Книги >
В.П. БИРЮКОВ
УРАЛ В ЕГО ЖИВОМ СЛОВЕ
ПЕРВАЯ РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Мы страдали, гибли, пали
За народ честной,
На эшафотах погибали
За идеал святой.
Всё, что лживо и фальшиво,
Правит всей страной,
А что честно, справедливо,
Топчется ногой.
Дружно, братцы, мы встанем,
Встанем поскорей,
От оков освободимся
И — долой царей!
Сообщил 1 апреля 1935 года советский работник из гор. Усолья, Молотовской области, Яков Фёдорович Коновалов, заучивший песню в дни революции 1905 года.
Сказитель говорит, что начальный куплет он забыл.
Песня возникла, видимо, в первые годы XX века.
ДУМЫ КУЗНЕЦА
Скоро тридцать уж вод,
Да и слишком пройдёт,
Как я начал ковать
И деньгу добывать.
Молодым пареньком
Дружбу свёл с молотком.
И дожить довелось
До седых до волос.
Только станет светать,
Я иду работать,
И пока в небе свет,
Мне и отдыху нет.
А я — парень не мот,
Не беру водки в рот,
А для чёрного дня
Гроша нет у меня.
Сталь, железо кую,
С горя песни пою.
Молоток мне в ответ,
Он другое поёт:
«Ты трудись, работай,
Куй железо и сталь,
А свой век доживёшь,
Как собака умрёшь».
Что за вор, за злодей,
За лихой чародей.
Наши деньги берёт,
Кровь народную пьёт?
То не вор, не злодей.
Не лихой чародей,
То наш поп, да кулак,
Да чиновник-отец
Наши деньги берёт,
Кровь народную пьёт.
Записано 24 октября 1940 года от уроженца села Чудняковского, Галкинского района, Курганской области, сына крестьянина Алексея Павловича Мотовилова (1879 г.). Заучил он песню, отбывая высидку в екатеринбургской тюрьме по политическому делу.
Мотовилов — член КПСС, бывший красный партизан.
* * *
Стреляй, солдат,
В кого велят!
Забудь отца, родного брата,
Забудь жену, забудь сестру,
Забудь и мать —
Ты помни «памятку» солдата.
Попы тебя благословят
Убить отца и мать —
Греха не будет...
В далёкий путь тебя пошлют,
Шинель, штаны, мундир дадут,
Рабочих убивать заставят.
За то тебе тогда, солдат,
От бога, от царя награда будет,
Что ты голодных убивал...
Стреляй, солдат,
В кого велят!
Записано в 1936 году в Свердловске на заводе «Металлист» от котельщика П. С. Ермоленко. 59 лет, слышавшего эту песню в 900-х гг. от рабочих на разных заводах, а также от солдат; пелась песня также в Мотовилихе и в Перми.
* * *
Напротив старого собора
Построен новый жёлтый дом.
Сей дом построен для надзора —
За свободу сидят в нём.
Там бедный юноша томится,
Ища свободу пред окном,
В окнах железные решётки,
Кругом все двери на замках.
«Прощай, страна моя родная,
Прощайте, все мои друзья.
Друзья мне здесь — железны цепи,
А тачка — верная жена.
Погонят нас в края Сибири,
Там, где могила Ермака,
Дадут кайло, дадут лопату,
А руку к тачке прикуют».
Сообщил 1 апреля 1935 года советский работник из гор. Усолья, Молотовской области, Яков Фёдорович Коновалов, заучивший песню в так называемой Николаевской тюрьме Верхотурского уезда в 1907—1908 гг., где песня была широко распространена среди «политических».
* * *
По рельсам железной дороги
Стремительно поезд идёт,
Он юных борцов за свободу
В далёкую ссылку везёт.
Бесстрашных борцов за свободу,
Борцов за свободу труда
Везут в арестантских вагонах
Под строгим конвоем солдат.
Что день, то всё дальше и дальше
Машина в Сибирь их везёт,
Где слышится Севера вьюга,
Макар где телят не пасёт.
Товарищи, бури не бойтесь!
До вас уже солнце взойдёт:
По той же железной дороге
К вам весть о свободе придёт.
Из дневника бывшего красного партизана гражданской войны В. Г. Кожевникова, гор. Верхнеуральск, Челябинской области, октябрь 1936 года.
Песня эта широко бытовала во время первой русской революции.
* * *
Уж ты, доля моя, доля,
Доля горькая моя!
Ах, зачем ты, моя доля,
До Сибири довела!
Не за пьянство и буянство
И не за ночной разбой.
Стороны своей лишился
За крестьянский мир честной.
Были годики худые,
Стали подать собирать
И последнюю скотинку
За бесценок продавать.
И не вытерпело сердце —
Я урядничка убил,
И за это преступленье
Я попал сюда, в Сибирь.
Очутился я в Сибири,
В шахте тёмной и сырой.
Там я встретился с друзьями:
«Здравствуй, друг, я здесь, с тобой!»
Записано 11 августа 1937 года в гор. Каменск-Уральском со слов жены рабочего 30-летней Анны Никифоровны Надеиной.
КРЕСТЬЯНСКАЯ ПЕСНЯ
Я песню крестьянскую
Вам пропою.
Вот слушайте, братья,
Вы песню мою.
Эта песня в крестьянской
Избе рождена,
В ней слышится правда,
И правда одна.
Мы свету не знаем,
Во тьме мы живём,
Работаем много
И с голоду мрём.
Пашню мы пашем
И косим и жнём.
Одна лишь забота
И ночью и днём,
Чтоб с голоду нам не подохнуть,
Да подать исправно
Казне уплатить.
На что это всё и куда? —
Слыхали мы часто
И слышим везде.
Которые деньги
Грабят у нас,
Идут на обжорство
И пьянство вельмож.
На них никогда
Не придёт ведь падёж.
Они же, как трутни,
В довольстве живут
И, словно клопы,
Кровь крестьянскую пьют.
Им только оброки
Давай, подавай,
А сам ты с семьей
Ложись помирай.
Записано 19 декабря 1939 года в гор. Шадринске от уроженца села Чудняковского Галкинского района Курганской области Алексея Павловича Мотовилова (1879 г.); он заучил песню в тюрьме, где сидел по политическому делу.
«ЕГИПЕТ»
Над широкой рекой
Молчаливой четой
Пара сфинксов сидит
Ухмыляется.
Припев:
Нагаечка, нагаечка, нагаечка моя,
Ты вспомни, нагаечка, восьмое февраля.
Фараоны кругом
Всех колотят кнутом,
Пирамидов-прохвост
Отличается.
Припев.
А пергамент живой
Под умелой рукой
Иероглифами весь
Испещряется.
Припев.
А на тех, кто потом
Недоволен, кнутом
Десять казней зараз
Насылается.
Припев.
Озирис не поймёт,
Где путь правды живёт,
Что и как здесь в стране
Совершается.
Припев.
Весь народ пред божком
Возлегает ничком,
А река каждый год
Разливается.
Припев.
А в стране каждый год
Недород, недород,
А на помощь папирус
Марается.
Припев.
Как Мемнон, вся печать
Один звук издаёт:
Всё «ура» да «ура»
Вынуждается.
Припев.
Куча мумий сидит
И дела всё вершит,
А в делах лабиринт
Заключается.
Припев.
А один крокодил
Нам недавно твердил,
Что законом страна
Управляется.
Припев.
Так неужто же я
Не в Египте, друзья,
Иль глаза от вина
Закрываются.
Извлечено из сборника запрещенных полицией стихов и прозы (собрание В.П. Бирюкова); под этим пометка: «СПБ, 1899».
«Египет» — Петербург, где на набережной Невы против здания Академии художеств стоят два древних египетских сфинкса, что даёт автору повод выдержать всё стихотворение в «египетском» духе.
ЛЕВ И ГОЛУБИ
Чем дело началось, не помню, хоть убей,
Но только семь смиренных Голубей,
Узнав, что Лев блюсти не хочет их обычай
И вздумал, — дерзость какова! —
Жить наподобье Льва,
Решили отлучить его от стаи птичьей.
Ни для кого теперь уж не секрет,
Что послан Льву такой декрет,
Что с Голубями он не может быть, покуда
Сам не научится, как Голубь ворковать
И крошки хлебные клевать.
Ликуют Голуби: «Мы победили! Чудо!
И надо Львом свершили правый суд,
В лице своём соединить умея
И кротость Голубя, и хитрость Змея!»
Но нам вопрос, быть может, зададут:
«Да где ж победа тут?»
Но так как, если верить слуху,
Что Голуби сродни святому духу,
То каждый, чтобы быть целей,
Конечно, от таких воздержится вопросцев
И будет славить Голубей-победоносцев.
Извлечено из рукописного сборника запрещённых полицией произведений, писанного в конце 1890-х или в начале 900-х гг., из собрания В. П. Бирюкова.
Это стихотворение — сатира на отлучение от православной церкви святейшим синодом Льва Николаевича Толстого. «Голуби» — митрополиты и архиепископы, члены синода, возглавлявшегося обер-прокурором, ханжой К. П. Победоносцевым (в последнем слове стихотворения — намёк на этого мракобеса).
ИЗ-ЗА ГНИЛОЙ МУКИ
Может, вы слыхали, как у нас в Воткинске было восстание рабочих завода. Дело было при царизме и тогда это называли «бунт». А какой там бунт, самое настоящее восстание. В девятьсот втором было.
А как дело вышло? Управляющим тогда был Троян — очень скверный человек. Начальство, значит, закупило большую партию аржаной муки. То ли бы сразу купили её затхлой, то ли бы уж сами попортили, не знаю там. И вот давай принудительно выдавать эту муку рабочим и вычитать за неё из зарплаты. Рабочие не соглашались брать тухлую муку, а начальство — своё:
— Бери, а не то...
Ну, вот рабочие вынуждены были брать. Наконец, просто не вытерпели. Схватили Трояна, аржаной краюшкой тычут ему в рыло:
— Поешь-ко сам из этакой муки!
Потыкали, а потом на тачке вывезли его из заводу. Мастеров схватили и их тоже на тачке вывезли: за одно были с Трояном-то.
Полиция и давай хватать рабочих-то. Девяносто человек загребла, в тюрьму посадила, и—судить. Ну, а там известно что: тюрьма, «каторга, высылка и всякие такие «удовольствия» рабочему человеку.
Записано 15 июня 1952 года в гор. Кисловодске от бывшего ижевского заводского токаря, лечившегося в санатории, Константина Петровича Акимова, 67 лет .
КЛАДБИЩЕ
На заросшем бурьяном кладбище
Невысокий насыпан курган.
Его любят зловещие птицы
И холодный целует туман.
Под глубоким пушистым налётом
Ослепительно белых снегов
Мертвецы приютилися — счётом
Девяносто различных гробов.
Нераздельною братской семьёю
Опят они в недрах земли:
Кто с пробитой насквозь головою,
Кто с свинцовою пулей в груди.
И зловещие видели птицы,
Как в глубокий вечерний туман,
Запылённые, грязные лица
Приходили на этот курган.
Как печально и долго стояли,
И пред тем, как с холма уходить,
Всё угрозы кому-то шептали,
Обещались за всё отомстить.
Записано 8 декабря 1939 года в гор. Златоусте со слов пострадавшего во время «златоустовской бойни» (26 марта 1903 года), бывшего заводского рабочего Евгения Петровича Шилова, местного уроженца (1872 г.).
Песня посвящена этой «бойне» — расстрелу безоружной толпы рабочих по приказу уфимского губернатора Богдановича. Песня исполнялась местным хором стариков, причём третья и четвёртая строки каждого куплета повторялись.
* * *
Да скуём мы, братцы,
Тяжкий молот.
Тяжкий молот,
Крепкий молоток.
Да ударим сильно
Силою могучей
В царские хоромы,
В каменную стену.
Разобьём мы, братцы,
Вдребезги ворота,
Вдребезги ворота
И каменную стену.
Дуй, сильнее, братцы,
Дуй, сильнее в горны,
Нагревай железо
До самого до бела,
Чтобы крепкий молот,
Наш тяжкий молот
Бил без промаха
В царские ворота.
Извлечено из газеты «Челябинский рабочий» за 5 сентября 1935 года по записи И. А. Сарайкина в Катав-Ивановске, Челябинской области.
МАШИНУШКА
Старый строй разрушал капитал-властелин,
С корнем рвал он дворянские роды,
Мужиков и ребят из родных палестин
Гнал на фабрики, верфи, заводы.
Припев:
Эх, машинушка, ухнем,
Эх, железная, сама пойдёт,
Наладим, да смажем, да пустим!
Где дворянская жизнь, что лилася рекой,
Уж не гнутся на барщине спины,
Правит русский купец золотою рукой,
Мужика превратил он в машину.
Припев.
Но настанет пора и проснётся народ,
Разогнёт он могучую спину,
На подворье к царю он тогда принесёт
Здоровей и покрепче дубину.
Припев.
Записано 8 мая 1945 года в гор. Шадринске от учителя-пенсионера уроженца гор. Шадринска, Василия Ивановича Аникина (1888 г.).
Вариант этой песни с таким же названием напечатан в сборнике «Песни уральского революционного подполья», Свердлгиз, 1935, стр. 14—16.
* * *
Всероссийский император,
Царь жандармов и шпиков,
Всероссийский провокатор,
Покровитель всех дворян.
Для рабочих царь — убийца,
Царь — убийца для крестьян!
Побеждённый на востоке,
Победитель — на Руси.
Будь же проклят, царь жестокий,
Царь запятнанный в крови!
Народ везде встал за свободу,
Сокрушит твой подлый трон,
Долю лучшую народу
Завоюет в битве он.
Записано 7 октября 1936 года в гор. Верхнеуральске от местного уроженца бухгалтера театра Павла Ивановича Федосеева (1890 г.).
* * *
Сошлись говорить мы о праве своём —
Орда казаков налетела.
Послышался залпа ружейного гром,
И в воздухе плеть засвистела.
Хунхузы царя не жалеют плетей...
Нет ружей у нас под рукою —
Избили нещадно нас, жён и детей,
Кровь наша лилася рекою.
Снесли старику они череп долой,
Мозг выпал, смешался с травою...
А ружей у нас, братцы, нет под рукой —
Покончили б с дикой ордою.
Но близок уж час, и мы отомстим,
Оружье себе мы достанем!
Погибнет злодей, все опричники с ним —
Свободны, счастливы мы станем!
Сообщил в 1935 году рабочий гор. Молотова И. Н. Кольцов, 54 лет. Это стихотворение, ставшее популярной песней мотовилихинских рабочих, посвящено Борчанинову-отцу, погибшему во время демонстрации в Мотовилихе в 1905 году.
* * *
Вставай, проснись, мой друг, мой брат,
Зажги огонь, ударь в набат!
Враг мучил нас, пил нашу кровь,
Он правду гнал, он гнал любовь.
Возьми топор, ведь ты не слаб, —
Узнает враг, что ты не раб.
Несчастье, страх — всё позади,
Свобода, счастье — впереди!
Записано 7 октября 1936 года в гор. Верхнеуральске от местного уроженца бухгалтера театра Павла Ивановича Федосеева (1890 г.). Он слышал эту песню в годы первой русской революции.
* * *
Кто у нас на троне? —
Чучело в короне.
Эфто царь, эфто царь,
Православный государь.
Что у нас законы?
Пики да патроны.
Эфто царь, эфто царь,
Православный государь.
Что за манифесты? —
Родины да невесты.
Эфто царь, эфто царь,
Православный государь.
На престоле сидит Машка,
Под престолом Николашка.
Эфто царь, эфто царь,
Православный государь.
По случаю рождений детей у царицы, а также о всякого рода помолвках какой-либо царской родственницы с иностранным принцем издавался царский манифест.
Машка — мать Николая, вдова Александра III, Мария Фёдоровна
* * *
Вздумал наш Трепов
Царя удивить:
Шашкой, нагайкой
Народ усмирить.
Припев:
Россия, Россия,
Жаль мне тебя:
Бедная, горькая
Участь твоя.
Послал он казаков
По всем городам:
«Бейте, рубите —
Награду вам дам!»
Припев
Вот едет казак
На рыжем коне,
Ружьё за плечами,
Нагайка в руке.
Припев.
Старых и малых
Пугает ружьём:
«Бегите, спасайтесь,
А нет, так убьём!»
Припев.
Царь испугался,
Издал манифест:
Мертвым — свободу,
Живых — под арест.
Припев.
Записано 7 октября 1936 года в гор. Верхнеуральске, Челябинской области, от местного уроженца, бухгалтера театра Павла Ивановича Федосеева (1890 г.), заучившего песню в годы первой русской революции.
* * *
«Ой, полна тюрьма пред Думою:
Есть и эти, есть и те...
Что мне делать, не придумаю,—
Помогите, граф, в беде.
Тюрьмы строим мы немалые,
В них сажаем без конца.
Знать, итоги небывалые
Конституция дала...»
Витте бережно торгуется,
Всё боится передать,
Дурново шумит, волнуется,
Предлагает всех сослать.
Только знает жандармерия,
Как поладили они.
Смолкни, голос недоверия,
Графа строго не брани!
Воспроизведено по памяти, как заучено в 1906 году в гор. Перми со слов семинарского товарища Владимира Семёновича Белоусова, (1883 или 1884 гг.), уроженца села Канаши. Шадринского района, Курганской области; при советской власти В. С. Белоусов — известный в Свердловске педагог-географ средней школы. Песня в близких к этому вариантах широко бытовала в то время на Среднем Урале.
* * *
Как у нас в городке
На Неве на реке
Ника
Из себя вышел вон,
Ножкой топает он
Дико.
«Ведь по дудке моей
Пляшет много людей
Очень,
Хоть и ходит молва,
Что моя голова -
Кочень...»
(дальнейшее забылось)
Записано 21 марта 1943 года в гор. Шадринске от плановика «Горторга», шадринского уроженца Витольда Сигизмундовича Дубинского (1883 г.). Песня слышана им в 1905 и последующие годы.
* * *
Перед вами император всей Руси:
Грудь вся в лентах и с лампасами штаны.
С казаками разъезжает
И нагайкою махает:
«Я вас не боюсь!..»
Припев:
Бей же их, бей же их!
Бей сильнее, не жалея,
И в тюрьму сажай!
«Говорят, что будто Русью правлю сам...
Эх, не верьте, это всё-таки обман!
Правил дядя, правит мама,
А пишу лишь «Николай» я только сам,
А остальное всё они...»
Припев.
Бей же их, бей же их!
Бей сильнее, не жалея,
И в тюрьму сажай!
Записано 4 октября 1938 года в гор. Шадринске от уроженки гор. Чердыни учительницы-пенсионерки Марии Фёдоровны Леонтьевой (январь 1870 г.); она заучила песню в 1905— 1906 гг. в гор. Екатеринбурге.
* * *
Вся Россия голодует,
Николай водкой торгует.
Припев:
Эх, доля ты моя,
Вниз по Волге проплыла.
По России прошёл слух:
Миротворец (Александр III ) наш протух.
Припев.
Про вторую Катерину
Говорят, как про скотину.
Припев.
Первый Павел, император,
Был чухонец-узурпатор.
Припев.
* * *
Кругом неволя и неправда,
Народ измученный терпит,
А на божественном престоле
Монах упитанный сидит.
Людскою кровью он торгует
И по частям рай продаёт.
В шею гонит он рабочих,
Царю почесть воздаёт.
Обе песни записаны 11 января 1949 года в гор. Челябинске от 80-летней уроженки деревни Кусай, Альменевского района, Курганской области, Евдокии Александровны Гладких, которая в характеристику себе сказала: «Лет тридцать пять как в церкви не бывала».
ЧЕРМОЗСКАЯ МАРСЕЛЬЕЗА
Мы собралися здесь толпою
Просить получше нам пожить,
Прибавки дать к подённой плате,
Жердьём, дровами наделить,
Нам школу новую построить,
Чтоб наших деток обучить.
Так мы, рабочие, просили,
Стояли мирно у крыльца.
Пивинский — Чермоза правитель,
С насмешкой слушал до конца:
«Кто недоволен, не работай,
Я вас то силой не держу.
Найму других и дам дороже,
Жердьём, дровами награжу.
А вам же, други-чермозяне,
Прибавки — фигу покажу.
А вы, которые просили,
Об этом больше ни гу-гу.
И вам всем за эти просьбы
Обуться в лапти помогу...»
«До время как бы не напился
И сам бы лапти не надел?
Рабочей кровью ты опился,
Ты нашим потом разжирел».
Толпа рабочих не стерпела
Насмешки горькие сносить;
Свобода русская велела
Врага в лапотках поводить.
А бабы нищие с сумами
Сводили к проруби поить;
Поили тем, к чему привыкли,
Витушкой дали закусить.
«Ты разорил все наши семьи,
Заставил по миру ходить.
С работы тяжкой я хвораю —
Ты должен пенсию платить...
С голодной смерти помираю,
Мне нужно семью прокормить...»
Но вот настал и час расплаты,
К допросу требуют всех нас,
В тюрьму попались депутаты,
Куда же правда убралась?
И где народная свобода,
Свобода совести-то где?
Куда ты скрылась от народа,
Или ты сидишь в тюрьме?
Извлечено из материалов Свердловского областного архива, фонд губернского жандармского управления, дело по описи № 409 за 1908 г., лист 210—211. Впервые опубликовано в книжке «Песни уральского революционного подполья», Свердлгиз, 1935, стр. 47—49.
ГРЕХ ВЕЛИКИЙ
(Солдатская песня)
Как четвёртого числа
Нас нелёгкая несла
Смуту унимать.
Рано утром нас взбудили
Не кормили, а поили
Водкою одной.
Много силы у солдата,
Но давить родного брата
Можно лишь спьяна.
Подготовив понемногу,
Повели нас в путь-дорогу:
К Невскому пошли.
Здесь в дворы нас засадили
И накрепко запретили,
Чтоб не изменить.
Не по нам была засада,
Земляков брала досада
На такой приказ.
Много, мало ли сидели,
Втихомолку погалдели.
Слышь, команда нам:
«Выходите на тревогу,
Фараонам дать подмогу —
Клейгельс ослабел!»
Вышли мигом на свободу,
Видим, тысячи народу —
Весь народ шумел.
Тут и вольный и военный,
И бродяга, и почтенный —
Все шумели тут!
Сперва зачали студенты,
А потом интеллигенты,
Подсобил народ.
Храбрый Клейгельс-генерал,
Всё подале удирал
И с коня кричал.
А Вяземский-генерал,
Тот на Клейгельса кричал:
«Слушайся меня!»
«Ваше-ство, не сметь вы драться,
Ваше-ство, не сметь мешаться
Не в свои дела!»
«Смирно! Стой!» — кричит удельный;
«Бей! Топчи!» — кричит бездельный
Клейгельс-генерал.
Молоток пошёл тут в дело:
Офицерику влетело.
Кровью залился.
Кутерьма затем стряслася:
Драка, свалка началася.
Бросились и мы.
Безоружных колотили,
Как снопы мы молотили,
Словно на току.
Полилася кровь ручьями,
Заливалися слезами
Многие тогда.
Эх, солдатская ты доля!
Кабы наша была воля,
Разве бы пошли.
Не зазорно ль для солдата
Колотить не супостата,
А честной народ?
И калечить всех стараться
И над бабой надругаться —
Это ль в похвалу?
Как пришли домой мы в роту,
Принесли одну заботу
О своём грехе.
Пост великий осквернили,
Что народу подавили,
Нужно отговлять.
Попоститься, помолиться,
С грехом тяжким разлучиться,
Хоть не наш» тот грех.
Эх, отцы вы, командиры,
Опоганили мундиры,
Чистые досель!
Извлечено из сборника запрещённых стихов и прозы (собрание В. П. Бирюкова).
НАРОДНЫЕ ИЗРЕЧЕНИЯ
«Вот и приехали!» — сказал Александр III, вылезая из-под вагона после крушения на станции Борки (южнее Харькова в 1888 году).
«А хорошая эта штука — динамит!» — сказал великий князь Сергей Александрович, раскидывая свои мозги по мостовой (убит в 1905 году).
«Семь раз отмерь и один отрежь»,— сказал Куропаткин, проиграв восьмое сражение.
«Век живи, век учись»—сказал генерал Стессель, сдавая Порт-Артур японцам.
«Не в свои сани не садись»,— сказал адмирал Рождественский, когда его эскадру громили в Цусимском проливе японцы.
Слышано в 1906—1907 гг. в гор. Перми от соучеников по духовной семинарии. Таких «изречений» тогда ходило очень много.
* * *
Эх, ты, Дума, Думушка,
Октябристам – кумушка.
Припев:
Эх, ты, Дума, Дума,
Государственная…
Октябристам – кумушка,
Правым всем – голубушка.
Припев.
С барами хорошими
Хлопаешь ладошами.
Припев.
В дело хоть не вникнула,
А от «уры» охрипнула.
Припев.
Эх, ты, Дума, Дума,
Государственная...
Припев.
Записано 20 октября 1939 года от уроженца села Чудняковского, Курганской области, бывшего крестьянина Алексея Павловича Мотовилова (1879 г.); заучил он песню в 1906—1907 гг., когда подвергался преследованию за революционную работу.
* * *
Укажи мне такую обитель,
Я подобной ещё не встречал,
Где бы старых традиций хранитель,
Где бы русский монах не «вкушал».
Он «вкушает» по древним чертогам,
Где впоследствии молится сам.
Он «вкушает» по сельским дорогам,
Собираючи лепты на храм.
Пьёт он в каждом глухом городишке,
За стеной монастырских палат,
В тесной келье. Для этой страстишки
Обмануть настоятеля рад.
Выдь на Белое море: что льётся
Разливанной великой рекой?
Это снадобье водкой зовётся,
То монахи идут с круговой.
Далеко от родимой сторонки,
О тревожных молясь временах,
Чуть не тысячу вёдер «казёнки»
В Соловки закупает монах.
Расскажи-ка, монах соловецкий,
Для чего это зелье тебе?
Или помнишь характер ты светский
И гостей приглашаешь к гульбе?
Иль, страшась за свою селезёнку,
На своем отдалённом посту
Для того ты скупаешь «казёнку»,
Чтоб иметь от неё теплоту.
Впрочем, что за вопросы такие?!
Для чего эту речь мы ведем?..
Не убавим монахов в России,
А под штраф, так и знай, попадём!
Записано от бывшего секретаря Шадринской городской управы Петра Ивановича Кузнецова (около 1885 г.), местного уроженца. Песня распевалась и ходила в списках во время первой русской революции.
«О тревожных молясь временах» — после событий 1905 года Синод разослал по всем церквам особую печатную молитву, которую читали в церкви, чтобы «гооподь-бог» помирил рабочих и крестьян с их угнетателями.
* * *
Умер святоша Ванька Кронштадтский,
Долго проклятый страдал.
От этой болезни мучительной, адской
Чорту он душу отдал.
С виду он грустный был старикашка,
Вечно страдал он кашлем, одышкой
И этой болезнью дурной.
Так спи же ты, чортов Ванька Кронштадтский,
Спи, черносотенец злой,
Пусть тебя черти кромешного ада
Кормят горячей смолой.
Записано в гор. Шадринске от уроженца деревни Кукольниковой, Курганской области, сына крестьянина Андрея Аристарховича Руднова (1887 г.).
Герой песни — известный черносотенный протоиерей Кронштадтского собора Иоанн Сергиев, умерший в 1905 году.
ПОБЕГ
То не соколы сизокрылые
Улетели в небо прочь,
То ребята, сердцу милые,
Убежали в эту ночь.
Из тюрьмы, из заточенья,
Чтобы волю повидать,
Позабыть свои мученья,
Вольной грудью подышать.
И связавши крепко-накрепко,
Как верёвку, простыни,
В час ночной они спустилис
Из окна своей тюрьмы.
И один солдатик смелый
Свой же брат-мастеровой
Был свидетель той пропаж
В час полночный роковой.
Но солдатика лихого
Не нашли уж под окном
Лишь шинелка удалого
Тут валялася с ружьём.
Шапка тоже тут лежала
Вместе с ними на снегу,
Но о бегстве не сказала
Грозной страже ни гу-гу.
Слава вам, борцам свободы,
Что решилися бежать,
Знать, просилось для народа
Сердце снова работать.
Слава славному солдату,
Что себя не пощадил,
И, подавши руку брату,
Он свободный путь открыл.
Песня возникла из стихотворения, помещённого в рукописном журнале пермской тюрьмы «Каземат» в 1906 году. Пелась среди старых рабочих.
ЧАСТУШКИ 1905 ГОДА
По дорожке я шла,
Прокламацию нашла.
Не пилось, не елося,
Прочитать хотелося.
* * *
Что ты вьёшься, чёрный ворон,
Над моею головой?
Что, полиция, стращаешь
Белокаменной тюрьмой!
* * *
Стражничек, урядничек,
Да двое понятых,
Подхватили вы милёночка —
И боле никаких!
* * *
Мне сказали про милого,
Что троих милой убил:
Стражничка, урядничка,
Да земского начальничка.
Записано в разное время в гор. Свердловске.
