Книги >
Литературно-краеведческий альманах
«Уральская старина».
Выпуск № 5, 2003 г.
ВОЙКОВ СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ...
(Из книги Г. 3. Беседовского «На путях к термидору». )
...В ноябре 24 года прибыл в Варшаву новый посланник Войков. С первого же знакомства он произвел на меня отвратительное впечатление. На вокзале, в день приезда, он поздоровался за руку только со мной. Остальным встречавшим чиновникам посольства он отвесил общий театральный поклон провинциального актера-любителя.
Высокого роста, с подчеркнуто выпрямленной фигурой, как у отставного капрала, с неприятными, вечно мутными глазами (как потом оказалось от пьянства и наркотиков), с жеманным тоном, а главное, беспокойно-похотливыми взглядами, которые он бросал на всех встречавшихся ему женщин, он производил впечатление провинциального льва. Печать театральности лежала на всей его фигуре. Говорил он всегда искусственным баритоном, с длительными паузами, с пышными эффектными фразами, непременно оглядываясь вокруг, как бы проверяя, произвел ли он должный эффект на слушателей. Глагол «расстрелять» был его любимым словом. Он пускал его в ход кстати и некстати, по любому поводу. О периоде военного коммунизма он вспоминал всегда с глубоким вздохом, говоря о нем как об эпохе, «дававшей простор энергии, решительности, инициативе». По происхождению он был сыном директора керченской гимназии, махрового монархиста и члена «Союза русского народа». Учеником средней школы Войков принимал участие в революционных кружках, был привлечен к ответственности и бежал заграницу, в Швейцарию. Здесь он поступил на естественный факультет, а заодно женился на студентке — дочери богатого варшавского купца, получавшей ежемесячно от родителей около тысячи франков — тогда колоссальную сумму. На эти деньги Войков жил со своей женой, занимаясь слегка политической деятельностью. Эта деятельность состояла, впрочем, преимущественно в распорядительских функциях на благотворительных балах и в любительских выступлениях на благотворительных спектаклях. После революции 1917 года Войков возвратился в Россию, несколько месяцев пробыл в рядах меньшевиков и работал в одном из министерств Временного правительства, а летом уехал на Урал, здесь вступил в ряды большевиков и очень быстро выдвинулся. В 1918 году он был назначен областным комиссаром продовольствия и членом Уральского областного исполнительного комитета. В этом звании Войков принял непосредственное участие в убийстве семьи Романовых, после чего переехал в Москву, был назначен вскоре членом коллегии Наркомторга, затем уволен из-за систематического раскрадывания ценных мехов (он получил за это строгий партийный выговор), которые он дарил своим бесчисленным приятельницам, и попал в конце концов на работу в Наркоминдел...
УБИЙСТВО ЦАРСКОЙ СЕМЬИ
Под новый, 1925 год Войков решил устроить в посольстве танцевальный вечер для сотрудников. Сначала был ужин, с речами и выпивкой, а затем начались танцы. Войков, выпив довольно много вина, очень скоро захмелел.
Навеселе он удалился к себе в кабинет. Там, в шкафу стояла у него батарея коньячных и ликерных бутылок, которые он быстро опустошал. В половине второго ночи я зашел к нему в кабинет, так как из Москвы поступила срочная шифрованная телеграмма. Войков сидел на диване с серо-зеленым лицом и красными, воспаленными глазами. Он почти не слушал меня. В руках он держал кольцо с рубином, переливавшимся цветом крови, и пристально смотрел на него. Увидев мой взгляд, который я бросил на кольцо, Войков посмотрел на меня мутным взглядом и сказал: «Это не мое кольцо. Я взял его в Екатеринбурге в Ипатьевском доме после расстрела царского семейства», фраза эта заинтересовала меня. До самого своего отъезда за границу я работал на Украине, а екатеринбургская трагедия совершилась за много тысяч километров от Украины. Я знал в общих чертах об убийстве. Но я знал, что имеется постановление Политбюро, запрещающее участникам убийства рассказывать о нем или писать мемуары об этом времени, и мне захотелось из уст Войкова узнать все детали.
Я обратился к Войкову с просьбой рассказать мне о екатеринбургских событиях. Он сначала отказывался, затем, приняв таинственный вид, согласился. Тут же он стал предупреждать меня, что рассказ его является конфиденциальным, так как в свое время он дал формальную подписку молчать о происшедшем.
— Вы знаете, — сказал он — эта скотина Юровский (Юровского он не выносил) начал было писать свои мемуары о расстреле царской семьи. Об этом узнали в Политбюро, вызвали его и предложили немедленно сжечь написанное, а после этого Политбюро приняло общее постановление, запрещающее участникам расстрела публиковать о нем мемуары. Действительно, из-за Юровского расстрел был произведен так безобразно, что походил на простую бойню, и прямо стыдно рассказывать, как все происходило.
Вопрос о расстреле Романовых был поставлен по настойчивому требованию Уральского областного Совета, в котором я работал в качестве областного комиссара по продовольствию. Уральский Совет категорическим образом настаивал перед Москвой на расстреле царя, указывая, что уральские рабочие чрезвычайно недовольны оттяжкой приговора и тем обстоятельством, что царская семья живет в Екатеринбурге, «как на даче», в отдельном доме, со всеми удобствами. Центральные московские власти не хотели сначала расстреливать царя, имея в виду использовать его и семью для торга с Германией. В Москве думали, что уступив Романовых Германии, можно будет получить какую-нибудь компенсацию. Особенно надеялись на возможность выторговать уменьшение контрибуции в триста миллионов рублей золотом, наложенной на Россию по Брестскому договору. Эта контрибуция являлась одним из самых неприятных пунктов Брестского договора, и Москва очень желала бы этот пункт изменить. Некоторые из членов ЦК, в частности, Ленин, возражали также и по принципиальным соображениям против расстрела детей. Ленин указывал, что Великая французская революция казнила короля и королеву, но не тронула дофина. Высказывались соображения о том отрицательном впечатлении, которое может произвести за границей, даже в самых радикальных кругах, расстрел царских детей.
Но Уральский областной Совет и областной комитет коммунистической партии продолжали решительно требовать расстрела (Войков сделал при этом театральный жест) — я был одним из самых ярых сторонников этой меры. Революция должна быть жестокой к низверженны ммонархам, или она рискует потерять популярность в массах. Тем более в уральских массах, представлявших собой тогда сплошной революционный костер. Уральский областной комитет коммунистической партии поставил на обсуждение вопрос о расстреле и решил его окончательно в положительном духе еще с июля 1918 года. При этом ни один из членов областного комитета партии не голосовал против. Постановление было вынесено о расстреле всей семьи, и ряду ответственных уральских коммунистов было поручено провести утверждение в Москве, в Центральном Комитете коммунистической партии. В этом нам больше всего помогли в Москве два уральских товарища — Свердлов и Крестинский. Они оба сохраняли самые тесные связи с Уралом, и в них мы нашли горячую поддержку в проведении в Центральном Комитете партии постановления Уральского областного комитета. Провести это постановление оказалось делом не легким, так как часть членов ЦК продолжала держаться той точки зрения, что Романовы представляют чересчур большой козырь в наших руках для игры с Германией и что поэтому расстаться с таким козырем можно лишь в самом крайнем случае. Уральцам пришлось прибегнуть тогда, к сильно действующему средству. Они заявили, что не ручаются за целость семьи Романовых и за то, что чехи не освободят их в случае дальнейшего своего продвижения на Урал. Последний аргумент подействовал сильнее всего. Все члены ЦК не желали, чтобы Романов попал в руки Антанты. Эта перспектива заставила уступить настояниям уральских товарищей. Судьба царя была решена. Была решена и судьба его семейства...
Когда решение Центрального Комитета партии сделалось известным в Екатеринбурге (его привез из Москвы Голощекин), Белобородое поставил на обсуждение вопрос о проведении расстрела. Дело в том, что ЦК партии вынес постановление и предупредил Екатеринбург о необходимости скрывать факт расстрела членов семьи, так как германское правительство настойчиво добивалось освобождения и выезда в ерманию бывшей царицы, наследника и великих княжон. Белобородое предложил следующий план: инсценировать похищение и увоз семьи, кроме царя, и увезенных тайно расстрелять в лесу близ Екатеринбурга. Бывшего царя расстрелять публично, прочитав приговор с мотивировкой расстрела. Однако, Голощекин возражал против этого проекта, считая, что инсценировку будет очень трудно скрыть. Он предложил расстрелять семью за городом, в лесу, побросав трупы в одну из шахт, объявив о расстреле царя и о том, что «семья переведена в другое, более надежное место».
Тут Войков начал мне рассказывать подробно ход прений в областном комитете партии по этому вопросу. Он лично выступал против обоих проектов, предлагая довезти царское семейство до ближайшей полноводной реки и, расстреляв, потопить в реке, привязав гири к телам. Он считал, что его проект был самым «чистым»: расстрел на берегу реки с прочтением приговора и затем «погребением тел с погружением их в воду». Войков считал, что такой способ «погребения» явился бы вполне нормальным и не дискредитирующим проведенное в жизнь революционное мероприятие.
В результате прений областной комитет принял постановление о расстреле царской семьи в доме Ипатьева и о последующем уничтожении трупов. В этом постановлении указывалось также, что состоящие при царской семье доктор, повар, лакей, горничная и мальчик-поваренок обрекли себя на смерть и подлежат расстрелу вместе с семьей. Выполнение постановления поручалось Юровскому, как коменданту Ипатьевского дома. При выполнении должен был присутствовать в качестве делегата областного комитета партии Войков. Ему же, как естественнику и химику, поручалось разработать план полного уничтожения трупов. Войкову поручили также прочитать царскому семейству постановление о расстреле с мотивировкой, состоявшей из нескольких строк, и он действительно разучивал это постановление наизусть, чтобы прочитать его возможно более торжественно, считая, что тем самым он войдет в историю, как одно из главных действующих лиц этой трагедии. Юровский, однако, желавший также «войти в историю», опередил Войкова и, сказав несколько слов, начал стрелять. Из-за этого Войков его смертельно возненавидел и отзывался о нем всегда, как о «скотине, мяснике, идиоте» и т. п.
Вопрос о том, каким оружием действовать при расстреле, также подвергся тщательному обсуждению. Решили расстреливать из револьверов, так как ружейные залпы были бы д леко слышны и привлекли бы внимание жителей Екатеринбурга Для расстрела Войков приготовил свой маузер, калибра 7. 65 Рассказывая об этом, он вынул из кармана и показал мне этот маузер. Такой же маузер был, по его словам, и у Юровского Перейдя к описанию самой обстановки убийства, Войков утверждал, что Юровский так хотел поскорее закончить убийство, что очень торопился и из-за этого превратил «торжественный исторический акт» в работу мясника. Тут же Войков добавил, что решение пощадить мальчика-поваренка было принято Юровским по его, Войкова, инициативе, и с большой неохотой. Юровскому при его жестокости было жалко расставаться с одной из жертв. В ночь на 17 июля Войков явился в дом Ипатьева в 2 часа ночи вместе с председателем Чрезвычайной комиссии Екатеринбурга. Юровский доложил им, что царская семья и все остальные уже разбужены и приглашены сойти вниз, в полуподвальную комнату, откуда должна произойти их дальнейшая «отправка». Им объявлено, что в Екатеринбурге тревожное настроение, с часу на час ожидается нападение на ипатьевский дом, и что поэтому необходимо для безопасности сойти в полуподвальную комнату. Царское семейство сошло вниз в 2 часа 45 минут (Войков смотрел на свои часы). Юровский, Войков, председатель екатеринбургской Чека и латыши из Чека расположились у дверей. Члены царской семьи имели спокойный вид. Они, видимо, уже привыкли к подобного рода ночным тревогам и частым перемещениям. Часть из них сидела на стульях, подложив под сиденья подушки, часть же стояла. Бывший царь прошел несколько вперед по направлению к Юровскому, которого он считал начальником всех собравшихся, и обратился к нему спокойно: «Вот мы и собрались, теперь что же будем делать?» В этот момент Войков сделал шаг вперед и хотел прочитать постановление Уральского областного Совета, но Юровский, опередив его, подошел совсем близко к царю и сказал: «Николай Александрович, по постановлению Уральского областного комитета вы будете расстреляны вместе с вашей семьей». Эта фраза явилась настолько неожиданной для царя, что он совершенно машинально сказал «что?» и, щелкнув каблуками, повернулся в сторону семьи, протянув к ним руки. В эту же минуту Юровский выстрелил в него почти в упор несколько Раз, и он сразу же упал. Почти одновременно начали стрелять все остальные, и расстреливаемые падали один за другим, за исключением горничной и дочерей царя. Дочери продолжали стоять, наполняя комнату ужасными воплями предсмертного отчаяния, причем пули отскакивали от них. Юровский, Войков и часть латышей подбежали к ним поближе и стали расстреливать в упор, в голову. Как оказалось впоследствии, пули отскакивали от дочерей бывшего царя по той причине, что в лифчиках у них были зашиты бриллианты, не пропускавшие-пуль. Когда все стихло, Юровский, Войков и двое латышей осмотрели расстрелянных, выпустив в некоторых из них еще по нескольку пуль или протыкая штыками двух принесенных из комендантской комнаты винтовок. Войков сказал мне, что это была ужасная картина. Трупы лежали на полу в кошмарных позах, с обезображенными от ужаса и кровилицами. Пол сделался совершенно скользким, как на бойне. В воздухе появился какой-то странный запах. Юровский этим, однако, не смущался, может быть, вследствие своей фельдшерской специальности и привычки к крови. Он хладнокровно осматривал трупы и снимал с них все драгоценности. Войков также начал снимать кольца с пальцев, но, когда он притронулся к одной из царских дочерей, повернув ее на спину, кровь хлынула у нее изо рта, и послышался при этом какой-то странный звук. На Войкова это произвело такое впечатление, что он отошел совершенно в сторону.
Через короткое время после убийства трупы убитых стали выносить через двор к грузовому автомобилю, стоявшему у подъезда. Сложив трупы на автомобиль, их повезли за город на заранее подготовленное место у одной из шахт. Юровский уехал с автомобилем. Войков же остался в городе, так как он должен был приготовить все необходимое для уничтожения трупов. Для этой работы было выделено пятнадцать ответственных работников екатеринбургской и верх-исетской партийных организаций. Они были снабжены новыми, остро отточенными топорами того типа, какими пользуются в мясных лавках для разделки туш. Помимо того, Войков приготовил серную кислоту и бензин.
Уничтожение трупов началось на следующий же день и велось Юровским под руководством Войкова и наблюдением Голощекина и Белобородова, несколько раз приезжавших из Екатеринбурга в лес. Самая тяжелая работа состояла в разрУбании трупов. Войков вспоминал эту картину с невольной дрожью Он говорил, что, когда эта «работа» была закончена, возле шахты лежала громадная кровавая масса человеческих обрубков: рук, ног, туловищ и голов. Эту кровавую массу поливали бензином и серной кислотой и тут же жгли двое суток подряд. Взятых запасов бензина и серной кислоты не хватило. Пришлось несколько раз подвозить из Екатеринбурга новые запасы и сидеть все время в атмосфере горелого человеческого мяса, в дыму, пахнувшем кровью...
— Это была ужасная картина, — закончил Войков. — Мы все, участники сжигания трупов, были прямо-таки подавлены этим кошмаром. Даже Юровский и тот под конец не вытерпел и сказал, что еще таких несколько дней, и он бы сошел с ума. Под конец мы стали торопиться. Сгребли в кучу все, что осталось от сожженных останков. Бросили в шахту несколько ручных гранат, чтобы пробить в ней никогда не тающий лед, и побросали в образовавшееся отверстие кучу обожженных костей. Затем мы снова бросили с десяток ручных гранат, чтобы разбросать эти кости возможно основательнее, а наверху, на площадке возле шахты, мы перекопали землю и забросали ее листьями и мхом, чтобы скрыть следы костра.
Я сидел, подавленный рассказом Войкова. Когда-то я зачитывался подвигами народовольцев, их жертвенной, героической борьбой с царизмом. Я зачитывался книгами о французской революции, величественными сценами суда над Людовиком XVI. Но что общего имело все это с той картиной, которую мне только что рассказал Войков?
Там трагедия революции, а здесь мрачная картина тайной расправы, воспроизводящая худшие образцы уголовных убийств, расправы трусливой, исподтишка. Расправы с малолетними детьми и с ни в чем не повинными посторонними людьми, оказавшимися случайно в одном доме с бывшим царем...
В мое сознание незаметно для меня вкрадывался тягостный вопрос: оправдает ли история такое убийство?. . И я боялся искать ответа на этот вопрос...
СПРАВКА: Беседовский Григорий Зиновьевич, родился в 1896 г. в Полтаве. Там же закончил коммерческое училище, учился во Франции в электротехническом и аграрном институтах. С 1912 до 1917 гг. был связан с анархистами, арестовывался. С 1917 г. примкнул к партии левых эсеров. В 1920 г. был секретарем Полтавского губернского ЦК левых эсеров, председателем губернских лесного комитета и железнодорожного комитета. После объединения в августе 1920 украинских левых эсеров с большевиками, был назначен председателем Полтавского губернского совета народного хозяйства, с 1921 был членом ЦИК Украины. В 1921 был переведен в наркоминдел Украины и назначен консулом, затем поверенным в делах в Австрии. С 1922 — секретарь украинской миссии в Польше, с 1923 по октябрь 1925 — советник посольства СССР в Польше, где полпредом был Войков. В 1926 г. назначался неофициальным (из-за отсутствия дипломатических отношений) советским дипломатическим представителем в США, но в визе было отказано. В 1926—1927 гг. был советником советского посольства в Японии. С 1927 г. советник советского посольства во Франции. Отрицательно относясь к свертыванию НЭПа, попытался организовать без согласования с ЦК и правительством экономические переговоры с Англией (о возможности-финансирования английскими капиталами индустриализацию СССР), из-за чего был отозван в СССР. Опасаясь репрессии, 3 октября 1929 г. бежал из посольства (перелез через стену) и попросил политического убежища во Франции. В эмиграции издавал газету «Борьба», пытался организовать «партию невозвращенцев». В 1931 г. издал книгу мемуаров «На пути к термидору». Подозревался в связях с ОГПУ, с гитлеровской разведкой. В годы второй мировой войны был арестован в связи с участием в сопротивлении, позднее подозревался в связях с советской разведкой. Под различными псевдонимами издал серию «мемуаров», будто бы принадлежавших различным] советским деятелям, в том числе «Дневники Литвинова». В последние годы жил на Ривьере. Умер в 1948 или 1951 году.
Публикацию подготовил С. И. Ворошилин.
