НЕВЬЯНСК В ТВОРЧЕСТВЕ АЛЕКСЕЯ ТОЛСТОГО
Сидел я в Невьянске, работал и посылал отчеты...
Из письма А. Н. Толстого
За три века в Невьянске побывало немало замечательных людей: писателей, поэтов, художников, деятелей науки, путешественников. Одни из них посетили Невьянск на заре своей творческой жизни, другие же — на пике карьеры. Кто-то приезжал с определенной целью, а кто-то был лишь проездом, задержавшись в городе всего на час или на день. Одни из знаменитостей не разглядели в старинном уральском городе ничего особенного, других же богатая история Невьянска подвигла на создание картин, рассказов, стихов, путевых очерков, научных трудов.
Сегодня хочется рассказать об одном из знаменитых гостей города. Это — студент механического отделения Петербургского Технологического института и будущий писатель Алексей Николаевич Толстой. Более ста лет назад в мае 1905 года приехал он на Невьянский завод для прохождения производственной практики.
Передо мной лежит фотография Алексея Толстого того времени. Кажется, ничто не указывает на то, что на снимке запечатлен будущий классик мировой литературы. Подвижное, открытое лицо с обаятельной улыбкой и румянцем во всю щеку, веселый взгляд серых глаз. Типичный костюм заводского служащего — сюртук с закрытым воротником, застегнутый на все пуговицы, отглаженные брюки. Фотопортрет получился на удивление живым: складывается впечатление, что молодой человек торопился по делам, но все же приостановился на миг, чтобы посмотреть в объектив фотоаппарата.
Интересное описание молодого Толстого оставил его хороший знакомый писатель и критик Корней Чуковский: “в ту пору он был очень моложав, и даже бородка (мягкая, клинышком) не придавала ему достаточной взрослости. У него были детские пухлые губы и такое бело-розовое, свежее, несокрушимо здоровое тело, что казалось, он задуман природой на тысячу лет... Хотя он числился столичным студентом и уже успел побывать за границей, но и в его походке, и в говоре, и даже в манере смеяться чувствовался житель Заволжья — непочатая, степная, уездная сила”.
В историческом центре Невьянска до сих пор стоит двухэтажный каменный особняк, в котором студент Толстой снимал комнату. Находился дом на бойком месте на Торговой улице, селились на которой люди с достатком: торговцы или владельцы доходных мастерских. Хозяин особняка Марк Данилович Мередин — один из них. Выходец из народа, он до конца жизни, даже скопив крупный капитал, называл себя просто крестьянином. Торговал Мередин изделиями собственного кожевенного завода. Предметом особенной гордости хозяина были беговые лошади — лучшие в Невьянске. Сохранился снимок, запечатлевший Мередина в экипаже на фоне своего особняка. Торговец был неравнодушен ко всему новому. Старожилы вспоминают, что именно Марк Данилович приобрел первые в Невьянске велосипед и граммофон. А ещё Марк Мередин прославился благотворительностью; библейское изречение “да не оскудеет рука дающего” — было его повседневным правилом.
В 1900 году в расцвете своей коммерческой деятельности Мередин для “привлечения капитала” решил открыть гостиницу. С этой целью он пристроил к северному фасаду особняка двухэтажный каменный пристрой, что почти в два раза увеличило общий объем здания. В соответствии с утвержденным перечнем помещений, необходимых для открытия гостиницы, в новой части здания были устроены “общий зал, комнаты для приезжающих, ресторация”. В дополнение к построенному северному крылу были расширены деревянные надворные хозяйственные службы. В результате объемно-планировочная композиция городской усадьбы получила целостность и законченный вид.
Особняк Мередина, в котором поселился Толстой, выглядел очень красиво, роскошно, величественно. Фасад здания украшали колонны с пилястрами, вокруг оконных проемов были выложены кирпичные узоры. Все декоративные элементы вместе составляли удивительно гармоничную композицию.
К сожалению, за сто прошедших лет особняк превратился в нежилой, многие украшения фасада и надворные постройки были утрачены. Не сохранился и внутренний интерьер дома, так что представить его можно только по рассказам старожилов.
Каким Алексей Толстой увидел Невьянский завод?
“Невьянский чугуноплавильный и железоделательный завод... имеет вид довольно значительного города, — писал в конце XIX века известный уральский краевед Н.К. Чупин. — Жителей в нем 13 549, более, чем в каждом из уездных городов Пермской губернии, за исключением Екатеринбурга. Домов 2 462, в числе которых 68 каменных. Четыре церкви: одна православная и три единоверческих; кроме того, одна раскольничья часовня...
Часть жителей Невьянска занимается заводскими работами, другая торговлей и различными ремеслами. Здесь есть живописцы (конечно, невысокого достоинства), серебреники, колокольные мастера, лакировщики, слесаря, столяры, колесники, экипажные мастера, кожевники и проч. Но особенно заметную отрасль промышленности местных жителей составляет приготовление в огромном количестве сундуков различной величины... Между жителями Невьянска есть немало купцов и мещан разных городов, занимающихся торговлей...
Заводы Невьянского округа производят ежегодно: чугуна более 400 000 пуд и железа более 250 000 пуд. Кроме того, в землях, принадлежащих к этим заводам, есть много золотых приисков, на которых добывается золота до 10 пуд.
Но положение заводов ныне нельзя назвать блестящим. Они терпят уже большой недостаток в горючем материале для своего действия, так как при небрежном лесном хозяйстве прежняго времени леса их весьма истощились...
Невьянский завод в народе называется иначе Старым заводом. Действительно, это, по времени основания, есть самый первый завод на Урале”.
Как правильно отметил Н. К. Чупин, Невьянский завод того времени фактически жил по правилам городского общества. Активно развивалась торговля, дважды в год проходили ярмарки, на которых торговали фабричными и кустарными изделиями, скотом, продуктами питания. Изделия невьянских кустарей пользовались заслуженной славой на Урале.
Продолжалось формирование архитектурного облика Невьянска. К имеющимся заводской конторе, церквям, торговым лавкам добавились почтовая контора, волостное правление, постоялые дворы, госпиталь, мужское и женское училища.
Дневное время Алексей Толстой проводил на Невьянском заводе, который, как он заметил, по размерам и производственным мощностям вполне мог сравниться с заводами Петербурга.
На протяжении двух веков основным заводским производством была плавка чугуна и выделка железа. В начале XX века чугун плавили в двух доменных печах. Горячий воздух в печи нагнетала воздуходувная машина, установленная в помещении между домен. Перед доменным корпусом со стороны пруда были построены три рудообжигательных печи системы “Вестман”. Руду и древесный уголь в домны загружали с колошниковой площадки, к которой с южной стороны был подведен мост на кирпичных колоннах. Продукцию: чугун, большей частью штыковой, отправляли на петербургские заводы, в Одессу.
Однако доменное производство уже отжило свое. Проходила постепенная переориентация производства с металлургического на механическое. С 1869 года на Невьянском заводе работала механическая фабрика, в которой было налажено кузнечно-слесарное и котельное производства. Позднее вступили в строй труболитейная и болтовая фабрики.
Изделия механической фабрики в полной мере удовлетворяли потребности уральского края. Например, по данным заводской конторы, в 1902 году на ней выпускали паровые машины мощностью до 1 000 л. с. (кстати, заслужившие благодарность начальства Уральских заводов), котлы, прокатные станы, краны, станки для обработки металлов, насосы, драги для золотодобычи и многое другое. Продукцию труболитейной фабрики (водопроводные, воздухонагревательные трубы и детали к ним) отправляли на местные уральские заводы, а болты, заклепки, костыли, выпускаемые в болтовой фабрике, — преимущественно на железные дороги.
Надо заметить, что в это время Алексей Толстой всерьез рассчитывал посвятить себя заводской деятельности. Забегая вперед, отмечу, что в феврале следующего 1906 года, взяв отпуск в Технологическом институте, Алексей Николаевич для совершенствования образования поступил на механическое отделение Королевской Саксонской высшей технической школы в Германии, где обучался до лета того же года. Осенью вернулся в Технологический институт. Правда, институт Толстой так и не закончил, целиком посвятив себя литературной деятельности, начав печататься в крупных журналах.
Но блистательная карьера писателя еще впереди. А тогда в мае 1905 года студент Толстой с вполне профессиональным любопытством осматривал заводское производство; особенно его интересовали технические новшества. Надо сказать, что невьянские фабрики, введённые в строй в конце XIX века, были оборудованы по последнему слову техники. Например, труболитейная фабрика мощностью в 400 000 пудов труб в год имела два электрических крана, гидравлические прессы, электрическое освещение.
Помощь молодому практиканту оказывали опытные инженеры-механики: управляющий механической фабрикой Эмилий Иосифович Гавлик (австриец по происхождению) и заведующий труболитейным производством Петр Иванович Турбин. Общаясь с ними, студент Толстой приобрел новые для себя практические навыки.
Кроме собственно механического производства Алексея Толстого увлекла добыча золота. Он с увлечением слушал рассказы старателей, осматривал разработки в окрестностях Невьянска. Не случайно после окончания практики Толстой примкнул к экспедиции геолога В. М. Рожанского, занимавшейся поиском золотых месторождений.
Надо заметить, что Алексей Толстой прибыл в наш край не в самые лучшие времена. В начале XX века разразился крупнейший промышленный кризис, охвативший все металлургические заводы Среднего Урала. Цены на металл катастрофически падали и для многих предприятий оказались просто убыточными. Продукция заводов не находила сбыта, на складах скапливались огромные запасы непроданного железа.
Если Невьянский заводской поселок развивался достаточно динамично, то заводские фабрики были вынуждены резко сократить производство. В год приезда Толстого в Невьянск выплавка чугуна упала почти в три раза, а выделка железа более чем в шесть раз. Снизились добыча руды и доставка угля, невьянские домны работали не в полную силу. Часть мастеровых отправились в соседние горнозаводские округа на заработки, другие, имевшие наделы, спасались хлебопашеством.
Более-менее завод жил за счет добычи золота. “Первенствующим производством округа, — отмечал современник, — является добыча золота драгами и старательскими работами”. Механическая фабрика же “хотя и функционирует, но в полной мере не обеспечена заказами”.
Такое положение сложилось к 1905 году.
Тяжелое положение уральских заводов не укрылось от взгляда Толстого. “Теперь кризис, — писал он в письме домой, — и, по-моему, заводы на Урале будут скоро лопаться, как мыльные пузыри”.
В Невьянске Алексей Толстой задержался почти на месяц. Особняк, в котором он снимал комнату, находился на бойком живописном месте в центре Невьянска. По вечерам из своего окна будущий писатель наблюдал все краски жизни старого демидовского завода: суету и шум, царящие возле лавок на Торговой улице, рыночную площадь, оживлённую с утра до вечера, усталых мастеровых, неторопливо бредущих из заводских цехов, и экипаж, запряженный тройкой лошадей, лихо домчавших невьянского купца к воротам его роскошной усадьбы. Всё это действо разворачивалось на фоне купеческих особняков, красивых, как картинка, домов старообрядцев, в которых стены — мощные, словно в крепости, и деревянных домиков мастеровых. А на заднем плане купола церквей купались в солнечных лучах и удивительная наклонная башня тонула в золотистой дымке.
Невьянск столетней давности вполне мог напомнить 22-летнему студенту только что покинутый им Петербург, только в несколько раз меньше. “Заводы здесь гигантские — целые города!” — восторженно отозвался Толстой о крупнейших Невьянском и Нижнетагильском заводах.
Обладавший живым, подвижным характером и природной любознательностью Алексей Толстой с головой окунулся в новую, незнакомую ему жизнь. Проходя практику на Невьянском заводе, начинающий писатель впитывал в себя дух горнозаводского Урала. Общаясь со старожилами, познакомился с легендами о демидовской наклонной башне. Ему было интересно все: условия труда на заводе, отношения между администрацией и рабочими, быт семьи старообрядцев, рассказы о Демидовых и тайнах Невьянской башни. Невьянский завод, наряду с другими увиденными им предприятиями Урала, стал для него средоточием всего того, что было сделано в эпоху Петра I в сфере промышленности. Будущий писатель позднее не раз вспомнит об этом.
Интересовали Толстого краткие, но емкие народные поговорки, родившиеся на Урале и несущие в себе типичные уральские черты. Например, о формировании местного горнозаводского населения народ сложил выразительную поговорку: “кто из-под дубка, кто из-под липка. Одних завела воля, других неволя”. О быте и обычаях уральцев: “что город, то норов, что селенье, то поверье, что деревня, то обычай”. Или же: “земля, что тарелка, что положишь, то и возьмёшь” — в этом высказывании выразился накопленный многовековой крестьянский опыт.
“Язык — душа нации”, — так позднее скажет Толстой о роли и месте фольклора в народной жизни.
В конце мая Алексей Толстой покинул Невьянский завод, отправившись вначале в Пермь, а затем с экспедицией В. М. Рожанского на Северный Урал для проведения геологоразведок. Работы продлились два месяца, и лишь в августе Толстой покинул Урал окончательно, унося в душе самые добрые воспоминания.
“Понравился мне Урал страшно, — писал он в письме домой. — Что за край благодатный! Вот уже где не нужно надеяться на милость Божью да, как индюшка, одним глазом на тучи смотреть: здесь столько простору для ума, изобретательности, смелости, случая, наконец”.
На пути в “большую литературу”
Не напрасно скрипит мое перо...
Из письма А.Н. Толстого.
Пребывание на Урале и в Невьянске не прошло для Алексея Толстого даром. Именно здесь, соприкоснувшись с заводской жизнью, он с новой силой почувствовал юношескую “тягу к сочинительству”, позабытую, казалось бы, во время обучения в университете. Записная книжка (сам Толстой называл ее “дневник ежедневных происшествий”) пополнялась каждый день. На ее страницы попадали рассказы невьянских старожилов, описания природы и быта рабочих, собственные ощущения и размышления. Спустя годы невьянские впечатления и услышанные здесь предания были использованы писателем при создании нескольких произведений.
Роман “Пётр Первый”, несомненно, одно из самых известных произведений Толстого. В нем в полной мере проявился его писательский талант. Другие же произведения, написанные в немалой степени по невьянским мотивам, оказались незаслуженно забыты. А зря!
На заре своей творческой жизни Алексей Толстой пробовал свои силы в поэзии. Правда, богатая палитра красок, присущая Толстому-писателю, еще не давалась Толстому-поэту. Стихотворения были написаны мастеровито, но особого таланта не чувствовалось. Примкнувший к символистам Толстой-поэт проигрывал на фоне В. Брюсова или К. Бальмонта.
Сам Толстой так вспоминал о начале своей литературной деятельности: “первые литературные опыты я отношу к шестнадцатилетнему возрасту — это было беспомощное подражание Некрасову и Надсону. Не могу вспомнить, что меня побуждало к их писанию — должно быть, беспредметная мечтательность, не находившая формы. Стишки были серые, и я бросил корпеть над ними.
Но все же меня снова и снова тянуло к какому-то неоформленному еще процессу созидания. Я любил тетради, чернила, перья... Уже будучи студентом, неоднократно возвращался к опытам писания, но это были начала чего-то, не могущего ни оформиться, ни завершиться”.
Лишь в 1907 году Толстой решился опубликовать свои поэтические опыты. Правда, сборник стихов “Лирика”, выйдя из печати, тут же совершенно затерялся среди поэтического многоголосья того времени. “Стихи подражательные, — отмечал один из критиков, — банальные, сплошь состоящие из готовых шаблонов. Ни одного самобытного слова: истасканные интонации и ритмы”.
“Подражательная, наивная и плохая книжка”, — так отозвался сам Толстой о своем первом сборнике. И все же, как он отметил далее, этой книгой “для самого себя я проложил путь к осознанию современной формы поэзии”.
Три года спустя Алексей Толстой решился опубликовать свой второй и последний сборник стихов “За синими реками”.
На этот раз начинающий поэт обратился к народному творчеству. В русских пословицах, поговорках, сказках он обнаружил неисчерпаемые, богатейшие залежи выразительного, образного народного языка. Обращение Толстого к русскому фольклору стало шагом вперед на пути его художественного становления.
“Мне казалось, что нужно сначала понять первоосновы — землю и солнце, — отмечал Алексей Николаевич. — И, проникнув в их красоту через образный, простой и сильный народный язык... обратиться к человеку, понять которого без понимания земли и солнца мне не представлялось возможным. Верен ли этот выбранный, быть может, бессознательно, путь — укажет дальнейшее”.
Первые, еще робкие мазки кистью, художественные искания молодого Толстого чувствуются в этом втором стихотворном сборнике. Точность и чувственность изображения, описания характеров, образность народного языка, живые, насыщенные красками изображения природы — со временем все это станет его творческим почерком.
Поэтический кумир молодого Толстого В. Я. Брюсов так оценил возможности начинающего поэта: “не столько знание народного быта, но скорее какое-то бессознательное проникновение в стихию русского духа составляет своеобразное очарование поэзии гр. Толстого”.
Не случайно я так долго говорил о становлении Толстого-поэта, о поиске им собственного стиля. В процессе работы над вторым стихотворным сборником Алексей Николаевич написал стихотворение “Часы”, в котором в полной мере отразились его поэтические искания. Для нас, невьянцев, стихотворение интересно тем, что написано по невьянским мотивам. При его создании начинающий поэт взял за основу и русские народные сказки.
Стихотворение было впервые опубликовано в 1909 году в популярном журнале того времени “Чтец-декламатор” и пользовалось большой известностью. Приведу его полностью.
В старинном замке скребутся мыши;
В старинном замке, где много книг,
Где легкий шорох так чутко слышен,
В ливрее спит лакей-старик.
В старинном замке больна царевна,
В подушках белых, прозрачней льда...
И только слышно на башне древней
Стучат часы: всегда... всегда...
А у камина сидят старушки
И что-то шепчут, чего-то ждут.
Царевне плечи томят подушки...
Часы стучат: “Мы тут... Мы тут...”
И смерть на башне рукой костлявой,
Как минет время, о доску бьет;
И гулко в сводах, и смех гнусавый
Из тьмы сырой дрожит, зовет...
Во время звона царевне страшно:
Придет за ней немой звонарь.
И снова тихо на древней башне;
Шагает смерть, прикрыв фонарь.
Как видим, сюжет построен вокруг занемогшей царевны в старинном замке, где “на башне древней стучат часы”, неумолимо отсчитывая время жизни. Наряду с уже устоявшимися в поэзии образами из сказок: “замок”, “башня”, “царевна” Толстой ввел новый образ, “часы”, чего ранее в русских народных сказках не было. Если же мы обратимся к исторической литературе, то узнаем, что к началу XX века у Невьянской наклонной башни со времен Демидовых сохранилась только одна важная функция — определение времени. Наверное, “аглицкие” часы с музыкальным звоном не могли не привлечь внимания Алексея Толстого.
Строчка “где легкий шорох так чутко слышен” наводит на мысль о знаменитой слуховой комнате Невьянской башни. В ней в одном углу отчетливо слышны слова, сказанные шепотом в противоположном углу. Секрет акустического эффекта слуховой комнаты заключается в особой геометрии сводчатого потолка и соразмерности высоты и размеров комнаты. Свод чуть приплюснут, что способствует отличному “скольжению” звука, который распространяется по сводчатой поверхности, практически не отражаясь и не поглощаясь на своем пути.
Невьянские старожилы рассказывали (и их рассказы наверняка слышал Толстой) о том, что Демидов здесь подслушивал разговоры своих работников. “Он, Демидов, все слышал и все знал!”
Окончание стихотворения “Часы” напоминает легенды о таинственных и страшных демидовских подземельях, в которых будто бы чеканили фальшивую монету — излюбленная тема в литературе о Невьянске.
Путешественник и писатель В.И. Немирович-Данченко, за несколько лет до Толстого побывавший в Невьянском заводе, в своих путевых очерках привел некоторые из преданий: “Демидов... надумал для скрытого, потаенного производства своего, построить башню... вырыл подземелье... и тут в вечном мраке, скупо озаряемом слабым светом лампад и огнями плавилен, начались таинства отделения серебра от меди... Делались... настоящие рубли, случалось даже несколько высшей пробы, чем государственные... Рассказывают, что императрица раз, играя с Акинфием Демидовым и придвигая к себе горсть серебра, выигранного ею, спросила его: “Чьей работы — моей или твоей?” — “Все твое, матушка, и мы твои, и работа наша твоя, и всеми нашими животишками тебе кланяемся”. Уклончивый ответ Демидова понравился императрице... Задумывая новую войну, императрица спросила его: “А сколько ты дашь нам своих рублей?” — “А сколько прикажешь, матушка, столько и наработаем! Нам твоя милость дорога”.
Другие легенды рассказывают о затоплении подземелий со всеми мастеровыми, инструментами, запасами сырья и уже отчеканенными монетами перед приездом ревизора из столицы.
Второй стихотворный сборник Толстого, “За синими реками”, в отличие от первого пользовался некоторой известностью среди читателей. Именно с него сам автор стал вести отсчет своей творческой деятельности: “эта книга — первое, что я написал”.
И все же поэтическое творчество в полной мере не удовлетворяло начинающего писателя. Одновременно с работой над вторым сборником стихов Толстой обратился к прозе. Литературные наброски, заметки, задумки будущих рассказов Алексей Николаевич в течение нескольких лет заносил в записные книжки, но, как он впоследствии замечал, эти записи не вылились “во что-то законченное”.
“Я начал с подражания, — рассказывал Толстой о своих литературных исканиях того времени, — то есть, я уже нащупал какую-то канву, какую-то тропинку, по которой я мог отправить в путь свои творческие силы. Но пока еще это была дорожка не моя, чужая. И потоки моих ощущений, воспоминаний, мыслей пошли по этой дороге”.
Лишь в 1908 году Алексей Толстой решился опубликовать в печати свое первое произведение в прозе. Это был рассказ “Старая башня”. Рассказ, опубликованный в популярном журнале “Нива”, целиком построен на материале невьянских легенд и преданий. Эти легенды, пожалуй, являются главным действующим лицом произведения. “Темно, тучи наползли отовсюду, воздух насыщен грозой, в такую минуту нетрудно поверить в чудесное”. Упоминаются в рассказе завод “самый старый на Урале”, башня “посредине озера” и часы, которые “перед каждым несчастьем выбивают медленно три раза”.
В целом, рассказ выдержан в духе символизма. Чувствуются в нем и некоторые отклики оккультизма, которым Толстой интересовался в юности. В основе рассказа лежит мистическая мысль о роли фатума, рока в жизни человека. Некий инженер Труба, прибыв на старый завод, погружается в атмосферу легенд и преданий. Связаны они со старой башней, стоящей на острове посреди озера. Пытаясь снять с башни часы, “отбивающие несчастья”, Труба пренебрег предостережением, заключавшимся в старой легенде, и был убит “неведомой силой”.
Сам Толстой так охарактеризовал свой первый опыт: “к мистикам причислить себя не могу, к реалистам не хочу, но есть бессознательное, что стоит на грани между ними, берет реальный образ и окрашивает его не мистическим, избави Бог, отношением, а тем, чему имени не знаю”. Вот это “бессознательное” на протяжении большей части произведения и витает в воздухе, занимая значительное место в рассказе.
И все же, несмотря на налет мистицизма, в “Старой башне” уже проглядывают реалистичные картины, например, в изображении быта заводских рабочих или в прорисовке характеров.
Местами рассказ читается как историческое описание Невьянской наклонной башни начала XX века: “Крепостная стена с низким входом... Четырехугольная комната, на полу кучи давно вынутой глины... Доски скрипели и гнулись. Кое-где половиц не хватало... Из окна в окно протянулся деревянный вал, под ним... колеса, цепи, качающийся маятник и сверху, как шапка, тяжелый колокол”.
Заслуга Толстого в том, что он смог через легенды показать современное ему состояние старого завода, поднять вымысел на литературную высоту.
Первый рассказ дался писателю нелегко: “я переписывал его пять раз, — отмечал Толстой, — меняя расстановки слов и фраз, заменяя одни слова другими. Но прочности текста так и не получилось: можно было без ущерба еще раз все перечеркать”.
Хотя рассказ не имел громкого успеха, он утвердил Алексея Толстого в мысли заняться литературной деятельностью.
“В один серенький денек оказалось в моем кошельке сто рублей на всю жизнь (и неоконченный институт), — писал Толстой, — и, не раздумывая, я кинулся в мутные воды литературы. Дальнейшее — трудный путь борьбы, работы, падения, отчаяния, взлетов, восторгов, надежд и все возрастающего к себе требования”.
В 1910 году вышли два сборника рассказов Толстого, “Сорочьи сказки” и “Поволжье”. В них уже в полной мере проявились мастерство и литературный талант, позволившие ему стать крупным писателем первой половины XX века.
В одном из писем отцу Толстой с иронией писал о начале своей литературной деятельности: “ты можешь, будучи в обществе... сказать: а читали вы Толстого? Конечно, засмеются и ответят: кто же не читал “Войны и мира”? Тогда ты, возмущенный, скажешь: да нет, Алексея! Ах, извините, ответят тебе, вы говорите о “Князе Серебряном”? Тогда, выведенный из себя, ты воскликнешь: ах вы, неучи! моего сына, Толстого, совсем младшего? И все будут посрамлены, ибо никто меня не читал. О слава, слава, сколько трений на пути к тебе”.
К теме Урала Алексей Толстой впоследствии обратился еще раз в произведении “Харитоновское золото”. Повесть рассказывает о крупных екатеринбургских купцах Харитоновых (кстати, свое начало купеческий род берет на Невьянском заводе XVIII века, когда представители рода — демидовские мастера занялись торговлей и вышли в купечество). В произведении упоминаются и легенды о чеканке Акинфием Демидовым фальшивой монеты.
Интересные сведения о начале литературного пути Алексея Толстого приводит Корней Чуковский. Обратимся к его воспоминаниям: “впоследствии, когда наше знакомство упрочилось, мы увидели, что этот юный Толстой — человек необыкновенно покладистый, легкий, компанейский, веселый, но в те первые дни знакомства в его отношениях к нам была какая-то напряженность и связанность — именно потому, что мы были писателями.
Очевидно, все писатели были для него тогда в ореолах, и нашу профессию считал он заманчивее всех остальных. Помню, увидев у меня на столе корректурные гранки, присланные мне Брюсовым из журнала “Весы”, он сказал, что самые эти слова: “гранки”, “верстка”, “корректура”, “редакция”, “корпус”, “петит” — кажутся ему упоительными. Всем своим существом, всеми своими помыслами он стремился в ту пору к писательству, и вскоре я мог убедиться, как серьезно относится он к своему будущему литературному поприщу...
На столе в идеальном порядке лежали стопками одна на другой толстые, обшитые черной клеенкой тетради. Алексей Николаевич, видимо, хотел, чтобы я познакомился с ними. Я стал перелистывать их. Они сплошь были исписаны его круглым, размашистым, с большими нажимами почерком. Тетрадей было не меньше двенадцати. На каждой была проставлена дата: “1901 год”, “1902 год”, “1903 год” и т. д. То было полное собрание неизданных и до сих пор никому не известных юношеских произведений Алексея Толстого, писанных им чуть ли не с четырнадцатилетнего возраста! Этот новичок, начинающий автор, напечатавший одну-единственную незрелую книжку — “Лирика” (1907), имел, оказывается, у себя за плечами десять-одиннадцать лет упорного литературного труда. Своей книжки он настолько стыдился, что никогда не упоминал о ней в разговоре со мною. Я в то время, кажется, даже не знал, что ему уже случалось печататься.
Я был старше его всего на несколько месяцев, но, должно быть, казался ему многоопытным, маститым писателем, так как уже года четыре публиковал свои статейки в различных изданьях...
Я стал перелистывать одну из наиболее ранних тетрадей, на которой была указана дата: “1900”. Там были сплошь стихи, — конечно, еще очень беспомощные, но самое их количество удивило меня: оно свидетельствовало о необычайной литературной энергии.
В следующих тетрадях, как я убедился тогда же, к стихам стала примешиваться проза: тут были и обрывки дневников, и записки охотника, и рассказы из студенческой жизни, и клочки театральных пьес, но все же преобладали стихи...
По счастливой случайности, две из этих тетрадей — а их, повторяю, было не меньше двенадцати — сохранились у меня с того древнего времени. Он дал их мне тогда же на прочтение, а потом — уже знаменитым писателем — не захотел получить их обратно, потеряв к ним всякий интерес...
Но для нас они представляют большой интерес, — делает вывод Чуковский, — так как в них приоткрывается неведомый, трудный и долгий путь “становления” Алексея Толстого”.
С некоторой иронией пишет Чуковский о грамматических исканиях молодого Толстого: “иногда его юношеское простодушие доходило до крайности и могло бы вызвать улыбку у иных мудрецов, которые, однако, не написали ни “Детства Никиты”, ни “Петра”, ни “Хождения по мукам”. Как-то даже странно читать такую, например, заповедь, с которой он обращается к себе самому: “желая описать изящный, красивый или нежный предмет, нужно подбирать слова, ласкающие слух, и, например, слово девушка красивее слова дева или девица, потому что в первое значение входит суффикс “ушк”, напоминающий по ассоциации идей слово — душа”.
Лингвистика, конечно, доморощенная... но в этих фантастических домыслах провинциального юноши сказалось то пристальное внимание к русскому слову, которое и сделало его впоследствии первоклассным стилистом”.
Пожалуй, самое известное произведение А. Н. Толстого — незавершенный роман “Петр Первый”. Работа над ним проходила в бурные и тяжелые 1930—40-е годы.
Толстой неслучайно обратился к истории. Увлечение красотой и образностью русского языка постепенно вылилось в желание изучить историю своей страны, найти в прошлом разгадку исторических закономерностей развития России. Поворотные моменты в истории страны, судьбы и характеры исторических персонажей привлекали внимание писателя, давая широкое поле воображению. Несколько рассказов и пьес посвятил Толстой эпохам Ивана Грозного, Петра I и Екатерины II, недавним событиям первой мировой войны. Но эпоха Петра, личность царя-реформатора интересовали писателя, пожалуй, более всего.
“С первых же месяцев Февральской революции я обратился к теме Петра Великого, — вспоминал Толстой. — Должно быть, скорее инстинктом художника, чем сознательно, я искал в этой теме разгадки русского народа и русской государственности”.
Несколько рассказов и пьес, написанных в 1910-е и 20-е годы, стали первой попыткой понять и осмыслить эпоху и личность Петра. “Я видел все пятна на его камзоле, — однажды заметил Толстой, — но Петр все же торчал загадкой в историческом тумане”. В 1930 году вышла первая книга романа.
“Петр Первый” — произведение о полной драматизма эпохе, о жизни народа и о личности царя-реформатора. “Меня увлекло ощущение полноты “непричесанной”, и творческой силы той жизни, когда с особенной яркостью раскрывался русский характер”, — отмечал писатель. Судьба человеческая и судьба народная — главная всеобъемлющая тема романа.
Одна из центральных линий в романе Толстого — устремления и свершения Петра, драматизм и противоречивость его личности. Достоинство романа Толстого, и это отмечал сам писатель, заключается в реализме изображения личности царя. Перед нами живой человек с ярко выраженным характером и внешностью, со своими положительными и отрицательными качествами.
“Гулкий ветер истории” пронизывает произведение, придает ему яркую живость, заставляет почувствовать аромат эпохи. Множество событий и исторических деятелей проходят перед мысленным взором читателя. На этом огромном историческом полотне нашлось место и невьянскому заводчику Никите Демидову.
Тульский кузнец, опытный мастер, не лишенный простых человеческих слабостей, хитроватый и скуповатый, человек себе на уме — таким показан в романе Никита. Правда, писатель немного неточен в изображении облика Демидова: перед нами “мужик... с жидкой цыганской бороденкой”, суховатой фигурой. Если же посмотреть на подлинный портрет, написанный неизвестным невьянским художником на склоне лет Демидова, то мы увидим настоящего человека-глыбу, с мощной основательной фигурой и вовсе не с “цыганской бороденкой”, а окладистой “крестьянской” бородой. От всей фигуры Демидова веет гордой, суровой силой, чувствуется в ней страстная мощь и цельность натуры.
Но это мелочи, важно другое: писателю удалось раскрыть характер уральского заводчика. Настоящий созидатель, обладающий колоссальной энергией, редкой целеустремленностью и неуемной жаждой деятельности, искусный мастер, не боящийся гнева царя, умеющий брать на себя всю ответственность и отвечать за свои поступки — таким предстает перед нами Никита Демидов.
Это ли не высшее мастерство писателя — в небольшом фрагменте дать красочное, полное и точное описание характера одного из второстепенных героев романа — реального исторического лица!
Максим Горький в одном из писем Алексею Толстому дал прекрасную характеристику его творчеству: “я очень люблю и высоко ценю Ваш большой, умный, веселый талант. Да, я воспринимаю его, талант Ваш, именно как веселый, с эдакой искрой, с остренькой усмешечкой, но это качество его для меня где-то на третьем месте, а прежде всего талант Ваш — просто большой, настоящий русский и по-русски умный”.
Вдвойне приятно, что Невьянск, как и Урал в целом, дал определенный импульс для становления Толстого-писателя, помог раскрыться его яркому дарованию. И в четырех названных выше произведениях высказана благодарность Алексея Толстого краю, давшему ему литературный материал и открывшему дорогу в большую литературу.
Алексей КАРФИДОВ
«Урал», № 10, 2009 г.
