была покрыта дерном. Говорит старухе:
- Давай, старуха, посеем на бане репу.
- Верно, зря лежит земля.
Посеяли репу. На другой день старик пошел посмотреть — взошла репа; еще через день — в рост человека выросла; через неделю — до неба доросла и в небо увилась.
- Полезай-ко, старик, на небо да найди господа бога, — говорит старуха.
- И то верно.
Залез он по репе на небо, попались ему навстречу ангелы. Спрашивает у них:
- Как мне бога найти?
- Пойди в рай, там привратником служит апостол Павел, он тебя направит к богу.
Пришел старик к воротам рая, постучал. Вышел апостол Павел.
- Чего, тебе?
- Бога хочу увидать.
- А есть у тебя просители?
- Где ж их взять-то?
- Ты кому молишься?
- Николе-чудотворцу.
- Вот и ходи его ищи.
Отправился старик. Мало и ходил-то, видит — идет седой старик, Никола-чудотворец, на иконе такой же.
- Никола-чудотворец, мне бога надо увидеть, помоги. Я тебе молюсь, икона твоя в переднем углу и лампадку я все время зажигаю.
- Нет, старик, я за тебя не поручусь.
- Почему?
- А помнишь, в прошлом году ты овцу свою выпустил, и травы не было. Ты давай меня срамить: вот, дескать, говорят еще Никола с горсткой, а он, старый хрыч, ничего не вырастил. Помнишь, как ты меня костил?
Пошел опять к апостолу Павлу.
- Ну, где поручитель?
- Некогда ему, он что-то заболел, говорит: не могу.
- Ну а еще ты кому молишься?
- Илье-пророку.
- Иди его ищи.
Отправился старик. Мало и ходил, видит: едет Илья-пророк, на троих на огненных конях, о какой! Старик руку поднял:
- Стой-ко! Остановился Илья.
- Чего тебе, старик?
Поручись за меня, бога бы увидеть!
- Нет, не дам я тебе порученье.
- Как же это? Мы ведь со старухой тебе молимся!
- А помнишь, ты сено метал, и дождь пошел. Ты что сказал? Мол, не во время ездит старый хрыч, зря ездит, кошенину замочил.
Нечего делать старику, надо домой возвращаться. Подошел он к небесной дыре, в которую репа увилась, глядь — репы-то нет. Ее козы снизу подъели, она и пала. Горюет старик. А тут бес подвернулся.
- Дедушко, ты молишься, всяко срамишь бесов, а я тебе помогу, только ты меня не срами.
- Ладно, не буду больше.
Договорился старик с бесом, и бес написал ему записку будто от бога, чтоб поп земли дал две десятины.
Тут вышло так: бабы веяли вороха, а пелева прямо к небу шла. Бес свил из пелевы веревку, примерил, маленько не достает до земли. Еще мужик шел, большущую трубку курил, так бес из дыма свил веревку-то, надставил - аккурат до земли вышла.
- Полезай, старик.
Полез он, да, видно, табак у мужика был худой, веревка напослед не выдержала старика, оборвалась, и упал он в Киселево болото. Да, в болото угодил, по горло там торчит, вылезти не может. А голова-то у него лохматая, в ней утка гнездо устроила, давай класть яйца. Волк унюхал, пришел есть яйца. Съел. А старик его за хвост словил, да как сухает! Волк дернулся бежать, старика-то вытащил.
Приходит домой, старуха блины печет, рассказал ей все, потом к попу пошел, подает записку.
- Батюшко, сходил я к богу. Вот записка от него и с печатью божеской.
Наделил поп старику земли. Он давай пахать, сеять, хлеб вырастил... Смолотил, наварил браги, соседей созвал, угощает их».
В репертуаре И. Г. Юнышева преобладают сатирические сказки, сконцентрировавшие традиционный крестьянский критицизм.
Главными объектами крестьянской сатиры всегда были поп и барин. Сказок и анекдотов про барина у И. Г. Юнышева нет, очевидно потому, что уральские крестьяне не знали в прошлом гнета помещиков. Когда в сказке сталкиваются царь и поп, последний достойно выходит из затруднительной ситуации. Народ высмеивал скупость, сластолюбие и прочие непривлекательные качества служителей культа, но и понимал умение церковников приспособиться к жизни. Поп глуп, когда имеет дело с работником, бравым солдатом, бедным стариком, а перед царем он выглядит иначе. Поп может заискивать, лебезить, но в конце концов все равно вывернется и оставит царя «с носом». А царь, еще недавно разгневанный, осыпает его милостями.
Именно такими оказываются взаимоотношения Петра I и церковнослужителей в одной из лучших сказок И. Г. Юнышева «Петр Первый и поп Семен». Сказочник контаминировал два широко распространенных сюжета и, не выходя за рамки сказочной условности, придал всему повествованию свежесть, оригинальность. По выразительности и идейному звучанию вариант И. Г. Юнышева не уступает опубликованным сказкам «петровского цикла». Стоит привести его полностью.
«Это было давно, при Петре I. Петр любил дружить с солдатами. И вот дружил он с одним солдатом из Преображенского полка. Куда ни поедет, обязательно заедет к нему выпить анисовой водки. А у солдата жена была беременная, он просит Петра:
- Будь у меня крестным, как сын родится или дочь.
- Давай-давай, буду вовремя, только скажи.
Родился сын. Солдат обрадовался, поехал к Петру.
- Сын родился, ваше величество. Крестить надо.
- Давай крестить. Поезжай по попа, потом ко мне заезжайте, вместе и отправимся в церковь.
Солдат поехал к попу Семену. А у попа гости, пирует поп.
- Поп Семен, сын у меня родился, крестить надо.
- Сегодня выходной у меня, какое крещение? Да и гости собрались, не пойду.
- Ну что ты! Из милости прошу, соберись, быстро обернемся, ведь и у меня гости названы на крестины.
- Подумаешь! Важная птица — солдат! Завтра окрестим или послезавтра, подождешь.
Поехал солдат к Петру I, рассказал, а Петр:
- Черт с ним, с попом Семеном, поедем к другому попу.
Съездили, окрестили.
Поп Семен-то забыл уж, пока пировал, про солдата. А к нему на другой день приехал царский курьер.
- Поп Семен, тебя царь вызывает. Собирайся!
Собрался живо, отправился к царю. Зашел, низкий поклон сделал.
- Знаешь, зачем я тебя позвал?
- Откуда знать, ваше величество?
- А вот солдат у тебя вчера был...
- Не мог я, болел.
- Что ты врешь! У тебя гости были, пировал ты. Ты что сказал? Экая важная птица — солдат! А солдат есть первый защитник отечества. Я вот крестным у него согласился быть, сколько прождали тебя.
- Прости, ваше величество, в пьяном виде был.
- Это отговорки. Да и то: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
- Прости, ваше величество, — Семен на колени пал.
- Могу тебя простить, если отгадаешь три загадки. Первая загадка: сколько звезд на небе? Вторая: сколько я стою, какая мне цена? И третья загадка будет: когда явишься передо той, то отгадай, что я буду думать. Явися через два дня. Если не отгадаешь, угоню тебя, где и Макар телят не пасет.
Поп Семен закручинился, пошел домой, думает: «Пропала моя головушка!»
Прервем сказку и обратим внимание на демократизм царя. Он очень привлекателен: солдата любит, проявляет заботу о нем, превозносит как первого защитника, гневается на попа-выпивоху. Поп Семен жалок в своем унижении. И раз он «закручинился», ясно, что ему не отгадать загажу, а чудесных помощников у попов в сказках не бывает. Кажется, близко справедливое наказание попа. Но когда царь наказывал церковнослужителя за наплевательское отношение к крестьянину или солдату?
Художественный вкус и определенность классовой позиции народного рассказчика с блеском проявляются в дальнейшем повествовании. Оказывается, у попа Семена есть двойник: тоже церковнослужитель, любитель выпить и с такой же внешностью. Двойник занимает место попа Семена, а в целом образ попа сразу становится широко обобщающем и как бы с двумя ликами.
Продолжим сказку.
«А у попа брат был, дьякон Калистрат. Всегда приходил к попу Семену просить денег на косушку. Вот и пришел он.
- Дай, братец, на косушку, опохмелиться надо.
- Иди-ко, не до косушки мне, у меня свои заботы.
- Какие еще заботы нашлись, что болтаешь?
А поп и дьякон близнецы были. Сойдутся, не различишь, который Семен, который Калистрат. Как Семен рассказал все Калистрату, он сразу:
- Давай выручу, вместо тебя паду, царь не узнает, и все сойдет чисто. Ты за это напоишь меня и денег потом еще сто рублей дашь.
Семен рад, а на вино боится дать.
- Ты напьешься, не поедешь, что потом с тебя взять.
- Не хочешь, так уйду.
Тут попадья стала подтыкать Семена:
- Дай, Семен, не скупись.
Поп Семен раскошелился.
Только как ехать уже к царю, не напивайся.
- Тут аминь, в точности все исполню, — уверяет Калистрат.
Через два дня дьякон встал, для храбрости рюмочку винца выпил и отправился к царю. Приезжает. Его ввели - царь заказал страже, что приедет поп Семен, пустить его.
- Ну отгадывать будешь, поп Семен: ? — спрашивает царь.
- Буду.
- Сколько звезд на небе?
- Миллиарды и миллионы.
- Врешь!
- Пойди да проверь.
Петр смеется:
- Ладно, пусть по-твоему. Ну а вторую загадку? Сколько я стою?
- Ты стоишь двадцать девять серебреников.
- Почему двадцать девять, а не сто или двести?
Потому что Иуда Искариотский продал царя небесного Исуса Христа за тридцать серебреников, а ты царь земной, так на один серебреник стоишь дешевле.
- Находчивый, ничего не скажешь. А о чем я сейчас думаю?
- Думаешь, что я поп Семен. А я дьякон Калистрат, его родной брат.
- Молодец! За то, что отгадал все, прикажу синоду провести тебя в попы, а брата оставлю в покое.
- Побежал Калистрат к брату:
- Поп Семен, давай сто рублей».
Так поладили поп с царем. И Петр I совсем забыл про униженного чопом солдата. Привлекательность царя затушевывается.
* * *
Последние пять лет фольклорные экспедиции университета обследовали северо-восточные районы Урала. В городах Туринске и Тавде, в селах Туринская Слобода, Красная Слобода, Таборы, в деревнях Тагильцы, Чандыри, Верхние Тормоли, Нижние Тормоли, Пальмино, Фунтосово, Оверино, Ермакове, Коржавияо, Фалино, Благовещенское и других селениях, расположенных в бассейнах рек Тура и Тавда, мы постоянно сталкивались с белорусами.
Переселение белорусов на Урал было особенно интенсивным в начале XX в. В Тавдинском р-не, например, есть деревни, в которых белорусы составляют треть населения. Влившись в среду русских, они, конечно, усвоили многие черты традиционной народной русской культуры, но в то же время они помнят родные песни, некоторые обряды. А сказки, предания рассказывают такие же, как и их русские односельчане.
Когда я пришел к Станиславе Викторовне Мазалевской, она отказалась говорить сказки, ссылаясь на плохую память. Потом разговорилась.
— Меня десяти годов привезли из Белоруссии. Мать скоро умерла, а через год отец. Двенадцати лет сиротой осталась. Сиротам раньше какая жизнь? В монастырь да по миру, больше дорог не было. Я по людям жила. А у чужих жить — не по полю идти. Сделаешь хорошо — ладно, а что не так — дармоедка. У одного чалдона (Белорусы-переселенцы чалдонами называют русских, которые, в свою очередь, именуют белорусских переселенцев самоходами, объясняя: «Они своим ходом, пешком пришли сюда, потому — самоходы») жила. Заданье давали: столько-то нажни, столько-то картошек накопай, со скотиной управься... А я велика ли была! Один раз пристала, не успела засветло за коровами сбегать, искала в потемках, не нашла. Пришла к хозяину, реву. А меня не то что накормить —- спать не пустили в избу. Спала в ограде. Чуть свет — я в лес. Мужиков встретила, так и так, говорю, коров потеряла. Они мне, мол, не реви, коровы наверное на гриве за болотом залегли, колокольцев потому не слыхать, сейчас коней поймаем и коров твоих выгоним. Правда, пособили коров найти. Пригнала их, а хозяин: «Вот хорошо, а покорми тебя, так еще сейчас бы дрыхла». Он, хозяин, кулак был и, как бык, здоровый. Потом, через много годов, при советской уж власти, его раскулачили. Хозяйка по миру ходила, а его куда-то услали. Помер он, где и могила, неизвестно. Вот отлились быку мои слезы. Ох-хо-хо, кто в сиротстве не бывал, тот и горя не видал.
Все свои сказки она делит на «чужие» и «мамины». Последние усвоены от матери. Это сказки о животных: о проделках хитрой лисы, про глупого волка, храброго кота и т. д.
Знает она также сказки о Снегурочке (именуя ее по-уральски Нюрой-Снегурой), о медведе — липовой ноге, глиняном Иванушке, мачехе и падчерице, братце Иванушке и сестрице Аленушке и другие одноходовые волшебные сказки, которые обычно рассказывают малым детям. В общем, многолетняя жизнь «в няньках» сказалась на ее репертуаре.
С. В. Мазалевская повествует без особых отступлений от традиционной сюжетной схемы. Она не пытается додумывать сказку. Однажды заметила:
- Ты вчера ушел от меня, я долго вспоминала сказку про Марка богатого, никак не могла свести концы с концами.
- А вы начните рассказывать, может, вспомнится.
- Нельзя так-то: сказка-показка. Я небылую былицу вспомнила, хочешь?
- Рассказывайте, Станислава Викторовна.
- Ну вот, жили старик со старухой, было у них три сына. Старуха богу душу отдала, и пришлось старику одному растить сынов. Кормит их, поит, а работать они не хотят. Он им: «Хватит на печи сидеть, идите работать», а они в ответ: «Докормил нас до ног, докорми и до усов». Мало-долго выросли у них усы, старик. «Усы выросли, идите работать», а они: «Докормил до усов, докорми и до бород». Наконец выросли у них бороды. Старик: «Хватит на печи валяться, пора за дело браться». Им делать нечего, запрягай лошадь, поехали за сеном.
Ехали-ехали, сбились с дороги, темно стало. Старший брат залез на дерево, увидел: далеко-далеко огонек светится. Пошел. Шел и шел, видит, избушка стоит, а в ней лежит Идолище. Говорит: «Ох ты, долгое Идолище, дай мне огонька, сбились мы с дороги». Идолище отвечает: «Скажи мне небылую былицу, дам огонька». Старший брат думал-думал, ничего придумать не мог. Пошел средний, начал что-то говорить, да правду, Идолище его выгнал. Пошел младший. «Ох ты, долгое Идолище, дай мне огонька, сбились мы с дороги». Идолище в ответ: «Окажите небылую былицу». — «Ладно, только уговор: не пресекать. Кто пресекет, у того из спины ремень и до конца, чтобы с петелькой». Идолище согласился и младший начал: «Жили мы в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, в том, в котором мы живем, под номером седьмым, где мы сейчас сидим. Родитель был у нас высокий тан, было у него сорок сынов и сорокопегая кобыла: каждый, если надо ехать, на свою пежину садился. А моя-то пежина была под хвостом. Комар меня не ел, а мух она хвостом отгоняла. Один раз поехал я и заехал в болото. Хлестнул кобылу гороховым хлыстиком, кобыла-то и порвалась. Начал я ее сшивать таловыми Битами, и выросли на кобыле кусты, а в них стали летать утки, га за утками повадились волки. Я волков настрелял, шкуры содрал. Узнал, что на небе боги босы ходят, начал шить большим ногам по сапогам, а маленьким — по обугочкам. Сделал лестницу, полез на небо, отдал, а лестницы уж нет. Как спуститься? Смотрю, мужик трубку курит, я—дым ловить да веревку вить. Свил, начал спускаться, тут веревка порвалась, я полетел, в болото пал. Лежал-лежал, встал, смотрю, ящик. А в ящике письмо, а в письме написано, что мой батюшка на твоем верхом ездил».
«Врешь!» — закричало Идолище. Нарушило уговор. Парень вырезал у него ремень, взял огонь и пошел.
В числе знатоков сказки может быть назван также Б. И. Давыдов, 70-летний житель д. Чандыри Тавдинского р-на. В его репертуаре есть волшебные (№ 300А, 303, 315, 502, 530А), но излюбленными являются все-таки бытовые, сатирические, в которых ленивая, завравшаяся жена, недалекий барин или поп, враль и вор, всегда терпят фиаско. Ряд его сказок представляют контаминацию сюжетов об обманутом черте (великане) (№ 1003, 1006, 1006 1, 1009, 1012 I, 1045, 1062, 1063, 1071). И еще Б. И. Давыдов— великолепный рассказчик народных анекдотов. С большим умением он, например, рассказывает анекдоты о глупцах —как они доят кур, тащат корову пастись на крышу, носят дым решетом. Приведем одну сатирическую сказку, записанную от Б. И. Давыдова. Он ее помнит с детства.
«В деревне жили бедно: как весна, все мужики уходят на сплав. И в этот год так же получилось — собрали сходку, составили бригады и подались. Ни одного мужика не осталось в деревне, только поп. И тот сколько-то дней пожил и помер. Бабы — к попадье:
- Ты замуж будешь выходить за нового батюшку или как?
- Нет. Ищите себе попа.
Дождались мужиков. Сходку собрали, чтоб попа выбрать. Перебирали, перебирали... Один ростом не вышел, у другого борода как мочало, третий никакую юбку не пропустит. Кто-то из мужиков:
- А выберем Евстигнея, у него голос что надо: на сплаве по заре как крикнет «Приваливай!», а утром — «Отваливай!», так на сколько верст слышно!
- И правда. Голос у Евстигнея знатный: если заведет молитву, никто не уснет, — судят мужики.
На том и решили: быть Евстигнею попом.
На другой день в церкви яблоку негде упасть — интересно ведь, как новый поп служить будет. А Евстигней — мужик и есть мужик, всю жизнь по крестьянству да на сплаве, что он знает... Ходит, кадилом машет и одно что: «Приваливайте, приваливайте, приваливайте». Все слушали-слушали, бабы шептаться начали, мол, голос хороший да молитва не понятна. Евстигнею, видно, и самому надоело, а что делать, не знает. Вот вынес евангелие.
- Миряне, эту книгу читали?
- Читали!
- Ну так отваливайте, отваливайте. Мужики — из церкви, бабы за ними.
На другой день мужиков-то в церкви почти нет, одни бабы. А Евстигней: «Приваливайте, приваливайте, приваливайте». Бабы кричат:
- Ты бы хоть про Ивана-крестителя почитал.
Он вынес Евангелие, поднял над головой.
- Миряне, эту книгу читали?
- Нет, ты нам почитай.
- Сторож, затворяй двери, никого не выпускать, будем неделю читать! — кричит Евстигней.
А народ скорей бросился к дверям, тут Евстигней вслед: «Отваливайте, отваливайте».
Татьяна Парфеновна Самусева, из д. Верхние Тормоли Тавдинского р-на, приехала на Урал в начале 30-х гг. вместе с матерью, которая была, видимо, незаурядной сказочницей. «Бывало, вечером к маме моей собирались мужики, бабы, ребятишки — сказки слушать, — говорит Г. П. Самусева. —Она много знала, одну сказку могла весь вечер рассказывать. Она умета собирать сказки. Я которые из ее сказок запомнила, которые нет. Померла она перед войной. Как звали? Елизавета Филипповна Прусова. Я тоже рассказывала. И в девках, и потом, когда замуж вышла. На вечер соберемся прясть да ткать, так нарассказываешься. Раньше умета собирать лучше, сейчас много забылось, только внукам сказки говорю».
Т. П. Самусева рассказывает широко известные сюжеты: «Волшебное кольцо», «Морозко», «Царевна-лягушка», «Одноглазка, Двухглазка, Трехглазка», «Иван-царевич и серый волк», «Марк богатый» и др. Повествует она довольно обстоятельно, сохраняя повторы, поэтические формулы. Чувствуется, что она с удовольствием погружается в замысловатую сказочную фантастику, дорожит ею. Иногда после сказывания выражает свое отношение к героям. Про серого волка, помогающего Ивану-царевичу, сказала: «Он чудесный волк, в жизни таких не бывает»; про Ивана-дурака: «Вот Ивана все дураком зовут. Думаешь, он правда дурак? Он умнее нас с тобой, он хитрый, как проходимец. Таких раньше много было».
Вообще, следует заметить, что сейчас редко встречается подобное восприятие волшебной сказки. Т. П. Самусева почти верит в сказки, по крайней мере, она верит в чудесные превращения, только они относятся ею к прошедшему: «Это раньше было». Чудесное для нее вполне возможно. Видимо, поэтому она толково и серьезно рассказывает легенды и былички.
Когда мы впервые пришли к ней и попросили вспомнить и рассказать несколько сказок, она, смеясь, ответила: «Днем сказки рассказывать нельзя — корова в лесу заблудится»; чуть позже, но во время первой же встречи: «Днем будешь сказки говорить — сорока глаз выклюет». В ее устах это была шутливо-стеснительная форма «отнекивания», но нельзя не видеть в подобных репликах когда-то существовавших, но теперь уже переосмысленных элементов запрета на рассказывание сказок.
* * *
Новых сказочных сюжетов нам записать не удалось. Трудно их ждать в настоящее время, так как сказка связана своим расцветом с феодальной эпохой. Но сказка не исчезла, она жива, хотя сузилась сфера ее бытования. Емкость этико-эстетического потенциала сказки обусловила ее жизнеспособность.
Публикация В. В. БЛАЖЕСА и Э. А. АХАИМОВОЙ
