Книги >

Юрий Михайлович КУРОЧКИН
"УРАЛЬСКИЕ НАХОДКИ"

В НАЧАЛО КНИГИ

КЛАДЫ БАБУШКИНЫХ СУНДУКОВ

Бабушкин сундук... Не обязательно, конечно, именно сундук — этот ныне уже забытый в обиходе ящик, окованный полосками «мороженого» железа и снабженный внутренним замком с мелодичным звоном. Сундуком может быть и плетенная в прошлом веке корзина из ивовых прутьев, и овальный фанерный баул времен первых пятилеток, и старинная резная шкатулка с картинками на внутренней стороне крышки, и даже какой-нибудь жестяной ларец из-под леденцов с непонятной надписью «Ландрин».

И не обязательно бабушкин сундук, нередко и дедушкина шкатулка. Такие сундуки и шкатулки когда-то были почти в каждом доме, да еще и сей­час встречаются даже и в современном, высотном. С ними цепко связаны воспоминания детства — именно там жил какой-то, отличный от окружающей обстановки, мир: непонятного назначения вещи, бумаги, фотографии. Наши деды и бабки видели во всем этом что-то очень памятное и дорогое им и иногда в одиночестве, с лицом, освещенным теплой грустью, неспешно перебирали содержимое своих заветных хранилищ. А нас влекла к этим вещам лишь их необычность, непонятность их назначения, как влекло тогда к себе, в эти первые годы жизни, все, еще не познанное.

С годами интерес тускнел — огромность распахивающегося перед нами мира затмевала и вытесняла простое детское любопытство, и мы уже с недоумением, а то и с пренебрежением смотрели на «сокровища» бабушкиных сундуков и великодушно извиняли сентиментальное внимание к ним милых стариков.

Но еще шли годы, мир перед нами не только рас­ширялся, а и углублялся, обретал объемность, и при­ходило время, когда интерес к содержимому сундуков неожиданно возникал вновь, хотя и в другом аспекте.

...Юноша увидит в дедовой шкатулке красноармейскую звездочку времен гражданской войны, и пора эта встанет перед ним кусочком реальности, заставившей о чем-то задуматься — может быть, об эстафете поколений, о своем месте в жизни. Девушка, обнаружив в бабушкином сундуке старинный кру­жевной воротник, с восторгом примерит его перед зеркалом (мода, как известно, периодически возвра­щается на круги своя) и благодарно помянет мастерство и вкус народных мастериц прошлого. Или с волнением возьмет в руки лист плотной бумаги — давний документ, свидетельствующий о трудовых или ратных заслугах перед родиной своих дедов к прадедов. И содержимое «сундуков» вызовет чувст­во приобщения к Истории, ощущение Времени.

Не ко всем и не всегда, к сожалению, приходит это возвышеннее и возвышающее человека чувство, тем более что и старые сундуки встречаются все ре­же и реже — не всегда потомки проникаются уваже­нием к ним, нередко выбрасывая их при очередной генеральной чистке квартиры или при переезде. И мы должны быть благодарны тем, кто сумел сохранить осколки прошлого — с течением времени они стано­вятся важными не только для истории семьи.

Однако оказывается, что сохранить старые вещи и документы — это еще не все. Надо суметь сохра­нить и то, что стоит за ними,— их историю и значение. Иначе они остаются немыми, если когда-то не было разузнано о них побольше, а позднее спросить стало уже некого. Тогда приходится прибегать к дополнительному дознанию, чтобы заставить заговорить вещи.

В одном из таких дознаний мне довелось принять участие.

В этот дом меня привело сходство фамилий его хозяйки и человека, которым я давно интересовался. На афишах второй половины XIX века часто упо­минается капельмейстер театральных и клубных оркестров Урала Тихачек. Имени и отчества музы­канта я не знал — их тогда как-то не принято было указывать, а выяснить хоть какие-то биографические данные было бы важно: мы так мало еще знаем о культурном прошлом края, о тех, кто способство­вал его становлению.

Так я оказался в одном из новых домов на юго-западе Свердловска. Современная мебель, новейшей марки телевизор, телефон и прочие приметы на­шего времени мирно и даже уютно соседствуют в квартире с вещами явно давнего происхождения: вольтеровским креслом, резным буфетом, инкрусти­рованными шкафчиками, картинами в тяжелых рамах. Старое и новое тут не только не мешают одно другому, а, скорее, дополняют друг друга. В этом видится умение ценить старину и в историческом, и в бытовом смысле, не пренебрегая и тем, что дает наш комфортный век. Сочетание старого и нового здесь не дань моде, а пример естественности назна­чения вещей, использования их полезных качеств.

Разностильность? Нет, это тоже стиль, выража­ющий в век НТР преемственность старого и нового.

Хозяйка квартиры, кандидат медицинских наук Елена Сергеевна Тихачек очень органично вписывается в такой интерьер — черты современной деловой женщины тонко сочетаются с изяществом «старомодной» интеллигентности, которую с годами мы начинаем все больше ценить, понимая, что в ней сконцентрировался поведенческий опыт многих поколений.

— Да, ваш Тихачек,— улыбаясь говорит она,— этой мой предок. Вернее — предки: дед и прадед. Оба музыканты, оба руководили оркестрами, поэто­му немудрено и спутать их, свести в одно лицо. К сожалению, я не так много знаю об их музыкальной деятельности, на роль биографа не гожусь. Но попробуем что-то выяснить по сохранившимся бумагам и семейным реликвиям...

Елена Сергеевна вынесла из другой комнаты... ну конечно же шкатулку (первую из тех многих, что потом выносились), и мы начали разбирать ее, подвергая перекрестному допросу каждую вещицу или бумагу, дополняя рассказ хозяйки о семейных преданиях моими комментариями там, где это касалось истории края.

Скажем сразу, сенсационных открытий сделано не было. Но разве только ради сенсаций ведется какой-то поиск? К тому же то, что для одного сенсация, для другого лишь малоинтересный факт. А то, что мы называем мелочами, порой обретает немаловажное значение. Как, скажем, такая мелочь, как винтик, поставленный на свое место, вдруг оживляет давно бездействующий механизм, маленькое звенышко соединяет разорванную цепочку, а некий незначительный штрих завершает наконец-то незаконченный рисунок.

И таких вот несенсационных, но существенных находок оказалось вполне достаточно для того, чтобы порадоваться результатам изучения домашнего архива династии Тихачеков.

Не сразу, конечно, выстроились в стройный ряд эти результаты, не один и не два вечера ушли на разбор содержимого шкатулок, сундуков и корзин — писем и документов, газетных и журнальных вырезок, афиш, рисунков и фотографий. Не все удалось разгадать и понять, где-то в цепочке хроники так и остались разорванные звенья, но почти все значительное и наиболее интересное, пожалуй, было ухвачено.

Первой из шкатулки была извлечена вырезка из пражской газеты, неизвестно какой, но, судя по объявлениям на обороте, от апреля 1861 года. За­метка в хронике новостей: «На Урале, в России, чешский дирижер Ян Тихачек, известный пражанам своим секстетом (оркестром из шести музыкальных инструментов.— Ю. К.), имеет большой успех. Два года назад он был приглашен в Екатеринбург и создал там оркестр из 12 музыкантов, преимущественно рабочих рудников на Сергинском заводе. Талант и настойчивость Тихачека привели к тому, что в этом русском городке сейчас не только устраиваются регулярные концерты, но он со своим небольшим оркестром совершает поездки по ярмаркам, где наряду с обилием похвал также собирает и серебряные рубли».

Серебряные рубли здесь упомянуты, конечно, как более весомое свидетельство успеха, чем обычные похвалы.

Вот, значит, как появилась на Урале династия Тихачеков, и вот как начиналась здесь карьера чешского музыканта, приехавшего в 1859 году из Праги. Возможно, вначале он и не думал переселяться сюда совсем — справка пражской школы (это уже второй документ из шкатулки) свидетельствует, что его старший сын Иосиф до 1863 года еще учился в Праге.

Что побудило чешского маэстро остаться здесь — выгодный ли контракт, привязанность ли к новому, полюбившемуся ему краю, к его людям, к делу, которое он здесь успешно начал и не хотел бросить, — кто знает. Может, этому решению способствовала и политическая обстановка на родине, в Чехии, входившей тогда в состав Австрийской империи, «лоскутной монархии», как называли ее за пестрый национальный состав. Славянским народам, насильственно включенным в это государство, жилось там нелегко в атмосфере австрийского шовинизма.

Как бы то ни было — Ян Тихачек остался в России, перевез сюда семью — жену Марию, сыновей Иосифа и Александра и дочь Марию, обрусел, стал писаться Иваном Ивановичем, хотя долгое время еще числился австрийским подданным — это давало известное преимущество при возможных конфликтах с местными властями.

Надо сказать, что в те годы в России жило и работало немало чешских музыкантов, достаточно вспомнить известного Направника. Они внесли свой заметный вклад в развитие русской культуры — ведь тогда у нас еще не было специальных музыкальных учебных заведений.

Несколько странно лишь то, что даровитый музыкант с именем, хорошо известным в одной из музыкальных столиц Европы, оказался на каком-то малозаметном заводике Среднего Урала.

Но это он потом стал малозаметным, а в те годы, когда туда приехал Ян Тихачек, Сергинские заводы наследников купца Губина пребывали еще в богатстве и славе, а хозяева в своем стремлении к показной пышности мало в чем уступали другим промышленным магнатам края.

Хозяева... Но в том-то и дело, что юридические хозяева были еще малолетними и заводами управлял их фактический владелец, отчим «наследников Губина» Павел Ушаков. Столичный жуир, женившийся на богатой вдове, он совершенно не интересовался заводами, видя в них лишь бездонный источник доходов, которые он пускал враспыл на свои прихоти, подражая примеру Демидовых, Строгановых, Всеволожских, не считаясь с разницей масштабов состояния. Ушаков почти не появлялся на заводах, зато хотел, чтобы и на расстоянии его там чувствовали царьком.

Примечательно в этом отношении письмо Ушакова из Петербурга от 26 января 1861 года Тихачеку в Нижние Серги. «...Посылаю в Главную контору для передачи Вам полное собрание двенадцати опер... Теперь Вам остается переписать для каждого инструмента и, когда приеду на заводы, порадовать меня успехами... Все вместе мне стоит более трехсот рублей серебром, которые я приношу заводам в подарок. Надеюсь, что моя капелла... постарается оправ­дать эти попечения и утешит меня успехами».

Утехи, среди которых собственная капелла была лишь каплей в море несусветных трат, кончились довольно скоро и весьма печально. Не довольствуясь поступавшими от заводов средствами, Ушаков решил еще и смошенничать - заложил в банк несуществующий металл и попался на этом. Разразилось громкое дело.

Оно, кстати, послужило Д. Н. Мамину-Сибиряку одной из сюжетных основ его первого романа «Приваловские миллионы». Историю Сергинских (в романе Шатровских) заводов он использовал для описания истории наследства Приваловых. В черновых записях к роману есть такие строки, записанные со слов старожилов: «Дело обнаружилось в Нижнем [Новгороде] в 1863 г., и Министерство финансов преследует Ушакова уголовным порядком и взыскивает убытки казны. Дело кончилось только в 1874 г. в Сенате. Ушаков обвинен в мошенничестве, лишен прав и состояния и подлежал ссылке в Сибирь, а взыскание убытков присуждено с имущества Ушакова в сумме 930 000 р.».

Но, как выясняется из дальнейших записей, вли­ятельный жулик сумел выкрутиться, да еще за чужой счет: «Ушаков умирает генерал-майором. Министерство переносит долг Ушакова на наследников Губиных, т. е. на их заводы, что составляет с процентами 2 миллиона». (Записи эти хранятся в фонде Д. Н. Мамина-Сибиряка в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.)

В этих условиях капелла Тихачека была ликвидирована одной из первых среди других утех и за­тей Ушакова. Капельмейстер остался не у дел.

Памяткой об этом, казавшемся вначале безоблачным, четырехлетии в архиве Яна Тихачека осталась любопытная реликвия — его музыкальное произведение, изданное в Праге Иозефом Салеком в начале 1860-х годов. Название его, совмещенное с посвящением, напечатано на фоне гравюры, тиснутой золотом на трех языках — русском, французском и чешском: «Приветствие чеха из гор России! Полька-мазурка для фортепиано, сочиненная и посвященная почтенному соотечественнику Антону Антоновичу Лебеде в Праге Яном Тихачеком, капельмейстером на Сергиевском заводе в Уральских горах».

Примечательна и гравюра на обложке нот: музыкант со скрипкой в руках, стоя на лесистой скале, в пещере которой спит медведь, приветственно машет шляпой другому берегу водной глади, где видны башни и шпили Златой Праги.

Проставлен, как водится, и порядковый номер сочинения композитора — опус 8. Значит, было еще семь, но ни эти, ни последующие, к сожалению, не известны, очевидно, остались неизданными, а рукописи не сохранились. Любопытно, что и этот печатный опус вернулся в семейный архив музыканта лишь спустя шесть с лишним десятилетий и уже из другой семьи — на нотах есть дарственная надпись Н. Шушакова одному из потомков композитора, датированная 1926 годом. Музыка польки-мазурки очень живая и мелодичная, легко запоминающаяся, несомненно, пользовалась успехом в свое время, да и сейчас, наверное, привлечет внимание.

Не вызывает сомнений, что Антон Лебеда, которому посвящено сочинение, давний и близкий друг музыканта — он еще долго писал ему в Россию. Одно из его писем — на бланке редакции «Лагер альманаха», а это позволяет предположить, что журналист и литератор Лебеда был и автором заметки о Тихачеке в пражской газете — подпись Далебор, вероятнее всего, анаграмма фамилии Лебеда.

Кстати, о письмах. Их сохранилось много — в 60-х и начале 70-х годов Ян Тихачек вел оживленную переписку с пражскими родными и знакомыми. Надо думать, что в ней отразились не только семейные со­бытия, но и новости общественной жизни, небезынтересные для нас и сегодня. Но письма пока остаются немыми — для того чтобы их прочитать, надо пе­ревести, а прежде чем перевести, предварительно расшифровать. Дело в том, что написаны-то они готической скорописью (которой тогда учили во всех австрийских школах), а ныне редко кто знаком с нею.

Итак, с Нижними Сергами, местом, которое обещало быть обетованным, но не оправдало ожиданий, пришлось расстаться. Без дела, конечно, Тихачек не остался - квалифицированных музыкантов на Урале в те годы было еще не густо.

Начался новый этап его жизни, который, будь он нам известен подробнее, дал бы новые штрихи к тому периоду музыкальной жизни края, что до сих пор остается белым пятном. Свидетельством этому — сохранившееся «Условие», то есть договор Екатеринбургского благородного собрания (местного клуба) с оркестром во главе с капельмейстером Тихачеком на обслуживание балов и концертов клуба в сезон 1863/64 г., на котором, кстати, есть пометы о его продлении до 1867 г.

Документ важен и тем, что рассказывает об условиях работы оркестра, и тем, что он донес до нашего времени фамилии его участников, семнадцати человек, чьи подписи остались на договоре — ведь это имена одних из первых у нас профессиональных музыкантов. Судя по их с трудом нацарапанным подписям и по типично уральским фамилиям, это, вероятно, и есть те самые рабочие Нижнесергинских заводов, составившие в свое время «капеллу» Тихачека.

Вот они: Матвей Шмелев, Василий Крутиков, Иван и Алексей Комаровы, Константин Ряпасов, Осип Лескин, Андрей Спирин, Василий Старостин, Осип Коробицин, Алексей Засыпкин, Василий Журавлев, Василий Полетаев, Василий Назаров, Петр Русаков, Семен Палымов, Александр Русаков, Иван Свалов.

В контракте с клубом оркестр выговорил себе право: «в великий пост музыканты освобождаются на четыре недели для поездки в Ирбит». Ежегодно оркестр отправлялся туда на ярмарку, это знамени­тое торжище на рубеже Европы и Азии. В «Ирбитском ярмарочном листке» тех лет можно видеть со­общения, что «в гостинице «Ярославль» играет ор­кестр г. Тихачека из 17 человек». Ярмарочные корреспонденты различных газет с похвалой отзывались о его игре.

Однако игра на балах в клубе и в ярмарочных гостиницах едва ли могла удовлетворить серьезного музыканта. Ян Тихачек возобновил летний концерт­ный сезон на Сергинских минеральных водах, принадлежавших губинским заводам. А при первой же возможности, в 1869 году, принял на себя руководство оркестром городского театра в Екатеринбурге, которому требовался опытный дирижер. И так поставил дело, что, как писали в газетах, «в здешний театр многие приходили единственно для того, чтобы послушать превосходную игру капельмейстера г. Тихачека».

Впрочем, он не оставил совсем и обслуживания клуба — давал и здесь концерты, участвовал в концертах заезжих гастролеров. Словом, стал как бы главным музыкантом всего Среднего Урала.

В этих же шкатулках, принесенных Еленой Сергеевной, оказались и две фотографии. Можно подумать, что на них изображен один и тот же человек — тот же покрой платья, такой же галстук, даже поза та же. И сняты в одном городке — Нижнем Новгороде, хотя и в разных фотографиях. Но вглядевшись, видишь разницу и в возрасте, а поскольку снимки, несомненно, сделаны в близкие друг другу годы, то ясно, что на них два разных лица. Это Ян Тихачек и его сын Иосиф.

Кстати сказать, на каком-то этапе восстановления семейной хроники сведения об отце и сыне так переплелись, что сейчас уже трудно разобраться, когда о ком из них идет речь в сохранившихся бумагах. Там более что и инициалы у них схожи.

К тому времени (конец 1870 — начало 80-х гг.) Иосиф стал вполне взрослым и тоже обнаружил незаурядные музыкальные способности. Играл в те­атральном и клубном оркестрах, пробовал себя в ка­честве дирижера (а потом и утвердился в этой спе­циальности, как бы сменив отца), давал уроки музыки, в том числе на своем любимом и редком тогда инструменте — корнет-а-пистоне.

И все-таки штрихи из биографии Иосифа Тихачека представляли бы лишь семейный интерес, если бы не сохранились в его бумагах кое-какие документы и материалы, интересные и в более широком аспекте.

Вот, скажем, письма Михаила Александровича Завадского — актера, режиссера и антрепренера, широко известного в театральном мире последней четверти XIX века. Неумолимое время оставило нам очень мало данных о нем — несколько скупых строк в мемуарной литературе и в примечаниях к некото­рым театроведческим трудам. Между тем это был незаурядный актер и безусловно интересный человек. Уроженец Польши, он учился у знаменитого музыканта и композитора Монюшхо, но стал не музыкантом, а актером, особенно популярным в оперет­тах и водевилях. Завадский объехал почти всю страну, служил в десятках антреприз, пробовал и сам антрепренерствовать, но неудачно (не имел коммерческой жилки). Несколько лет служил в Екатеринбурге, один сезон держал здесь антрепризу (и потом долго расплачивался с долгами), где и подружился с музыкантом театрального оркестра Иосифом Тихачеком.

В письмах своих Завадский предстает перед нами веселым и общительным человеком, добродушным неунывакой, хотя роз на его пути было гораздо меньше, чем терниев. Невеселые театральные новости и черты неуютного актерского быта в его изложении окрашены незлобивым юмором, снисходительной терпимостью много повидавшего человека, не поте­рявшего во всех жизненных передрягах чувства собственного достоинства, верности избранному делу, светлого взгляда на жизнь.

Так, в письме Иосифу Прекрасному (как он именовал друга) из Перми, где Завадский летом 1878 года заканчивал свою неудачную уральскую антрепризу, он подтрунивает над свалившимися невзгодами, вызванными неумением «аршинничать» и потрафлять всеядной публике. А в ноябре следующего года, когда он уже служил в Самаре у какого-то антрепренера-кулака, с юмором описывает конфликты с этим «оболтусом», «болваном неотесанным» и «невеждой, который смотрит на артистов как на поденщиков» и завалил его, Завадского, ролями и трагиков, и злодеев, и резонеров, и даже... любовников (при его-то толщине!).

И лишь изредка вздохнет о «собачьей актерской судьбе». Но тут же он добродушно острит над Прекрасным Иосифом в связи с его женитьбой на дочери богатого купца Дмитриева: «Хотел бы я посмотреть, как ты аршинничаешь», предполагая, что невеста принесла в приданое и часть купеческих капиталов. Лишь позднее он мог узнать, что купече­ская-то дочка вышла за бедного музыканта «убегом», без согласия родителей и, значит, без их капиталов. Однако по аршинничать Тихачекам все же довелось. Правда, на свой лад, не по-обычному: они взяли на себя аренду Нижнесергинских минеральных вод. Этот, кажется, тогда единственный и, несомненно, старейший уральский курорт, открытый еще в конце 1820-х годов, был собственностью губинских заводов, потому что располагался на принадлежавших ему землях. С годами он становился все популярнее, на воды приезжало все больше публики из разных мест Урала. Появилась необходимость в развлечениях для нее, в том числе понадобилась, конечно, музыка — по примеру заграничных курортов, ежедневные концерты в курзале. Они привлекали не только больных, но и тех, кто хотел летом просто отдохнуть. А это множило доходы хозяев. Вполне вероятно, что именно для организации таких концертов хозяева заводов и пригласили опытного музыканта из Праги.

В конце 1870-х годов, когда обнищавшие после ушаковских афер заводы дышали на ладан, курорт, по сути дела, остался беспризорным. Тогда-то Тихачеки и взяли на себя его аренду, чтобы не остаться самим без дела на лето и сохранить работу музыкантам оркестра, с которыми так прочно связала судьба. Конечно, для заведования лечебно-медицинской частью был приглашен врач, для ведения хозяйства — опытный приказчик, а Тихачеки занимались лишь организацией и руководством концертов. Как сообщала сохранившаяся афиша 1888 года, «В курзале в продолжение всего сезона (с 1 июня по 15 августа) ежедневно по вечерам играет оркестр бальной музыки под управлением г. Тихачека».

Серьезно поставленная концертная программа привлекала многих любителей музыки, сюда ездили как на абонементный сезон, где можно познакомиться с новинками современной музыки, услышать любимые мелодии.

К сожалению, это значительное культурное дело как-то прошло мимо внимания исследователей музы­кального прошлого Урала. Зато его отметил Д. Н. Мамин-Сибиряк, уделив в романе «Приваловские миллионы» место и концертам на Лалетинских минеральных водах, бывших собственностью Шатровских (то есть Нижнесергинских) заводов.

Так еще один факт из семейной хроники Тихачеков оказался фактом, интересным и для истории края.

Как и следовало ожидать, «аршинников» из при­рожденных музыкантов не получилось — спустя некоторое время арендатором курорта стал оборотистый врач Доброхотов. А Тихачеки снова только музыканты — дирижируют, играют в оркестрах, дают уроки музыки. Старший выступает все реже, отходит в тень, зато младший обретает все большую известность. В сезон 1897/98 г. он уже капельмейстер — музыкальный руководитель труппы П. П. Медведева, ставит много новых оперетт (большинство из них впервые на Урале) и, судя по отзывам в газетах, весьма успешно.

И вот из очередной шкатулки появляются следы третьего поколения «русских Тихачеков».

Здесь надо сказать, что жена Иосифа Ивановича, Татьяна Михайловна, тоже оказалась одаренной на­турой: увлекалась живописью, выжиганием по дереву, художественной вышивкой. И передала свои худо­жественные наклонности новому поколению Тихачеков.

Так, старший сын, Валерий Иосифович, хотя и стал по профессии ученым-лесоводом, большим-специалистом в своем деле, был не только прекрас­ным пианистом, но и способным художником.

Сестра его, Маргарита, тоже слыла хорошей музыкантшей, но больше тяготела к изобразительному искусству, получила художественное образование и преподавала рисование.

Младший брат, Сергей, избрал специальностью юриспруденцию, но увлечения музыкой и живописью не избежал, по утверждению родных и знакомых, мог при желании стать профессиональным художником или музыкантом.

Лишь Екатерина Иосифовна продолжила музы­кальную профессию — стала певицей. Обладатель­ница нежного и проникновенного меццо-сопрано, она в 1915 году окончила Московскую консерваторию по классу известного педагога профессора Зарудной, пела в театрах и концертных залах Москвы, Уфы, Свердловска и других городов.

Художественные пристрастия столь многих членов семьи, конечно, оставили след и в семейном архиве, да и во всей квартире. Пейзажные картины на стенах, искусно выжженные филенки буфета и шкафчиков, тяжелые папки с акварельными листами, на которых главным образом изображения цветов,— до того тонко и точно исполненные, что смело могли бы стать иллюстрациями в ботанических атласах, не теряя при этом своих художественных достоинств.

А на дне одной из очередных шкатулок обнаружились альбомы рисунков пером, удивительно легких, изящных, выразительных. Большинство из них невелики по размерам, иные всего с двухкопеечную монету. Не часто встретишь и у признанных мастеров графики этакую способность добиваться столь высокой степени мастерства и изящества в миниатю­ре: несколько штрихов на площади величиной с ноготь — и перед вами выразительнейший портрет че­ловека, про которого можно сказать многое, не зная его.

И все-таки не только этим примечательны рисунки. Собранные в альбомах, они составили своеобраз­ную изобразительную антологию типажа жителей го­рода начала нашего века.

Какое разнообразие типов и сюжетов! Картинки из жизни гимназии: уроки, экзамены, типы учеников и учителей. Сцена в лавочке. У портного. У фотографа. Домашний концерт. Пасхальные визитеры-Танцы в клубе: вереница пар, одна другой характер­нее. Картежники. Урок музыки. Урок рисования. У врача. В читальне. На катке. Публика городского бульвара. У церковной паперти — нищие и «благодетели». Думский оратор. Поп и дьячок. Купец и купчиха. Чиновник в «присутствии». Няня с младенцем. Молодая жена в экипаже с мужем-стариком. Сцены из спектаклей городского театра, его актеры в ролях и без грима, зрители всех ярусов, от парте­ра и лож до райка...

Сотни миниатюр в одном альбоме. А их всего пять. Значит — тысячи рисунков, один другого любопытнее и ценнее! Несомненно, это богатство и для историка города, и для постановщика спектакля или фильма о тех годах.

А в одном из альбомов, между его листов, ока­зались вложенными несколько вырезок карикатур из какого-то журнала. «Почерк» их автора и альбом­ного художника, несомненно, одинаков. Больше того, типаж некоторых журнальных карикатур можно найти и на страницах альбомов. Но здесь, в журна­ле, уже не безобидные жанровые сценки, а острые сатирические композиции обличительного характера на местные темы. Тут «зверинец» Красного Креста, где процветает хищничество, тут шабаш скандальных деятелей местного общественного клуба, тут разоблачение неблаговидных порядков в «тихом омуте» женской гимназии. И, наконец, лицевая обложка самого журнала... Ба, да это «Гном»! Этот «общественно-сатирический журнал», как он реко­мендовался на обложке, возник в Екатеринбурге на гребне революции 1905—1907 гг. и заслужил широкую известность у читателей Урала и... у полиции. За свое резко антиправительственное направление, дерзкие (даже по тому времени недолгих «свобод») выпады против самодержавия журналу пришлось претерпеть многое — его не раз штрафовали, закры­вали, конфисковывали готовые тиражи, вымарывали чуть ли не половину страниц, садили редактора В. С. Мутных в тюрьму и, наконец, окончательно закрыли в середине 1907 года.

О «Гноме» писалось не раз, но все как-то вскользь, понемногу и в связи с чем-нибудь. К сожалению, нет пока ни одной обстоятельной исследовательской работы, рассказывающей о его истории, о цензурных и иных мытарствах, о его содержании, наконец, о его авторах и художниках, большинство которых печаталось, по вполне понятным причинам, под псевдонимами (многие из них так и остались не­расшифрованными).

Чаще всего о «Гноме» вспоминают в связи с биографией выдающегося советского скульптора И. Д. Шадра - он, тогда еще ученик Екатеринбургской художественно-промышленной школы Иван Иванов, публиковал в журнале свои политические рисунки под псевдонимом Ж 'Ан.

Специальная исследовательская работа о «Гноме», безусловно, когда-нибудь появится, и тогда альбомы Тихачеков и их рисунки в журнале послужат ценным материалом для нее.

А что авторы рисунков на журнальных вырезках — Тихачеки, в этом сомнения нет, подпись под ними: «Т-во Брехачек»,— слишком прозрачный псев­доним, не говоря уже о почерке авторов — Валерия и Маргариты Тихачеков, одинаковом в их альбомах и в журнале.

Если в первом и втором поколениях Тихачеков и профессией и увлечением была музыка, а в третьем, при разности профессий, основным пристрастием все же стало изобразительное искусство, принесенное в семью Татьяной Михайловной Дмитриевой, то с приходом в дом Александры Николаевны Князевой, ставшей женой Сергея Иосифовича, в семье появился новый профиль профессий, передавшийся и дальше,— медицина. Впрочем, сама Александра Николаевна сумела приблизить свою специальность к профессии первых Тихачеков. Врач-отоларинголог, она специализировалась на постановке голоса артистам, в основном певцам. Медицине же посвятила себя и ее дочь, нынешний хранитель архива и реликвий династии Тихачеков Елена Сергеевна — физиолог, преподаватель медицинского института.

Вот и разобран «бабушкин сундук» одной династии. А сколько важного и интересного для многих открылось! И пусть не встретилось при этом сенса­ционных открытий — всякая история воссоздается по крохам. Особенность нынешней исторической науки состоит в том, что она идет не столько вширь (белых пятен в ней, как и в географии, уже почти не осталось), сколько вглубь, уточняя и детализи­руя открытое ранее, но еще слабо изученное, иссле­дованное. И эта тенденция с годами будет лишь уси­ливаться. Тогда-то и пригодится исследователям каждый, даже самый, казалось бы, незначительный, с сегодняшней точки зрения, факт.

Один «сундук»... А сколько их в шкафах и чуланах, на чердаках и антресолях — полузабытых и совсем забытых, хранимых без внимания и любопытства, доживающих свой век в ожидании, когда их сожгут в печке или сбросят в мусоропровод. Или, наоборот, бережно откроют их чьи-то неравнодушные руки, внимательным и пристальным взглядом ознакомятся с отслоениями дней и лет своих бабушек и дедушек, заботливо сохранят для своих потомков, которые, конечно же, будут благодарны им за это.

ДАЛЕЕ