ПОЛЕВСКОЙ КРАЙ

ПОЛЕВЧАНЕ И ПОЛЕВЧАНКИ

ТРУДНЫЕ СУТКИ ЭСКУЛАПА (О В. А. ДОБРОХОТОВЕ)

Из Арамильской слободы, входившей в 5-й, Полевской, врачебный участок, Всеволод Александрович вернулся сам не свой - ни пунктовый фельдшер Лобанов, ни члены комитета общественного здравия не уведомили вовремя ни его, ни земского врача и заведующего этим участком, ни уездную земскую управу о появлении в слободе дифтерии и скарлатины. Дорого обошлось слободчанам их ротозейство. Управа, конечно, наказала виновных: Лобанов был уволен со службы, а кандидат волостного старшины Мишарин и писарь Пряхин - оштрафованы. Но для обреченных на тяжелые болезни и смерть арамильцев эти меры, как и приезд Доброхотова с новым, временным, фельдшером, были запоздалыми. Ох, и досталось же Доброхотову от уездного врача - статского советника Павла Васильевича Соколова, когда он приехал к нему с докладом! Соколов и сам понимал, что в случившемся полевской врач не так уж сильно и повинен - слишком велики были у земских врачей их участки. Некоторые населенные пункты отстояли от приемного покоя на 50 -70 верст. Медицинская комиссия, обследовавшая положение дел со здоровьем жителей Екатеринбургского уезда, докладывала земскому собранию гласных: "Господа гласные! В отношении народного здравия отчет за минувший 1883/1884 год представляет грустную ситуацию в летописи Екатеринбургского земства. Почти весь уезд был охвачен разного рода эпидемиями, свирепствовавшими в разных местностях по нескольку месяцев и даже по году. Особенно распространенной была эпидемия тифа, появившаяся в 18 волостях и похитившая 497 жертв. Затем по своей распространенности следует скарлатина, принесшая в 10 волостях 134 случая смерти. Оспа появилась в 9 волостях и унесла 280 жизней, дифтерия в 9 волостях свела в могилу 179 человек, кровавый понос - 59 ... Не оставила уезд и цынга ... как следствие плохого питания в местностях, пострадавших от неурожая ..."

Обо всем этом вспомнил Доброхотов, возвращаясь домой после многодневного объезда участка.

Стояла уже глубокая зимняя ночь. Она растворила во мгле и Думную гору, и Полевской завод, расположенный у ее подножия. Редкие керосиновые фонари тускло освещали Большую улицу с полузасыпанными снегом домишками обывателей. Он не собирался заезжать в приемный покой, но, увидев в аптечном окне свет, направил лошадь к нему.

Аптекарский фельдшер выкладывал из дорожного саквояжа коробки с медикаментами, похоже, только что привезенными из уездного центра. После обмена приветствиями Доброхотов спросил: "Покажите-ка, что привезли?" Не дочитав реестра до конца, возмутился: "Опять получили лекарства сомнительной необходимости !? А где самонужнейшие?"

Провизор уже собирался оправдаться, но не успел.

"Зачем нам столько кармина, рисовой пудры и мятных сантониновых лепешек? Мне детрит нужен, а где он? Чем профилактические прививки от дифтерии делать? Опять лимфой госпожи Упоровой?" - продолжал Доброхотов.

Аптекарь стоял, упершись руками в стол и склонив голову над злополучным реестром. "В аптеке госпожи Вейерберг мне выдали все, что заказала для нас управа. А насчет детрита сообщили, что управа уже обратилась к пермскому врачу Буткину, который готовит его, но ответа еще не получила", - сказал он.

Врач виновато посмотрел на провизора: "Извините" - и прошел в свой кабинет. Там он несколько минут поразмышлял над неоконченным "скорбным листком" - так врачи называли в пору эпидемий свои отчеты. Затем сел писать:"... По Полевскому участку оспа привита 941 младенцу ..."

За дверью раздались звон ключей и усталый голос аптекаря:

- Всеволод Александрович, вы остаетесь?

- Нет- нет, сейчас же еду домой. Подождите, подвезу и вас.

Заснеженные улицы были по-прежнему темны и пустынны.

Одинокий огонек на вышке дровяного склада, что расположился на макушке Думной горы, да слабый месяц за облаками тщетно пытались осветить полуночникам дорогу ...

Ранним утром, когда супруги Доброхотовы еще даже не успели поделиться друг с другом новостями, что накопились за несколько дней разлуки, за окном послышался скрип полозьев и повелительный окрик: "Тр-р-р!"

Через минуту в прихожую вошел встревоженный мраморский фельдшер Пименов. Растер щеки, снял шапку, поклонился образам и застолью, пробасил:

- Беда, Всеволод Александрович!

Хозяин и сам понял это, как только глянул на вошедшего:

- Дифтерия?

- Только бы. И возвратный тиф, и оспа ...

Хозяйка испуганно посмотрела на мужа, а тот, побледнев, спокойно вышел из-за стола, за который только что сел, и спросил гостя:

- Завтракать будете?

Тот отказался. Доктор, бросив на него внимательный взгляд, попросил жену:

- Налей-ка ему водки. Смотри, как продрог. Дождался, когда Пименов выпьет и закусит, и спросил:

- Членов комитета общественного здравия оповестили?

- Они уж, чай, ждут нас.

- Сева, ты бы хоть немного поел, - забеспокоилась хозяйка, увидев, что муж начал одеваться.

- До еды ли теперь? - И мужчины вышли из дома.

В пути, часто понукая тощую кобылу, Пименов рассказал о том, что по поручению Соколова он тоже уезжал с Мраморского завода, так как горнощитский священник передал в уездную управу известие о появлении у сельской детворы какой-то незнакомой болезни. Управа срочно послала его туда, приказав осмотреть хворых, определить болезнь и доложить ей, или Соколову, или Доброхотову, когда он вернется.

- Действительно, там я обнаружил у трех ребят дифтерию, у двух - возвратный тиф. Сразу принял меры по их изоляции и написал донесение председателю уездной управы господину Клепинину. Теперь вот докладываю вам, - завершил Пименов свой рассказ.

- Кто-нибудь из нашего персонала около больных сейчас есть?

- Из Екатеринбурга прислали временного фельдшера, а из Полдневой - сестру милосердия.

- Да, беда не приходит одна, - Доброхотов в очередной раз вернул на колени соскользнувший саквояж. - Вчера хотел закончить годовой отчет, а рука не поднимается - столько умерших на участке!

- А сколько их по уезду, губернии, по всей России, - обволакивая лицо паром, горько выдохнул Пименов.

В тех местах, где деревья подступали к самой дороге, безветрие облегчало дыхание. Эти затишья и использовали мужчины для беседы. Но как только выезжали на открытые места, путь им преграждали сугробы, а под одежду проникал стылый воздух. Тогда Пименов выскакивал из кошевки, а Доброхотов кутался в шубу.

С мраморским фельдшером Доброхотов сработался быстрее, чем с другими подчиненными. Оба они любили медицину, оба с сердечным вниманием относились к пациентам. Особенно сблизила врача с мраморчанином его бескорыстная помощь в поиске дома для приемного покоя при переводе Доброхотова с Сысертского завода в Полевской в 1884 г.

На Мраморском заводе их уже ждали. Доброхотов, поздоровавшись, сразу же обратился к членам комитета народного здравия: "Господа! Может быть, мне не следовало пугать вас, но вы должны понять всю серьезность создавшегося в вашей волости положения. Прошлым летом в селе Седельникове Арамильской волости распространению дифтерии способствовала невозможность принятия каких-либо быстрых эффективных мер, так как была самая рабочая пора и рассчитывать на помощь местных жителей нам не удалось. Выздоравливающие дети беспрепятственно общались с вновь заболевшими, опять заболевали и умирали. Из 30 таких детей удалось спасти только 15, а эпидемия из села Седельниково переместилась в Горный Щит. И хотя нами, совместно с комитетом общественного здравия, в этом селе приняты были все меры предосторожности против дальнейшего распространения заразы, однако из заболевших 156 детей нам удалось спасти только 54".

Сельчане слушали доктора с посуровевшими лицами, не перебивая.

Доброхотов продолжал: "Иногда родители сами были повинны в смерти своих детей. Председатель комитета общественного здравия в Северском заводе поведал мне нынче о появлении какой-то горловой болезни, от которой умерла одна девочка и захворала другая. Я поспешил на место и определил, что болезнь эта - дифтерия, а при выяснении причины ее появления на заводе узнал следующее.

Дочь лесника Бабенкова гостила в Горнощитском Прииске у деда, в доме которого умерла от дифтерии девочка. Дочь Бабенкова присутствовала при погребении, прощаясь с ней, и на другой же день захворала и умерла. После этой девочки остались пальто и платье, которые отец умершей, Бабенков, подарил дочери другого лесника - Карягина. Последний, будучи предупрежден, что болезнь умершей была заразительная и может передаться через платье, принял некоторые меры предосторожности, повесив одежду для проветривания на мороз. В день же именин дочери надел на нее это пальто и послал в церковь. По возвращении из церкви девочка почувствовала озноб, жар, а к вечеру у нее опухла шея, дыхание стало затрудненное, и через несколько дней они умерла".

Слушатели сидели не шевелясь. Доброхотов, тяжело вздохнув, закончил невеселый рассказ: "При разузнавании, не приходил ли еще кто-нибудь в сообщение с домом Бабенкова, оказалось, что у него во время болезни дочери и после ее смерти были только два семейства - Карягина и Старостина. Тотчас был посещен Старостин. У него оказался уже заболевший мальчик ... Благодаря малому распространению болезни, помощи комитета общественного здравия, ее удалось строго локализовать, и болезнь на Северском заводе более не распространилась".

"А мальчика спасли ?" - раздался чей-то тихий взволнованный голос.

Доброхотов отрицательно качнул головой: "Опоздали".

Минуту спустя врач заговорил уже повелительным голосом: "Господа! Селения вашей волости, в коих выявлены очаги эпидемий, необходимо срочно разделить на участки и из их жителей избрать надзирателей. На обязанности этих лиц должно лежать следующее: выявить, кто не делал предохранительные прививки, и заставить сделать их; утром и вечером обходить дома, справляясь, нет ли новых заболеваний, а в случае появления таковых извещать фельдшера", Доброхотов кивнул в сторону Пименова: "Домохозяева, в свою очередь, тоже обязаны о каждом новом заболевании немедленно доносить участковому надзирателю или фельдшеру".

Во время затянувшейся беседы сельчане с недоумением смотрели на полицейских, которые сидели рядом с земским врачом. Доброхотов заметил их взгляды и продолжал: "Платья умерших необходимо немедленно сжигать, стеклянную и прочую посуду тщательно обмывать карболовой кислотой, а их жилища прокуривать горючей серой. Сжигание вещей будет проводиться в присутствии господ полицейских, отряженных вам для содействия уездной управой, а также волостных и сельских начальников, кои помогут вам оценить сжигаемые вещи, составить акт на их сжигание, а управа позже оплатит их стоимость".

В тот же день в Мраморском и Горнощитском заводах, на Горнощитском Прииске на домах, где находились больные или умершие, были вывешены черные флаги, а к воротам прибиты объявления, поясняющие значение флагов. В эти дворы вход воспрещался. Для тех улиц, на которых стояли такие дома, комитет общественного здравия в дополнение к предупредительным знакам на воротах нарядил особых караульных, которые следили за тем, чтобы никто не входил в зараженные избы. Члены комитета оповестили население о том, что прощание с умершими строго запрещается, а отпевание их должно производиться теперь не в церквах, как прежде, а в притворе храмов или на кладбищах, при заколоченных гробах.

Для омывания покойных были наняты особые женщины. Они сливали ополоски в вырытые вдали от жилья ямы, посыпавшиеся потом известью. Для семей, в домах которых производилась тщательная дезинфекция, были сняты специальные помещения. Особые помещения использовались и в качестве временного приемного покоя, куда помещались изолированные больные. Ухаживали за ними сестры милосердия, по просьбе Доброхотова присланные из Екатеринбурга ...

Как земский врач, в ведении которого находились Полевская, Горнощитская, Полдневская, Мраморская, Северская, Сысертская и Нижнеисетская волости с приписанными к ним другими селениями, Всеволод Александрович Доброхотов добился от уездной управы принятия подобных мер и в остальных населенных пунктах своего врачебного участка.

А. Н. КОЖЕВНИКОВ