СЛИШКОМ КОРОТКОЕ СЧАСТЬЕ…
Сколько раз Мамин-Сибиряк проходил по Главному проспекту Екатеринбурга мимо дома Клушиной! И не предполагал, что именно здесь произойдет встреча, которая перевернет всю его жизнь…
По возвращении с охоты Дмитрию Наркисовичу сообщили о необходимости нанести визит одной столичной особе. Что, собственно, он и сделал незамедлительно.
В мебелированных комнатах второго этажа флигеля дома Клушиной писателя-уральца ждала молодая дама в черном дорожном костюме с подарком от В.Г. Короленко.
Мария Морицевна Абрамова (новая жиличка г-жи Клушиной) приехала в Екатеринбург по приглашению антрепренера П.П. Медведева играть в местном городском театре. Она хорошо знала отца Медведева. Играла в его антрепризе во многих провинциальных городах. Играла вдохновенно, ярко, живо, самобытно. Ее вскоре заметили и в 1888 году пригласили в Петербургский народный театр. А весной следующего 1889 года, окрыленная успехом Абрамова уже покоряла Москву и задумала открыть собственный театр.
Частные театры в Москве середины 80-х – начала 90-х годов XIX века появлялись как грибы: театры Ф.А. Корша, «Парадиз», г-жи Горевой. Театральным монополистом в московском царстве Мельпомены был Федор Адамович Корш.
Мария Морицевна, заняв под свое предприятие 9000 рублей у купца Серебренникова, арендовала московский дом Шелапутина. Она пригласила в свой театр лучших столичных актеров. К ней стали переходить и артисты из театра Корша.
На сцене театра г-жи Абрамовой с успехом шли спектакли по произведениям Чехова. Молодой драматург, ставивший до этого свои пьесы в основном у Корша, оказался яблоком раздора. Федор Адамович поругался с Абрамовой из-за чеховского «Медведя», а из-за пьесы Чехова «Леший» и вовсе лишился рассудка. Театральный фабрикант терпеть не мог конкуренции и не прощал обид. 27 декабря 1889 года на премьере «Лешего» в театре Абрамовой сидело много «коршовцев». На вызовы артистов они отвечали отчаянным шиканьем. Когда же несколько голосов попробовали робко вызвать автора, раздался неистовый рев: из артистических лож шипели, свистели в ключи, чуть не мяукали. Получился грандиозный скандал, к которому приложили руку все недоброжелатели, все завистники молодой антрепренерши. Газетчики в один голос беспощадно ругали пьесу. Враги торжествовали.
Театр Абрамовой, «претерпевши несколько внутренних переворотов, под конец театрального сезона 1890 года совершенно зачах и умер естественной смертью», не выдержав конкуренции.
Без ясных надежд на будущее, с огромным долгом Абрамова сбежала в Екатеринбург. В бойком сибирском городе жили ее родные.
Первое впечатление от Марии Морицевны у писателя сложилось совсем не то, к какому он был подготовлен. Она не показалась ему красавицей. В ней не было ничего такого, что присуще даже маленьким знаменитостям: не ломается, а просто такая, какая есть. Улыбка осветила это чудное лицо, полное чарующей внутренней красоты. Это было одно из тех удивительных лиц, в которые необходимо было вглядеться. И чем больше вы в них вглядываетесь, тем больше они вам нравятся. Мамина поразила красота выражения и та дорогая простота, которая сказывалась в каждом движении.
Произвел впечатление на Абрамову и Дмитрий Наркисович: «…Был у меня сегодня Мамин-Сибиряк. Я говорила в первый день моего приезда, что хотела бы с ним познакомиться , - ему передали, и вот он нанес мне визит – очень понравился, такой симпатичный простой» (из письма В.Г. Короленко, 13.09.1890 г.).
20 сентября 1890 года Дмитрий Наркисович впервые увидел Абрамову на сцене. Она играла Кондорову в спектакле «Нищие духом». В тот день Мамин-Сибиряк шел в театр с некоторым предубеждением. В первом же действии спектакля все его сомнения рассеялись. На сцене Абрамова была красавицей. Каждое движение, каждый жест, взгляд – была красота, уверенная, спокойная.
Из местной прессы: «Госпожа Абрамова была недурной Кондоровой» («Екатеринбургская неделя», 25 сентября); «Мы в долгу перед г-жой Абрамовой, о таланте которой до сих пор сказали несколько слов. Обстоятельства слагались так, что или она не участвовала в тех спектаклях, которые мы посещали, или занимала в них небольшие роли, тогда как, например, общие отзывы об исполнении ею роли Настасьи – «Кумы» в «Чародейке» были весьма сочувственны. В комедии Островского «Без вины виноватые» госпожа Абрамова была в роли Отрадиной-Кручининой, и должны сказать, что она провела эту роль правдиво…» («Екатеринбургская неделя», 14 октября).
Автор этих статей – «гроза» местных артистов Петр Николаевич Галин, 55-летний редактор «Екатеринбургской недели», имевший свои виды на «столичную штучку», в двух последующих газетных номерах даже напечатал ее стихи.
Из письма Абрамовой Короленко от 16 декабря 1890 года: «Работы у меня в Екатеринбурге гибель, и приходится играть почти каждый день и часто все новые роли… публика принимает хорошо… Очень хороший человек Мамин – умница и добрый – ужасно его люблю. Хочет он здесь газету издавать – хлопочет, только вряд ли удастся. «Власть имущие» не могут ему позабыть какой-то инцидент в прошлом…»
Дмитрий Наркисович не пропускал ни одного спектакля с участием Абрамовой. На глазах у изумленной публики происходило перерождение Мамина. С появлением на сцене Абрамовой писатель весь превращался в слух и зрение, не замечая ничего вокруг. Когда же опускался занавес, Дмитрий Наркисович обращался к соседям по ложе и с волнением в голосе говорил: «Хороша?!».
В городе поползли слухи: «Мамин-Сибиряк увлечен актеркой. Ей 25, ему – 38». А писатель и не скрывал своих чувств. Он был не только увлечен, но и страстно влюблен в актрису. Его чувство с каждым днем росло, превращаясь в страсть. Он совсем потерял голову и готов был сделать в угоду любимой решительно все на свете. Это был настоящий пожар, который оставляет после себя только пепел.
Чувства двух известных людей стали достоянием всего уездного города. В «Екатеринбургской неделе» все чаще и чаще стали появляться тенденциозные статьи, где сталкивали двух премьерш: Абрамову и Мореву. Много крови испортил столичной актрисе П.Н. Галин.
Из письма Абрамовой Короленко: «С прессой местной не лажу. Галин – ужасная дрянь – такой нечистоплотный, гадкий человек. Первое время, когда я приехала, - он у меня бывал каждый день, превозносил мой талант и т.д., а в конце вздумал разыграть любовь с предложением произвести меня в знаменитости и сделать звездой на екатеринбургском горизонте. А когда я ему объявила, что никогда не покупала себе рекламы, да еще такой ценой и выгнала вон, то нажила смертельного врага – вредил все время и в труппе, и в газете – даже уезжать хотела. Я себе представить не могла, до каких мерзостей может дойти человек. Но я решила отомстить ему – когда буду уезжать – опубликовать в другой газете его письмо ко мне, где он предлагает мне на выбор его любовь или ненависть. Мамин не советует этого делать, говоря, что никогда не следует отвечать пошлостью на пошлость, но я с ним не согласна – это должно по моему мнению только выяснить положение артистки в провинции и может пристыдить его – и – ой, простите, надоела с этой мерзостью, да так уж наболело».
Актриса не придавала значения разгромным статьям в местной газете, но когда она открыла «Екатеринбургскую неделю» от 3 февраля и в рубрике «Смесь» увидела басню «Ворона и Галка» с подзаголовком: «Посвящается двум прогоревшим антрепренершам», - похолодела. Речь в этих виршах шла о ней и о Горевой, которая точно так же, как и она, в Москве попала в «коршовские жернова».
У Абрамовой был особенный характер, ей были чужды женские слабости. Жаловаться она не умела, да и не хотела, по пустякам не раскисала. Но эта газетная басня – это уж слишком! Она достала свой никелированный пистолет, о котором на время забыла, и положила его под подушку.
В самые неподходящий момент пришел Мамин. Они поссорились из-за какой-то пустячной мелочи.
Дмитрий Наркисович обвинял в размолвке только себя. Он уже не мыслил ни дня без любимой: «С опущенными глазами, с неизъяснимым чувством в душе подхожу я к тебе, милочка моего сердца. Я чувствую, как с каждым моим шагом вперед делается в мире светлей, и недавние печали как дым тают под лучами нового солнца. Тихо-тихо беру я тебя за руку и благовейным поцелуем прикасаюсь к ней. И земля делается неизмеримо маленькой ничтожной планетой, которая самым глупым образом вертится около солнца, унося с собою эту странную смесь зла и глупости, которая называется человеческой жизнью…»
Это единственное письмо Дмитрия Наркисовича, которое он адресовал горячо любимой женщине после вспыхнувшей между ними первой и последней ссоры. Но разве бедный слог в состоянии выразить хотя бы приблизительно то, что он переживал в те минуты? Он так и не отправил послание по почте. Еле дождавшись следующего утра, он летел к ней. Мамин говорил что-то бессвязное и горячее, что понимают только любящие и любимые женщины. Вот она, его голубка, его счастье!!! Она рядом! Он прощен!
В столичном журнале «Артист» появилась статья о екатеринбургской труппе, подписанная литерой «Ъ»: «Наш театральный сезон скоро заканчивается. Мы можем подвести некоторые итоги. Первое место, без сомнения, принадлежит в труппе М.М. Абрамовой. Это молодая, крупная сила, которая вносит с собой на сцену и молодую искренность тона, и подкупающую теплоту, и красивую энергию каждого движения. Мы уверены, что г-же Абрамовой еще предстоит блестящая будущность. К особенностям ее таланта нужно отнести то, что она не копирует разные столичные знаменитости, а вырабатывает собственные типы». Автором этих строк был Д.Н. Мамин-Сибиряк. Февральский номер московского театрального журнала был подобен разорвавшейся бомбе.
24 марта 1891 года в «Екатеринбургской неделе» в ответ на эту статью в адрес Абрамовой посыпались обвинения: «Направление таланта этой артистки можно назвать ложно классическим. Заученность и однообразие красивых манер, имеющих претензию быть пластичными, делаю госпожу Абрамову видной представительницей ложноклассицизма на сцене. Она характерна в ролях авантюристок и кокоток, но и здесь ей вредит полное незнание ролей и постоянное вымарывание из них важных эпизодов и фраз». Это был решающий и ошеломительный удар, который нанес Галин Абрамовой.
Но было поздно, потому что еще 8 марта 1891 года Дмитрий Наркисович и Мария Морицевна навсегда покинули Екатеринбург, уже как муж и жена.
Мария Морицевна, уткнувшись в плечо мужа, тихо засыпала. Возок быстро уносил влюбленных в неведомую даль, навстречу счастью. В полудреме молодая женщина вспоминала, как девчуркой бежала по снегу в одной гимназической форме. Батюшка Савва, любимый ее преподаватель, рассказал на уроке евангельскую притчу о богатом юноше, который раздал все свое имущество бедным. Под впечатлением она, 10-летняя гимназистка, возвращалась домой. По пути ей встретилась нищенка в лохмотьях. Примерная ученица отдала сначала ей всю накопленную от завтраков мелочь, а потом, немного подумав, и свою новенькую шубку.
А вот она, 17-летняя девушка, в Казани. Приехала по настоянию родителей, чтобы учиться на фельдшерских курсах, но бросила их ради сцены.
Города, в которых она играла, мелькают как состав поезда: Рыбинск, Нижний Новгород, Казань, Симбирск, Саратов, Царицын, Оренбург, Новочеркасск, Мариуполь, Таганрог, Минск… Мария Морицевна спит безмятежным детским сном на плече самого дорогого человека на свете.
Влюбленные мчались в Петербург, полные надежд и творческих планов, не подозревая, что счастье их будет слишком коротким. Мамин не знал, что золотое обручальное кольцо, которое он подарит своей суженой с гравировкой: «Навсегда твой Дмитрий. 1891 год», его любимая так и не поносит.
В журнале «Дневник артиста» за прель 1892 года появилась информация из двух строк: «22 марта сего года в Петербурге скончалась М.М. Абрамова, бывшая антрепренерша театра в доме Шелапутина в Москве».
PS . В Екатеринбурге, на проспекте Ленина, рядом с кинотеатром «Салют» находится здание Теплогенерирующей компании. Когда-то на этом месте стоял флигель г-жи Клушиной. 13 сентября 1890 года Д.Н. Мамин-Сибиряк поднялся по крутой лестнице на второй этаж и в одной из меблированных комнат увидел ее…
Рамзия ГАЛЕЕВА
«Уральский музей», № 04 (42), апрель 2008 г.
