Книги >
Юрий КУРОЧКИН
ПАМЯТНЫЕ ТРОПЫ
УРАЛ В ЛЕНИНГРАДЕ
Так уж устроен человек: где бы ни был он, память о родных местах всегда согревает его. И каждая встреча с близкими сердцу приметами родины волнует и радует. О таких встречах в далеком от родного мне Урала Ленинграде и хочется рассказать.
Уральские улицы
Однажды в Ленинграде я встретил старого знакомого, земляка.
- Заходи! — пригласил он,— живу на родной тебе улице, Уральская называется!
- Есть и такая?— удивился я.
- Есть, и не одна... Приезжай, посчитаем…
Вечером того же дня я разыскал на северо-западной окраине города, на острове Декабристов, что за рекой Смоленкой, улицу с родным мне названием..
Это была довольно длинная, не очень прямая не очень благоустроенная неширокая улочка, чем-то и в самом деле напоминавшая в Ленинграде наш кpaй. Может быть, тем, что то на одной, то на другой стороне ее встречались небольшие заводики, каких немал можно было видеть на старом Урале. Может быть, гранитными плитами на тротуарах и кудрявыми акациями вдоль них.
Приятель рассказал мне и историю улицы. На плане города она появилась впервые в 1806 году, пока еще без названия. Но какая же улица проживет долго без имени — хоть как-то да назовет ее народ! В 1840-х годах ее именовали Проезжей, позднее - Винным переулком (по винному заводу и складам при нем), и только где-то в промежутке между 1877 и 1887 годами она получила официальное имя: «Уральский переулок.» И, наконец, в 1890 году переулок возвели в ранг улицы.
Улиц с уральскими именами оказалось еще несколько. Есть в Ленинграде Челябинская, Магните горская, Тобольская, была улица Пермская (в 1849 году переименована в улицу академика Графтио). И если Челябинская и Магнитогорская улицы названы так в наше, советское время, то остальные - Уральская, Тобольская, Пермская — задолго до этого.
— Но это еще не все,— сказал мне приятель после нашего «путешествия» по уральским улицам. А разве не «уральская»— улица Решетникова? А улицы Попова, Толмачева, Хохрякова? А сквер Воронихина?
Да, конечно, многие наши земляки, чьи имена по праву заняли почетное место в русской истории, памятны ленинградцам. Здесь протекала литературная деятельность нашего земляка, писателя-демократа Ф. М. Решетникова: в подвале Апраксина рынка и в доме № 40 по Литейному проспекту, недалеко от редакции «Современника», он написал свои основные произведения. Здесь учился в университете, преподавал в электротехническом институте и работал над своим гениальным изобретением — радио — уроженец Турьинских рудников профессор А. С. Попов. Гордость Ленинграда, замечательные архитектурные творения — Горный институт и Казанский собор — созданы строгановским крепостным А. Н. Воронихиным. В боях за красный Петроград погиб герой гражданской войны екатеринбуржец комиссар Н. Г. Толмачев. Его могила — на Марсовом поле, почетном месте погребения героев революции. В Ленинграде и в его пригородах прожил последние годы жизни Д. Н. Мамин-Сибиряк. Он похоронен, как и многие его земляки, на кладбище Александро-Невской лавры.
Мы немножко поспорили с приятелем: считать ли «уральской» улицу Хохрякова. Балтийский матрос, уроженец Вятской губернии, герой гражданской войны на Урале, он может считаться и ленинградцем, и кировчанином, и уральцем. Но сошлись на том, что он одинаково дорог всем, и мы, уральцы, тоже можем называть его своим земляком.
По набережной Невы…
С тех пор, бродя по Ленинграду, я уже более пристально вглядывался в знакомые мне ранее места, и все чаще и чаще находил в них наше, уральское. Давние связи старой русской столицы с краем добытчиков и умельцев, родиной многих замечательных русских людей, оказались многочисленными и разнообразными.
...Мы перешли Дворцовый мост и идем по Университетской набережной, одной из старейших улиц Ленинграда. Налево — «Невы державное теченье», прямо — «береговой ее гранит», направо — знакомые с детства по тысячам фотографий, рисунков, картин дома.
Вот старинное здание со ступенчатой восьмигранной башней, увенчанной глобусом. Музей антропологии и этнографии. Да ведь это «Петровская кунсткамера», первый русский музей, колыбель нашей Академии наук! Здесь работал Михайло Васильевич Ломоносов.
Так и кажется, что сейчас из переулка выйдет он — грузноватый, широколицый, опираясь на массивную трость, откроет эти тяжелые двухстворчатые двери, поднимется к себе и, сбросив парик и камзол, засучив рукава рубашки, сядет за рабочий стол, где уже приготовлены мешочки с пробами руд, с воспетых им «верхов Рифейских» (гор Уральских).
Большие надежды возлагал отец русской науки на Урал: собирал образцы уральских руд, исследовал их, настаивал на широком геологическом обследовании края. И с далекого «Каменного Пояса» шли сюда мешочки с рудами, образцы минеральных богатств.
Почти рядом, за домом Академии наук, университет. Когда-то это было здание «двенадцати коллегий», высших государственных учреждений. Фасад его, выходящий на Менделеевскую линию, протянулся вдоль нее почти на полкилометра. Архитектор Трезини, построивший дом, расчленил его на двенадцать самостоятельных, но связанных между собой частей. В одной из них помещалась «Бергколлегия», ведавшая горным делом в стране, то есть, главным образом, уральскими горными заводами. Позднее здание передали университету. На протяжении полутора столетий в нем училось и работало много наших земляков.
Может быть, вон у того самого окна своего кабинета (сохраняющегося и поныне) стоял в раздумье, поглаживая пышную бороду, наш земляк Дмитрий Иванович Менделеев, обдумывая план поездки в родной ему край, пристальное внимание к которому не ослабевало всю жизнь.
Где-то здесь слушал лекции юный студент из бурсаков Дмитрий Мамин, ставший известным потом России как Сибиряк.
А вот и здание Академии художеств: напротив удобно расположившихся на набережной величественных сфинксов, привезенных сюда из древних Фив, с берегов Нила. С волнением смотришь на него, вспоминая, как некогда к этим заветным дверям с трепетом подходили приехавшие с Урала скромные русские парни — выходцы из Нижнего Тагила, Златоуста, с Прикамья, крепостные горнозаводских царьков Демидовых, Строгановых, Всеволожских... Живописцы Худояровы, архитекторы Воронихин, Свиязев — здесь развилось и окрепло их мастерство, страсть к которому зародилась еще там, на родном Урале, в среде талантливых мастеров-умельцев, что и в «черной» работе своей умели увидеть и оценить красоту, украшающую человека.
В музее Академии можно найти студенческие работы будущих замечательных мастеров кисти, резца, архитектурного циркуля. И если в первых залах вас остановит курсовая работа уроженца Уктуса, впоследствии известного художника А. И. Корзухина, то несколькими залами дальше вы встретитесь с дипломной работой его земляка Г. С. Мосина, исполненной столетием позже, в 1957 году. «Уральский сказ» называется эта картина, навеянная сказами Бажова.
...Еще несколько домов, и перед нами ничем внешне не примечательный домик на углу 7-й линии Васильевского острова и набережной Лейтенанта Шмидта. Но, подойдя поближе, невольно останавливаешься, удивленный. На небольшом — по современным масштабам — здании двадцать две мемориальные доски! Это истинно «академический дом»; в нем в разное время жили многие известные наши ученые-академики, начиная с физика В. В. Петрова, основоположника русской электротехники, кончая великим физиологом И. П. Павловым. А на двух досках запечатлены имена А. Е. Ферсмана и А. П. Карпинского — людей, так много сделавших для Урала.
В самом конце набережной — одно из красивейших зданий города — знаменитый Горный институт. С его историей связаны имена многих уральцев. Проектировал и строил его А. Н. Воронихин, в его аудиториях получили образование А. П. Карпинский, Е. С. Федоров, П. П. Аносов и большинство горных инженеров Урала. Здесь преподавал бывший строгановский крепостной, академик архитектуры И. И. Свиязев.
Весь второй этаж огромного здания занимает Горный музей. Среди диковин, восхищающих ученых всего мира, много даров Урала. Вот глыба малахита с Гумешек, весом 1504 килограмма, кажется, самая большая в мире. Вот кристалл-уникум горного хрусталя, весом в полтонны, взятый в окрестностях Свердловска, гигантский аметист из Мурзинки, чудесные пиритовые друзы из Березовска, первые алмазы Урала, минералогическая горка, созданная другом Мамина-Сибиряка художником А. К. Денисовым-Уральским.
Особо интересна коллекция слепков знаменитых золотых самородков Урала, начиная с «Большого треугольника» и кончая «Заячьими ушами». Ведь именно в «музеуме» Горного института в свое время хранилась и пополнялась единственная в мире коллекция русских самородков. В 1841 году в ней насчитывалось 886 самородков, общим весом свыше 27 пудов.
В залах музея—образцы каслинского литья (те самые, что были в 1900 г. на Всемирной выставке в Париже), первые изделия Артинского косного завода и других горнометаллургических заводов Урала.
Камень Урала —одно из примечательных богатств края — представлен здесь так широко, что невольно испытываешь чувство гордости за наш «Каменный Пояс».
История одной глыбы
В собор Петропавловской крепости меня привела одна старая фотография.
...У знакомого коллекционера я однажды увидел старинную открытку. На просторном фабричном дворе по крепкому бревенчатому настилу большая группа рабочих с помощью нехитрых приспособлений передвигает огромную каменную глыбу. Надпись поясняла, что фотография запечатлела перевозку редкостного монолита орлеца (родонита) на Екатеринбургскую гранильную фабрику.
Позднее прояснилась и дальнейшая история глыбы. Ее нашли в 1869 году на Среднем Урале, близ деревни Седельниковой. Весила она ни много ни мало — 47 тонн! С исключительными трудностями невиданный монолит перевезли в Екатеринбург. Здесь, на дворе гранильной фабрики, он и пролежал почти двадцать лет — до 1887 года, когда из Петербурга было получено распоряжение выпилить из него как можно больший кусок с прямоугольными очертаниями и отправить в столицу. Камень пошел в обработку. Во дворе фабрики десятки рабочих трудились над этим редкостным даром природы. Пилили орлец железными пилами с наждаком. В сутки удавалось пропилить от одного до трех сантиметров.
Подыскав надежный вагон, глыбу повезли по железной дороге в Пермь. Здесь, на станции Левшино, ее перегрузили на баржу и водой доставили до станции Копаево, а оттуда уже опять по железной дороге камень направился в Петергоф. Только в августе 1889 года он дошел, наконец, до места. Вспоминая старую открытку, я не раз гадал: какова же дальнейшая судьба седельниковского монолита?
...И вот он передо мной. В соборе Петропавловской крепости, где со времен Петра I хоронили русских царей и их близких родичей, луч света, прорвавшийся сквозь высокое и узкое окно, выхватил вдруг среди унылых каменных надгробий неповторимый по красоте нежно-розовый саркофаг. Он как бы светится изнутри, мерцая чудесной гаммой розовых тонов, прорезанных черными прожилками. Искусная резьба скромного, но благородного рисунка украшает волшебный камень, достойный усыпальницы сказочной Спящей Красавицы.
Так вот какой она стала, неуклюжая седельниковская глыба, «похудевшая» с 47 до 7 тонн! Вот во что обратили ее за шестнадцать лет труда умелые руки мастеров Петергофской гранильной фабрики, среди которых было немало уральцев!
А то, что это замечательное произведение русского камнерезного искусства и вместе с тем редкий дар природы, лежит теперь над костьми казненного народовольцами царя Александра II, а не над могилой кого-нибудь из великих людей труда и таланта, какими всегда была богата наша Родина, то это лишь еще одно свидетельство великой несправедливости того времени, когда создавалась эта запечатленная в камне песня.
Встречи с камнем
Уральская яшма, мрамор, орлец, малахит, хрусталь в Ленинграде — в десятках музеев, дворцов, зданий и сооружений.
Вот Исаакиевский собор-музей, о котором академик Ферсман сказал, что он «может считаться музеем облицовочного и цветного камня». Одной из главных достопримечательностей его ученый назвал восемь больших малахитовых колонн в алтаре: высота их около десяти метров, а диаметр — сорок три сантиметра. На мозаичную отделку их пошло около двадцати тонн лучшего «демидовского» малахита из-под Нижнего Тагила.
Для того же Петропавловского собора, где установлен родонитовый саркофаг, был в 1904 году сделан редкостный крест из горного хрусталя, подобно тому, как несколько ранее (в 1902 году) на другой церкви города — Вознесенской — сверкали кресты тоже из уральского хрусталя. Крупный хрусталь в то время на Урале встречался редко, и комиссионеры фабрики с трудом нашли шесть галек весом в пятнадцать килограммов, заплатив за них двести рублей золотом.
Много уральского камня в пригородных дворцах-музеях: Павловске, Гатчине, Пушкине, Петергофе. Особенно богат им был знаменитый Екатерининский дворец в Пушкине, варварски разрушенный фашистами в Отечественную войну. Туда шел серый (горнощитский) и белый (становской) мрамор с месторождений, открытых незадолго перед этим вблизи молодого еще тогда города Екатеринбурга. Многочисленные сорта уральских яшм, малахита, орлеца, порфира, агата шли на уникальные вазы, на отделку каминов, столиков, стен. Из «сибирского» (т. е. уральского) мрамора создана «сибирская мраморная беседка» и Сибирский мост в Пушкинском парке. Почти двести тонн лучшего камня пошло на нее, свыше двух лет трудились над ней выписанные из Екатеринбурга мастер и его пять помощников. В Английском саду в 1771 году был установлен мраморный обелиск полководцу Румянцеву. Он состоял из двух камней, высотою (с пьедесталом) около восьми метров. Мрамор этот — тоже дар Урала.
Даже в недрах Ленинграда, глубоко под землей, вы можете встретить камни Урала. Да, да — и под землей! Спуститесь в метро на станции «Технологический институт». Легкие, стройные колонны вестибюля облицованы белым уральским мрамором. Именно он создает в подземном зале впечатление простора и высоты.
В Малахитовой палате
Но, вероятно, больше всего уральского камня в Эрмитаже, этом богатейшем мировом музейном хранилище, гордости нашей страны.
На несколько сот метров протянулись четыре его здания вдоль набережной Невы. Крупнейшее из них — Зимний дворец — имеет свыше тысячи комнат.
И почти в каждой из них — камни Урала или изделия мастеров нашего края. Единственные в мире — то по величине, то по красоте, то по мастерству работы — вазы из яшмы, орлеца, малахита, лиственита, мрамора. Изделия из цветного и драгоценного камня. Облицовка стен, колонн, каминов.
Есть во дворце Малахитовый зал. Та самая «...в царском дворце палата, коя здешним малахитом изукрашена», где бажовская Танюшка из «Малахитовой шкатулки» велела барину Турчанинову показать ей царицу. Как не прослышать было о ней уральским мастеровым, из рассказов которых П. П. Бажов черпал материалы для своих сказов,— ведь малахит-то наш, уральский!
Правда, сразу же надо сделать одно уточнение. Малахит здесь не с Гумешек, родины сказа, а из-под Нижнего Тагила, с Меднорудянского рудника. В 1836 году там нашли такую огромную глыбу малахита, о каких прежде «ни слыхом слыхать, ни видом видать» не доводилось никому. Как потом оказалось, свыше пятнадцати тысяч пудов весила она. Добыть ее из земли целиком нечего было и думать при тогдашней технике. От глыбы отбивали куски в одну-две тонны весом и так, по частям, извлекали наверх.
Пока редкостную находку «осваивали», в столице в 1837 году огромный пожар почти полностью уничтожил Зимний дворец. Его пришлось заново перестраивать и отделывать.
Весть о тагильском чудо-камне пришлась как нельзя кстати. Архитектор А. П. Брюллов, руководивший отделкой дворца, решил впервые в истории применить малахит для декоративного убранства помещения. Он выбрал для этого один из залов, облицованных до пожара яшмой.
Меньше чем через два года работы были окончены, «малахитовая палата» предстала во всей своей красе. Стоишь сейчас в ней и не знаешь, чем больше восхищаться: неповторимой переливчатой игрой замечательного уральского камня, богатством выдумки и вкуса архитектора или трудом мастеров, умевших проникать в душу камня.
Восемь бархатно-зеленых колонн по длинным, сторонам зала и восемь таких же пилястров — по коротким сторонам его, два малахитовых камина в сочетании с белым мрамором, бронзой, зеркалами, со светлым наборным паркетом из редчайших пород дерева выглядят очень эффектно. А собранные здесь редкие изделия из малахита: вазы, столы, часы, шкатулки позволяют залу по праву считаться музеем русского малахита.
Но как ни вспомнить в зале, выходящем окнами на Неву, еще и другое.
...Историческая ночь с 25 на 26 октября 1917 года, открывшая утро новой эры человечества. Здесь, в бывших аппартаментах царской семьи, заседает, дрожа от страха, Временное правительство. Выстрел «Авторы» заставил министров сбежать в комнату рядом. Не то, чтобы там было безопаснее, а, вероятнее всего, потому, что на тихий внутренний дворик дворца, куда выходили окца комнаты, было спокойнее смотреть, чем на бурную Неву, Петропавловку с «фонарем восстанья» на бастионе, на грозовые всполохи революционного Питера, видные из малахитового зала. Здесь, в беломраморной царской столовой и раздались исторические слова:
Которые тут временные?
Слазь!
Кончилось ваше время.
Бывшие министры бывшего правительства последовали отсюда в Петропавловскую крепость, где они «заседали» уже поодиночке, решая теперь не судьбы русского государства, а только лишь свою судьбу.
Есть в Зимнем дворце один экспонат из уральского малахита, сведений о котором в справочниках и путеводителях по музею до недавнего времени не было. Он появился здесь только несколько лет назад, хотя по возрасту почти ровесник малахитовому залу. Это ротонда в аванзале, открывающем анфиладу палат дворца сразу же после парадной Иорданской лестницы. Восемь малахитовых колонн поддерживают легкий изящный купол, внутренняя поверхность которого отделана ярко-синим лазуритом, создающим впечатление безоблачного неба. Пол ротонды выстлан мозаикой из мрамора, яшмы, орлеца, лиственита — уральских цветных камней.
Редкостное произведение русских камнерезов и гранильщиков было подарено Демидовым Николаю I для Зимнего дворца, но попало почему-то в Таврический, а потом, почти через тридцать лет, в Александро-Невскую лавру. И только в 1958 году, после основательной реставрации, оно поступило, наконец, туда, куда предназначалось.
Чудо-карта
Чаще всего карты бывают бумажными. Иногда их печатают на материи. А эта — каменная.
...Вспоминается ее история. В декабре 1935 года в газетах появились заметки: «Оргкомитет выставки «Индустрия социализма» предполагает поручить Свердловской гранильной фабрике изготовить карту СССР из уральских самоцветов». Называли и человека, подавшего эту мысль: Серго Орджоникидзе.
Почетный заказ был принят фабрикой. Началась подготовка: изыскивали материалы, собирали старых мастеров, разрабатывали технологию, готовили механизмы и приспособления.
Вспомнили, что похожую работу фабрика уже выполняла: в 1898—1900 годах наши мастера изготовили в подарок Франции небольшую карту этой страны. На мраморной доске весом 33 пуда, обрамленной рамкой из яшмы, мозаикой из уральских камней были показаны все 86 департаментов Франции. Рубинами и изумрудами обозначены сто шесть крупнейших ее городов, лазуритом — моря, низменности и горы — цветной яшмой.
Названия городов и департаментов были сделаны из золота, а реки, общая длина которых на карте достигала почти восьми метров,— платиной. Для монтажа различных обозначений пришлось просверлить около тысячи отверстий.
Карту изготовляли два года. В феврале 1900 года ее представили на Всемирную выставку в Париже, и с тех пор она хранится как одно из замечательных произведений камнерезного искусства в музее.
Спустя три с лишним десятка лет, из восьми мастеров, трудившихся некогда над картой Франции, в живых осталось лишь трое. И все они продолжали работать на фабрике — потомственные «малахитчики» братья Татауровы, известные мастера этой редкой в наше время специальности, старый гранильщик В. А. Семенов, ставший за эти годы прямо-таки профессором своего дела.
Они первыми изъявили желание работать над картой «Индустрия социализма».
В октябре 1936 года фабрика приступила к выполнению почетного заказа. Яшма из Орска, амазонит из Ильмен, орлец из Седельниковой, переливт из Шайтанки, змеевик с Сарановского месторождения... Ящик за ящиком шли на древнейшее предприятие Свердловска — «Гранилку», как любовно называли ее горожане. Строгие седоусые мастера придирчиво осматривали образцы камня, прибывавшего с разных концов края. Рубины для обозначения предприятий черной металлургии гранил потомственный гранильщик Воронов. «Цветную металлургию» — Зверев, сын знаменитого горщика. Альмандины для «электростанций» готовил старый мастер Овчинников: он лет двадцать назад оставил работу на фабрике, а теперь не утерпел, пришел, встал к станку: «Дозвольте и мне, раз такое дело...» Рубины гранили мастера Нехорошков, Боровских, Фролов, за плечами которых стоял почти полувековой «каменный стаж». Над огранкой аметистов трудился Ожгибесов.
К марту 1937 года последние камни были запакованы в ящики и отправлены в Ленинград. Там под руководством художника Бродского, одного из авторов проекта карты, десятки мастеров-мозаичистов принялись за монтаж.
В 1939 году карта побывала на Всемирной выставке в Нью-Йорке. Гранильщик В. А. Семенов, принимавший участие в установке ее, рассказывал, что карта вызвала восторг американцев. Книга отзывов сохранила восхищенные впечатления о «чудо-карте с Урала».
...И вот теперь эта чудо-карта в Эрмитаже в Георгиевском (или Большем тронном) зале Зимнего дворца, на том самом месте, где некогда стояло тронное кресло русских императоров, как бы символизировавшее, самодержавную власть страны.
Она и в самом деле замечательна! Мозаичная каменная плита площадью 27 квадратных метров, смонтирована из 45 тысяч кусочков камня на металлическом каркасе, в раме из белого мрамора с бронзовым багетом. Разделенная серебряными меридианами и параллелями на 98 секторов, она в точности повторяет карту нашей великой Родины. Коричневая и зеленая яшмы различных оттенков рисуют рельеф точно так же, как мы видим его на учебной физической карте. Белорецким кварцитом выложены пески и пустыни, лазуритом — моря, океаны и реки. Вечные снега горных вершин сверкают на карте накладными опалами. Орлецом и сургучной яшмой помечены границы государства, гранеными рубинами — границы республик. На Северном полюсе сияет рубиновый флаг, полярные станции изображены серебряными звездами с горным хрусталем в центре. Москва обозначена большим синтетическим рубином с алмазными серпом и молотом. Ленинград — красивым большим александритом, горящим днем зеленым, а вечером, при искусственном свете, красным цветом. Четыреста пятьдесят золоченых звезд с рубином в центре — четыреста пятьдесят главнейших городов страны. Оксидированным серебром проложены железные дороги.
С годами карта — увы!—все более старела. Нет, старели не камни, их удел — вечность. Изменялась география страны: появились новые моря, новые города и дороги, и, конечно, все новые и новые предприятия. Карте пришлось «догонять жизнь»— ее решили подновить, чтобы отметить все изменения в географии и экономике Родины. Ученики Ленинградского художественно-промышленного училища прекрасно справились с этой задачей. На какое-то время карта идет в ногу с жизнью. Но всем ясно, что это ненадолго: каждый новый день быстротекущей творческой жизни нашей страны меняет ее облик. И, конечно, никто не будет досадовать на это — таким причинам реставрации можно только радоваться!
Приключения шпиля
Шпиль «Петропавловки» отмечен в десятках стихов, рассказов, романов. О нем писали Пушкин и Гоголь, Блок и Маяковский. Он знаком по сотням картин, рисунков и фотографий и стал как бы одной из эмблем старого Петербурга.
И, пожалуй, не напрасно. Колокольня Петропавловского собора — одно из старейших сооружений города. С нее, еще не совсем достроенной, Петр I со своими сподвижниками любовался панорамой молодой русской столицы. Высоко взметнувшийся над Невой шпиль служил маяком приближающимся судам, символизировал величие города-крепости, этого «окна в Европу». Верхушка величественной и вместе с тем изящной золоченой иглы, вонзившейся в балтийское небо,— самая высокая точка Ленинграда: почти на 122 метра отстоит она от уровня древних плит, устилающих двор Петропавловки.
И вот, оказывается, знаменитый шпиль — в какой-то степени наш земляк, уралец.
...Каркас шпиля строился деревянным. И хотя он был покрыт медными золочеными листами, это не спасло его от пожаров. От ударов молнии он несколько раз загорался, а в 1756 году совсем сгорел вместе с диковинными курантами, вывезенными из Голландии за сорок пять тысяч рублей. Восстановили его только через пятнадцать лет. Но лишь спустя еще пять лет, когда гроза вновь сломала шпиль, академик Эйлер установил на нем громоотвод и обезопасил его от молний.
Но если громы небесные теперь меньше стали тревожить золотую иглу с вращающейся фигурой ангела наверху, то от действия других сил она застрахована не была. Летом 1830 года «весьма изрядная» буря так потрепала ее, что крест с ангелом наклонился, угрожая падением. Надо было срочно ремонтировать, строить леса. Леса на такую высоту? Хозяева храма чесали в затылках: дорого.
Выручил кровельщик крестьянин-умелец Петр Телушкин. Без всяких приспособлений, с помощью одной лишь только веревки, он взобрался на сорокаметровый шпиль и отремонтировал его. Даже очевидцы недоумевали: как это ему удалось. Кто-то составил подробное описание работы, но, видно, сам мастер был не щедр на слова и методика этой выдающейся в истории техники операции осталась не очень понятной нам. Во всяком случае, когда столетие с лишним спустя альпинисты попробовали точно по описанию повторить ее, у них ничего не получилось.
Но, увы, при очередном ремонте постройки лесов избежать не удалось — Телушкины находятся не каждый день. Зато достаточно мудро решили: чтоб не возиться каждый раз с возведением лесов, капитально перестроить шпиль.
Вот тогда-то и был заказан новый — металлический — каркас золотой иглы. Эту сложную и ответственную конструкцию разработали и изготовили в 1858 году мастера и инженеры Воткинского завода в Прикамье. Так непререкаема была в то время слава уральских умельцев!
Каркас привезли в разобранном виде, и уже на месте, прямо на колокольне, смонтировали его.
— Вы знаете, нас просто поразила прочность конструкции, хитроумность ее, при несомненной простоте,— рассказывает мастер спорта альпинист М. М. Бобров.— Без заклепок, без сварки, только на болтах и гайках, она могла служить образцом выносливости. Когда внизу рвались бомбы и снаряды, амплитуда колебаний шпиля была такова, что мы, стоя внутри его, касались друг друга плечами, а все же конструкция выдержала. Молодцы, уральцы!
С майором Бобровым, преподавателем одной из ленинградских военных академий, встретиться было очень интересно. Он мог продолжить рассказ о приключениях шпиля.
В первые же дни Великой Отечественной войны шпиль Петропавловки стал объектом разговоров... в штабе фронта. Приветливо сверкая позолотой, он, в числе других своих славных соседей — «адмиралтейской иглы», шпиля Михайловского замка и купола Исаакиевского собора — привлекал к себе взоры ленинградцев в мирные дни. Но в дни лихой годины он невольно стал привлекать и иные — недобрые взоры, стал хорошим ориентиром врагу.
Ориентир надо убрать! Но как? Не уничтожать же замечательное сооружение русского народа, его бесценный исторический памятник!
Шпиль решили замаскировать. И так как верхолазов — представителей не очень-то распространенной профессии в эти дни найти было, конечно, невозможно, то пришлось обратиться к помощи альпинистов. Было известно, что в Ленинграде до войны существовала крепкая секция опытных альпинистов. Но где они сейчас?
Они нашлись. Часть их сражалась в партизанском отряде где-то на Карельском перешейке. Ребята очень удивились, когда им напомнили о столь далекой теперь от их дел спортивной профессии. Подчиняясь приказу командования, шесть партизан перешли линию фронта и вскоре уже готовились к совершенно неожиданному для них, не виданному в истории альпинизма восхождению... на шпиль Петропавловской крепости. Они взошли на него, повторив через сто одиннадцать лет подвиг смельчака Телушкина, только в более сложных условиях: декабрь, жестокие морозы, беспрерывный обстрел.
Но не это волновало их: не морозы и трудности. Вид родного города, растерзанного бомбежкой, в дыму пожаров, непривычно безлюдного и заснеженного— вот от чего сжималось сердце, стеснялось взволнованное дыхание.
Серо-голубой — под цвет неба — краской они закрасили шпиль, балансируя на парашютных лямках, притянутых тросами к верхушке иглы.
Легко сказать — закрасили. А чего это стоило! Раскачиваясь под пронизывающим ветром, взлетая под ударами взрывной волны от бомб, разрывавшихся где-то внизу, у подножия собора, они метр за метром соскребали с золоченых листов иней и, держа кисти в негнущихся от мороза пальцах, покрывали поверхность шпиля краской, специально для этого случая составленной химиками.
У Людвига Зембы осколком перебило трос. Пролетев сколько-то, он сумел схватиться за висевшее неподалеку запасное ведро с краской. А Мишу Боброва однажды взрывной волной так подбросило вверх и ударило о купол, что его еле живого затащили в люк. Руководитель работ инженер Жуковский, уже далеко не молодой человек, поднимаясь наверх, не раз терял сознание от голода и усталости, но, приходя в себя, упрямо продолжал восхождение.
Полмесяца длилась эта операция, которую по праву можно назвать подвигом. Шпиль был закрашен, замаскирован, скрыт от глаз врага.
Прошли годы. Отгремели громы войны, город-герой почистился и подремонтировался, принял свой прежний вид. Задымили трубы заводов, поплыли по Неве белоснежные катера, засуетились на Невском тысячи машин. И снова над городом радостно засияла золотая игла Петропавловки.
Грозные дары
Не только камнем славился Урал. Не только «каменной кладовой» служил он Родине. Издавна его величали еще и «арсеналом страны». Не раз в лихую годину он помогал ковать победу над врагом и в своей исполинской кузнице — в многочисленных заводах и фабриках, готовых в любую минуту сменить мирную технологию на требуемую задачам дня. «Уральские гостинцы» памятны многим непрошеным гостям — добрые пушки и ядра, сабли и... кое-что другое готовили наши мастера-умельцы. А Ленинграду - городу-форпосту — не раз приходилось «вручать» эти подарки непрошеным гостям, когда он принимал на себя первые удары врага.
...В просторных залах бывшего Кронверкского арсенала, что позади Петропавловской крепости, разместился Артиллерийский исторический музей — хранилище русской военной техники. Чугунные и стальные земляки и землячки, мирно покоящиеся здесь, могли бы рассказать многое.
Вот неуклюжая небольшая пушка, верно послужившая в свое время пугачевским войскам. Она была специально изготовлена рабочими одного из уральских заводов в дар вождю крестьянской войны. Возможно, что когда-нибудь и сам Емельян Иванович, умелый артиллерист, любивший «побаловаться огоньком», нацеливал ее на крепости противника.
В том же зале-музея — орудие, отлитое «из железа наподобие стали» уральским мастером Яковом Зотиным. Год рождения пушки примечателен: в 1812 году такая продукция была особенно необходима русским войскам для защиты от полчищ Наполеона, мечтавшего о мировом господстве. Примечательна пушка и другим: ее считают одной из ранних попыток «ожелезить» артиллерию. Дорогостоящую бронзу, из которой в те годы в основном делали орудия, уральский мастер задумал заменить более прочным, легким и дешевым металлом.
Стоит встретиться в музее и с третьей землячкой — скромной на вид пушечкой, отлитой в 1860 году в Златоусте. В середине XIX века инженер П. М. Обухов, работавший в те годы на Урале, завершил свои опыты по созданию специальной пушечной стали. Для России это было замечательным изобретением: ведь до тех пор такой сталью нас монопольно снабжал немецкий промышленник Крупп, державший в секрете ее технологию. Зависимость, что и говорить, незавидная! Поэтому Обухову после некоторой волокиты предоставили возможности для создания отечественной промышленности специальных сталей. В 1858 году для этого была построена в Златоусте Князе-Михайловская пушечная фабрика. Оттуда-то в 1860 году и вышли первые четыре пушки обуховской стали — плод совместной работы уральского инженера и крепостных рабочих во главе с мастером Ховриным. В марте на заводском пруду у горы Косотур солдаты горной роты опробовали их. Расстреляли большой запас чугунных ядер, сохранившийся на заводе еще со времен севастопольской кампании, но пушки ничем не посрамили себя. В ноябре в Петербурге каналы ствола пушек нарезали и вновь испытали. Четыре тысячи выстрелов сделали артиллеристы, и все же придирчивая комиссия вынуждена была признать, что «правильность полета ядра не изменилась».
Через два года одна из пушек побывала на Всемирной выставке в Лондоне и привлекла там всеобщее внимание специалистов. Еще бы! Помимо всех прочих качеств, пушка из обуховской стали стоила в три раза дешевле крупповской. Ей присудили первую премию — Золотую медаль. А после —с чеканной памятной надписью на казенной части ствола — первую русскую стальную пушку установили в «Артиллерийский музеум», где она и стоит до сих пор. Что из того, что она не побывала в ратном деле — за нее с успехом поработали ее «сестры».
С волнением остановишься и в зале, где выставлены орудия-герои, прошедшие многотрудные дороги Великой Отечественной войны. Гаубица №6812 образца 1938 года — рядовая работяга войны. Она изготовлена на средства трудящихся Свердловска и подарена Н-ской артиллерийской части. О многом говорят царапины на ее серо-зеленом теле... Зенитная пушка № 9963, подарок железнодорожников Свердловска артиллеристам-зенитчикам, принимала участие в боях на Дальнем Востоке. Ей потрудиться пришлось меньше, чем соседке, но и ее вклад в дело окончания войны достоин большого уважения и хорошей памяти.
Конечно, не только эти «грозные дары Урала» выставлены в музее, конечно же, многих и вовсе нет там: их еще рано показывать. Но если понадобится, их в свое время «покажут»: кому следует — на поле боя, а потом — всем — в музее.
* * *
Урал издавна знали и ценили. Но было у многих раньше какое-то пренебрежительно-покровительственное отношение к нему: «Дикий край, медвежий угол, где щи лаптем хлебают...»
Но, пожалуй, именно в Ленинграде, бывшем столицей страны почти два столетия, где собрались лучшие плоды русской культуры, убеждаешься, что наш отдаленный край, сравнительно недавно освоенный, где завод и тайга и до сих пор нередко привычные соседи, а «сивка» и утлая сплавная баржа долгое время были единственными видами транспорта, что этот своеобразный, богато одаренный природою край был далеко не таким медвежьим углом, как о нем думали.
Край удивительных умельцев, край редкого мастерства, умной выдумки, смелых начинаний и памятных свершений — вот каким выглядит Урал в Ленинграде. Таков он и есть!
Слесарь Артамонов, приехавший из Тагила в Санкт-Петербург на коронацию Александра I на невиданном дотоле двухколесном самокате. Механик-самоучка Егор Кузнецов, что изобрел и построил хитроумные музыкальные дрожки с верстомером, стоящие сейчас в Эрмитаже. Талантливейшие отец и сын Черепановы — создатели первого русского паровоза, модель которого стоит в музее железнодорожного транспорта. Это все уральцы. Мало того — это близкие земляки и почти сверстники, мастеровые одного уральского Нижне-Тагильского завода. А сколько таких заводов было и есть на Урале.
Вероятно, и десятка подобных очерков будет недостаточно, чтобы обстоятельно рассказать о том, что есть уральского в Ленинграде — так глубоки и разносторонни связи нашего края с этим замечательным русским городом.
