Книги >
Михаил Заплатин, Феликс Вибе
"Самый красивый Урал"
На гору каменных идолов
На Маньпупыгнёре — горе каменных идолов — я впервые побывал в 1957 году.
Самолет доставил нас — меня и моего помощника Сашу — в таежный поселок Усть-Манья, лежащий на берегу Северной Сосьвы. Выслушав нашу просьбу, бригадир промхоза, старый человек с умными глазами, сказал:
— Дадим вам Маньпырисьойку. Он хорошо знает дорогу. Заметив на наших лицах недоумение, бригадир улыбнулся:
— Так в шутку зовут у нас старика Петра Ефимовича Самбиндалова. «Маньпырисьойка» означает «Мужик маленький, как мальчишка»..
Послали за Петром Ефимовичем. В сопровождении двух парней пришел низенького роста старик. На ногах его были надеты нярки, как называют здесь особую кожаную обувь. А выше, до самых бедер, было что-то напоминающее чулки, перевязанные под коленом кожаными ремешками. На поясе болтался охотничий нож с гирляндами клыков медведя. Шея повязана платком. Лысеющая голова ничем не прикрыта.
— Пася, пася,— сказал старик.
Мы переглянулись, не понимая этого слова.
— Он говорит «здравствуйте», — сказал один из сопровождавших старика парней.
Спохватившись, мы выпалили скороговоркой: «Здравствуйте, здравствуйте». После этого уселись на скамейку для переговоров.
Двое парней, как оказалось, были сыновьями старика. Того, что постарше, звали Николай, другого — Рудик. Младший хорошо говорил по-русски и невольно стал нашим переводчиком при разговоре.
Мы объяснили, что нам нужно от проводника: довести до горы Маньпупыгнер, ухаживать за лошадьми. А все остальное вместе — питание, охота, рыбная ловля. Только нужно взять с собой ружье. Дроби, пороха и пыжей у нас в достатке.
Со всеми условиями старик согласился. Сказал, что возьмет с собой собаку-лайку, ружье и запас сухарей с чаем.
Когда мы ударили по рукам, старик хитро улыбнулся и сказал по-русски: «Водка нада. Нога сырой будет...» Все присутствующие засмеялись. Я успокоил старика: «Для ног будет!», имея в виду наш неприкосновенный запас для лечебных целей.
Мы рассчитывали на четыре лошади: две под аппаратуру и снаряжение, две верховые. Но в самый последний момент выяснилось, что четырех коней дать не могут: все разобраны геологическими партиями. Оставались свободными только две кобылы с жеребятами.
Это бесплатное приложение — жеребята — очень смутило нас. Исключалась возможность ехать верхом, так как лошади будут нагружены по 80 килограммов каждая. Мы должны одолеть весь путь пешком. Ста километров по труднопроходимой тайге — это нелегко. Кроме того, прибавилась еще одна забота на голову администратора Саши. На двух лошадей с жеребятами он вынужден был подписать сохранное обязательство в том, что они все будут в целости и без повреждений. В противном случае наша киногруппа несет материальную ответственность. И первый ответчик — администратор.
Саша подписывал этот документ с явным неудовольствием. Но иного выхода не было.
В назначенный день к нам пришел Маньпырисьойка в сопровождении белой собаки с обрубленным хвостом. За плечами маленькая котомка и ружье.
— Как зовут собаку? — спросил Саша.
— Паль...
Общими усилиями собрали аппаратуру, навьючили лошадей. Двинулись, в путь. Никто нас не провожал, никому мы не сказали «до свидания». Здесь люди уходят в тайгу так же незаметно, как и возвращаются из нее.
Проводник вел первую лошадь за уздечку. Саша — вторую. Я с ружьем и двумя фотоаппаратами на плече завершал это шествие. Жеребята резвились вокруг нас, то забегали вперед, то отставали. Это были две маленькие кобылки. Саша норовил огреть их вицей и покрикивал: «Эй вы, девчонки!..»
Долго шли по таежной тропе. Заметно склонилось солнце, близились вечерние часы. Свернули с тропы в лес и, преодолев бурелом, вышли к реке Манье. Перешли ее вброд. Проводник остановил своего коня.
— Спать тут надо. Седня хватит. Лошадь устал...
Расположились на ночлег вблизи отвесного берегового камня. Старик назвал его «Суинг-Керас», то есть «Кричащий камень», или «Эхо-камень». Поставили палатку, разожгли костер.
За приготовлением еды отвлеклись и не заметили, как наши лошади куда-то исчезли. Для нас это было неожиданным ударом. А для администратора Саши особенно: ведь он подписал сохранное обязательство!
Лишиться лошадей в тайге — значит обречь себя на срыв экспедиции. Хорошо еще, что это случилось в первый день похода, когда до Усть-Маньи не так уж далеко. Если лошади ушли домой, за ними можно сходить. Ну а если бы это произошло на третий, на четвертый день? Где стали бы мы искать своих коней в глухой тайге?..
Ворча и ругаясь, Саша направился вниз по Манье. За ним пошел проводник. Я остался у костра, волнуясь за исход поисков: найдут или не найдут?
Но вот раздался резкий окрик и послышался звук колокольчика, который был привязан на шее у одной из лошадей. Из-за кустов показался проводник верхом на коне. Саша вел за уздечку другого. За ними шествовали жеребята.
Коней привязали к дереву толстой кожаной веревкой. После этого можно было спокойно заняться ужином. Уселись вокруг костра. Лес окружал нас темной громадой с острыми шпилями пихт и елей. Они силуэтами выделялись на звездном небе.
Наступила наша первая таежная ночь. Несмотря на уговоры, манси не согласился лечь в палатке, а устроился на земле, прямо у костра. Вот это закалка в шестьдесят пять лет!
Стояла непривычная тишина. Хвойный лес давил своей чернотой со всех сторон. На камне Суинг-Керас проухал филин.
Ранним утром в тайге прозвучали далекие выстрелы. Я проснулся, прислушался. Где-то вблизи звенел колокольчик. Значит, лошади целы. Через щель в палатке проникала утренняя свежесть. Было видно — солнце поднималось в тучах. День намечался пасмурным. А как себя чувствует проводник? Я выглянул в щель. У потухшего костра, свернувшись комочком, лежал наш «Дерсу». Собака ютилась у его ног.
Снова раздался выстрел. На сей раз ближе. Зашевелился комочек у костра. Собака подняла голову и заурчала. Проводник прикрикнул на нее:
— Пырья, Паль! (В смысле — перестань!)
С этими словами он скинул со своей головы телогрейку и поднялся на ноги. Увидев меня, улыбнулся.
— Кто это стреляет? — спросил я.
— Монин сено коси близко. Мой сын там есть. Наверно, охота ходи...
Проснулся Саша и первым делом поинтересовался лошадьми. Они паслись в густой траве на берегу. Жеребята лежали возле. Саша успокоился.
Из-за камня Суинг-Керас показалась белая лошадь. Подъехал верхом молодой манси с ружьем через плечо. Он бойко заговорил с проводником. В парне мы узнали Николая — старшего сына Петра Ефимовича. С группой других манси он косил сено за камнем.
Николай вскоре уехал от нас. Навьючив лошадей, мы направились вверх по Манье. Выше камня встретили группу косарей. С ними было много собак, четыре лошади и две лодки узкие и длинные. На берегу, недалеко от покоса, стоял большой шалаш. На кольях рядом висели ружья.
Нас приняли очень любезно. Заварили крепкий чай. За чаепитием Петр Ефимович собрал вокруг себя косарей, что-то восторженно рассказывал, часто вставляя в свою речь слово «Маньпупыгнер».
Пошли дальше. Река Манья течет здесь по шумным каменистым перекатам среди скал. Густой таежный лес тянется по ее берегам. От каждой скалы мы вынуждены переходить реку вброд на противоположный берег.
Дошли до места, где когда-то был крохотный поселок Маньяпауль. Он отмечен на картах, а в действительности его не существует давно. Теперь здесь голое место с обилием особого сорта сочной травы, растущей островами на месте бывших домов и строений. За поляной, в лесу, над могильными холмиками стоят покосившиеся кресты — недолговечная память о тех, кто жил когда-то на этих берегах.
Узенькая, едва заметная тропа повела нас в сосновый бор. Место сухое, светлое. Под ногами сплошной черничник. К ягодам рука тянется невольно. Но во рту уже горько и приторно от них.
Вышли на старую узкую просеку с едва различимой тропой. Солнце уже было низко за лесом, когда мы подходили к речке Мазыпатье, месту очередного ночлега.
В предрассветные часы я услышал урчание нашей собаки. Проснулся старик и прикрикнул на нее. Я снова погрузился в сон, но был разбужен выстрелами. Догадался — это стрелял наш проводник. Скоро он пришел и бросил на землю что-то тяжелое. Я вылез из палатки и увидел на земле двух тетеревов.
— Сперва один стреляй, потом другой,— объяснил Петр Ефимович.
Солнце поднималось из-за леса. Его еще не было видно, но верхушки кедров и пихт уже были подсвечены золотистым светом. Речка Мазыпатья была еще в тени. С прибрежных деревьев, красиво драпируя стволы, свисали свинцово-пепельного цвета лишайники.
В лесу снова залаяла собака. Проводник сказал:
— Это глухарь. Ходи, ходи...
«Ходи, ходи» было адресовано мне. Я взял ружье и побежал на лап Паля. Осторожно пробираясь между сосен и всматриваясь, увидел нашу белую собаку под деревом. Задрав морду вверх, она заливалась лаем. Сердце мое учащенно билось: я впервые шел на глухаря и живым не видел его ни разу.
Осторожно подкрадываясь, смотрел по направлению взгляда собаки. Наконец увидел среди ветвей огромную черную птицу. Долго не раздумывая, прицелился и выстрелил. Глухарь камнем повалился вниз.
Лайка подскочила к птице и схватила ее. Глухарь бил крылом по земле и, раскрыв большой белый клюв, казалось, смотрел на меня. Через несколько секунд он затих. Я поднял его за крыло. Тяжесть была внушительная. Такого трофея мои руки еще никогда не держали.
Радостный и гордый, я понес добычу к своим. Помощник мой еще спал.
— Сашка, смотри, какой петух!..
Сашка зашевелился в палатке, вылез и ахнул. Я бросил глухаря рядом с тетеревами. Проводник, увидев дичь, одобрительно сказал: «Хорошо, хорошо».
После этого утра он проникся ко мне симпатией. «Начальник хорошо охота знай». Заявил, что я понятно говорю с ним, а Сашу он плохо понимает.
— Я ходи Екатеринбург давно-давно. Люди не понимай, как говори. Ты хорошо говори, я все понимай...
Я разговаривал со стариком в той же упрощенной манере.
Мы продвигались по просеке дальше. Кругом стоял горелый лес. Одинокие вершины кое-где уцелевших деревьев торчали среди сплошных зарослей березовой молоди. За горельником, вдали, виднелись горы.
— Это ведь Урал! — крикнул я.
— Нёр, Нёр! — согласно закивал головой проводник. Урал манси называют словом «Нёр».
Мы шли по тропе среди сплошных зарослей березняка. Старик поманил меня пальцем и показал на следы, похожие на собачьи, только крупные.
— Кто ходил? — спросил он.
— Волк? — ответил я вопросом.
— Правильна...
Пройдя немного, он снова остановился.
— А это? — показал на круглый след с углублением от когтей в передней части.
— Медведь?!
Старик закивал. Впереди внезапно залаял Паль. Что-то затрещало, и прямо на нас выскочила громадная лосиха. Я невольно потянулся к ружью.
— Стреляй не надо! — крикнул проводник.
Лосиха скрылась, за ней убежала и лайка. Все произошло в какие-то секунды. Появление лесного великана было так внезапно, что я не успел снять фотоаппарат, который висел у меня на груди. Кинокамера была упакована во вьюках. Интересный кадр был упущен. Я сделал для себя вывод — в походах надо всегда иметь готовую к съемке кинокамеру.
Когда солнце скрылось за горы, спустились к Манье на ночлег. Снова мы на берегах этой речки! Здесь, в верховьях, она мелкая, с перекатами и узким руслом, вполне оправдывает свое название. «Манья» по-мансийски — «Маленькая речка». Под перекатами обычно небольшие ямы, в которых обитают хариусы. Здесь их никто не ловит, никто не пугает.
Проводник осторожно подвел нас к одной такой яме и указал пальцем в воду.
— Смотри, харюз...
Мы увидели стаю рыб. Их было штук пятнадцать. Они то медленно скользили навстречу быстрой струе под перекатом, то стояли в месте и плавно шевелили своими большими спинными плавниками.
Хариус по-мансийски—«осьсяхул». То есть узкая, продолговатая рыба. Она гуляет из ямы в яму. Если река в нижнем течении прогревается, хариус в поисках более холодной воды перебирается в верховья.
Несколько рыбин, пойманных проводником на искусственную мушку, составили нам неплохой ужин. После чая Саша забрался в палатку спать. Мы со стариком еще долго сидели у костра, слушали журчание речки на перекате и всплески хариусов в яме.
Вдали силуэтом рисовался лесистый купол горы Манья-Тумп. Старый манси, кивнув головой в ее сторону, сказал:
— Давно-давно гора ходи нельзя было... Я насторожился.
— Почему?
— Кто ходи, тот хворай долго и умирай...
— Что там такое было?
— Старые люди говори — там пупы стоял, Сорни Эква, Золотой Баба...
Старик замолчал. Мне показалось — в тайге наступила таинственная тишина. Треск сучьев в костре почему-то усилился. Я покосился на черный силуэт горы Манья-Тумп. Легкий озноб невольно пробежал по телу.
Старый манси продолжал: .
— Страшно было близко гора ходи. Баба кричал шибко...
— Как кричала?
— Моя не знай. Люди говори — страшный голос...
— А теперь на гору ходят?
— Кто молодой, ходил. Говорил, совсем ничево нет...
— Давай-ка сходим туда, Петр Ефимович!
— Нет, моя туда не ходи. Грех будет. Помирай не хочу...
Я понимал, что старика трудно уговорить. Вековое суеверие мешает ему побороть страх.
Беседа наша закончилась. Старик стал укладываться спать у костра. Я ловил себя на том, что всего несколько минут перед этим безразлично смотрел на гору Манья-Тумп. Теперь же с какой-то настороженностью вглядывался в ее черную лесистую вершину. В палатке долго не мог заснуть под впечатлением вечернего разговора.
С нашей стоянки виден основной хребет Урала — Поясовый Камень. Туда лежит наш путь. За хребтом — желанная гора Маньпупыгнер.
После завтрака отправляемся. Но старик предупреждает нас:
— Маньпупыгнер сёдня ходи нету. Далёко!..
От Маньи на хребет теперь потянулась только слабо заметная оленья тропа. Начался подъем. Тайга сменилась предгорным мелколесьем с кривыми и низенькими березками. И здесь земля усыпана черникой. Чем выше в гору, тем больше разрастались черничники.
Березы скоро уступили место карликовому полярному березняку, едва заметному под ногами. Началась растительность тундры. А еще выше —широкие полосы каменных россыпей. По ним идти было трудно, особенно лошадям: скользили копыта, проваливались между камней.
Выше, еще выше, и наконец перед нами открылась величественная панорама Уральского хребта. Я чувствовал, что скоро выйдем на вершину Поясового Камня. Вырвался вперед. Хотелось первому увидеть Маньпупыгнер. Еще несколько шагов в гору, и перед моими глазами западный склон Урала. На возвышенности слева виднелись знаменитые столбы.
— Наша гора!..— закричал я, показывая рукой вдаль. Подошли спутники. Старик закивал головой:
— Маньпупыгнер, Маньпупыгнер...
Мы радовались, что наконец увидели желанную цель нашей экспедиции. Сели на камни отдохнуть. Разговорились.
Проводник чистосердечно признался, что был у столбов лет десять назад и немного забыл дорогу.
— Когда придем туда? — нетерпеливо спросил я.
— Сёдня не будем. Далёко,— опять повторил он знакомую фразу.
Столбы Маньпупыгнера казались совсем близко, и не верилось, что до вечера мы не дойдем до них.
— Разве это далеко? По карте всего километров десять...
— Э-э, карта показывай так, ходи другой дело...
Петр Ефимович долго глядел на тайгу западного склона, что-то внимательно высматривал. Наконец сказал:
— Так пойдем,— показал рукой туда, где начинался лес.— Там есть олений дорога...
Стали осторожно спускаться по склону. Выбрались к небольшой, но шумной речушке, которая бурно вытекала из самого тела хребта.
— Егра-Ляга это,— оповестил старик.
Мы находились вблизи древнего пути через Уральский хребет — Югринского прохода. На месте водораздела хребет имеет глубокую впадину с болотистой низиной, из которой берут начало две реки, текущие в разные стороны: Манья и Егра-Ляга.
Река Манья, по которой мы поднялись к Уралу, стекает с восточного склона хребта в Северную Сосьву. Егра-Ляга направляет свои воды на запад, в реку Илыч. Текущую на восток Манью древние манси называли «Тагт-Манья» (Сосьвинская Манья), а Егру-Лягу именовали «Ольс-Манья» (Илычская Манья).
Любопытно, что коми-зыряне в древности называли народ манси «егра-гас», что на их языке означает «югорский народ». Вполне возможно, что от этого названия жителей древней Югры и получила имя река Егра-Ляга, значит — Югорская Ляга.
От Егры-Ляги начиналась хорошая оленья тропа. По траве было заметно — здесь недавно прогоняли оленей. Мы шли среди приземистых искривленных берез. Неожиданно наскочили на богатое грибное место. Несколько десятков молоденьких подосиновиков группками росли среди густого ковра черничника. Я быстро наполнил грибами охотничью сетку.
Проводник, наблюдая за моим занятием, усмехнулся:
— Манси это не кушай...
— Подожди, Петр Ефимович. Придем на Маньпупыгнер, я тебя угощу.
— Моя давай глухарь, таймень, лось, харюз. Гриб — худой пища. Это олень еда...
— И я тоже не люблю грибов,— вставил Саша.— Мясо глухаря вкуснее...
Они со стариком принялись есть чернику. Ползая по земле, пригоршнями гребли спелые ягоды. Даже наша лайка Паль с жадностью хватала их с кустиков.
— Медведь жирный, когда много кушай это,— сказал манси. Вершина Маньпупыгнер перед нами, за долиной реки. Слева видна высшая точка этой горы. В бинокль заметно, что на ней возвышаются две группы гигантских камней. Правее этой вершины гора имеет седловину, после которой начинается вторая возвышенность, пониже. За ней скрылись наши каменные богатыри.
Проводник выводит нас на хорошо заметную дорогу. В грязи видны следы от полозьев нарт. По-видимому, оленеводы проезжали здесь не так давно. Старик показал нам следы волков.
— Совсем плохой зверь. Много олень и лось губи...
Все ниже и ниже спускались в долину и неожиданно вышли на берег речки.
— Печерья...— объяснил проводник.
Печора здесь еще маленькая живописная лесная речка, но очень шумливая. По берегам стоят кедры и высокие сочные травы из семейства зонтичных. Трудно поверить, что эта крохотная речка дает начало великой реке Севера. Мы освежились холодными струями и с жадностью пили из ладоней. Вода не отличалась какими-то особыми качествами, но мы хвалили ее вкус: в этом краю нам все нравится.
— Давайте заночуем здесь,— предложил Саша.
— Спать-то тут хорошо-о. Лошадь сено много кушай,— поддержал старик и стал привязывать коня к дереву.
— Когда же придем на Маньпупыгнер! — возмутился я.
— Завтра будем...
Я подчинился желанию большинства, хотя мне не терпелось поскорее увидеть сказочные останцы. На облюбованном берегу маленькой Печоры устроили лагерь. Пока разводили костер, потом варили глухаря, я занимался грибами. Проводник с недоверием смотрел на мою работу. Саша нетерпеливо поглядывал на булькающий над костром котелок с глухариным варевом.
Кастрюлю с грибами повесили рядом с котелком.
— Сейчас, Петр Ефимович, ты попробуешь русской пищи.
— Давай, дава-ай...
Когда все было готово, проводник взял ложкой гриб. Попробовал и задумался. Потом взял еще грибок и еще. Проглотив несколько, он замотал головой:
— Хорошо-о!.. Кусно, кусно!..
Старик с аппетитом ел грибы, запивал их крепким чаем. Он заваривал его густо, пил всегда с особым наслаждением, по нескольку кружек. И при этом почти ежедневно говорил нам с Сашей одну и ту же фразу:
— Чай-та много пьешь — будешь крепкой!.. Рано утром нас снова будят выстрелы в тайге.
— «Дерсу» промышляет,— сказал Саша, сонно потягиваясь в спальном мешке.
Я прислушался. Где-то далеко лаяла собака. Потом прогремел еще один выстрел.
— Глухарей про запас готовит...
Через некоторое время пришел старик и бросил у костра двух черных петухов.
— Зачем много спишь? — с укором сказал он.— Утром охота хороший. На котел мяса нада!..
Долгими были наши сборы поутру. Позавтракать, собрать палатку и снаряжение, навьючить лошадей — на это уходит много времени.
— Пойдем на Маньпупыгнер, начальник,— сказал старик, взяв лошадь за уздечку.
Отправились в наш последний переход. Тайга постепенно редела. Под ногами снова карликовый березняк. От него сапоги покрывались желтой пыльцой. Шли по направлению к седловине. Отсюда хорошо был виден купол горы Нечерьяталяхсяхль, от которой берет начало Печора. Урал сплошной стеной тянется над тайгой и уходит далеко на север. Там виднеется цепь гор с вершинами Ёвт-Хури и Маньквотнёр.
Приблизились к седловине. Почти от самого седла по склону течет ручей. Он хорошо заметен по ярко-зеленой траве, растущей вдоль потока.
— Начальник, подожди.— Старик бросил повод лошади и побежал к ручью.
Вернувшись обратно, он стал уговаривать нас:
— Место ёмас. Трава много, вода много, дрова есть, спать тут нада. Маньпупыгнер можно завтра...
Что-то неладное творилось с проводником, не торопился он к идолам. А до столбов оставалось совсем немного. Они где-то здесь, сразу за вершиной, в километре от нас. По небу видно, что к вечеру намечался живописный закат. Я не согласился ни на какие уговоры и заявил старику:
— С ходу пойдем на вершину, снимаем там, потом вернемся сюда. Проводник неохотно согласился. Оставили на поляне часть грузов:
палатку, снаряжение, продовольствие. Съемочную аппаратуру забрали с собой.
Медленно шли среди редких приземистых елочек. Карликовый березняк путался в ногах, мешал идти. Впереди из-за склона неожиданно показалась верхняя часть одного из столбов.
— Ура-а! — закричал молчавший до сего времени Саша.— Маньпупыгнер!..
— Маньпупыгнер, Маньпупыгнер,— закивал головой Петр Ефимович, но на его лице было больше растерянности, чем радости.
Я ринулся вперед, щелкая на ходу фотоаппаратом. Перед нами один за другим стали показываться знаменитые столбы. И наконец открылась удивительная картина. На ровном плато, как солдаты, выстроились причудливые каменные истуканы. В первые минуты даже как-то жутко смотреть на эти странные творения природы.
Направляемся к первому, самому высокому столбу. Лошади насторожились, плотно прижали уши. Одна из них заметалась, заржала и рванулась в сторону. Проводник едва сдержал ее. Оказывается, необычный вид каменных изваяний действует даже на животных!
В предвечернем воздухе полное затишье. Это еще более усилило ощущение таинственности. Лошади мало-помалу привыкли и стали пощипывать траву. Лишь изредка косились на столбы, лишний раз проверяя, нет ли в них чего опасного.
Едва мы успели смонтировать аппаратуру, в западной части неба появились изумительные по красоте облака. Они клубились, каждую минуту меняли свои формы. Одно облако наплыло на солнце, края его запылали, как раскаленный металл. На этом фоне четко вырисовывался силуэт каменного гиганта. Через минуту облако приняло уже другие очертания — вытянулось вверх, загнулось, стало похожим на странную каменную фигуру. Еще через минуту оно расползлось в сплошную ноздреватую массу и закрыло солнце. Сквозь частые просветы на землю веером падали яркие лучи.
Пылал огненными красками закат. На фоне его выделялся массивный столб, напоминающий средневековую башню с бойницами. В стороне стоял с конями Петр Ефимович и наблюдал за нашей работой. Трудно было понять, что происходило со стариком. Он был грустен, молчалив и, казалось, нетерпеливо ждал конца съемки.
Когда багровый солнечный диск уплыл за горизонт, наступили сумерки. Мы направились к ручью, где проводник выбрал место для ночлега.
На стоянке старый манси заметно повеселел. Деятельно занимался костром, ощипывал глухаря на ужин.
— Сашка, тащи вода! Чай нада!..
И при этом хитренько и выжидающе поглядывал на меня. Я понял его взгляды. Достал обещанную бутылку коньяка. Старик обрадовался.
Наш торжественный ужин проходил у ночного костра. Где-то рядом, в темноте, кричали горные куропатки. Я попробовал отойти в сторону и посмотреть на наш костер из темноты. На едва светлеющем небе выделялись очертания вершин Поясового Камня. Тайга потонула внизу, на темном дне долины Печоры. И среди этого безмолвия — яркое пламя костра на склоне Маньпупыгнера.
Утро следующего дня занялось ясное. День обещал хорошую съемку. Теперь можно будет получше рассмотреть окрестности нашей стоянки и еще раз обследовать камни.
Гора Маньпупыгнер, вытянутая строго по меридиану, состоит из двух вершин, разделенных седловиной. Мы устроили лагерь как раз на седловине, с которой стекал ручей. Над нами высилась вторая вершина, за ней, на ровном плато, находились каменные столбы.
Центральная группа останцов Маньпупыгнера состоит из семи отдельных скал. В стороне, на значительном расстоянии от остальных шести, выделяется мощный тридцатичетырехметровый столб. Это массивная бутылеобразная колонна, прочно стоящая в центре плато.
Группа из шести — самая оригинальная. Эти останцы расположены в одну линию над крутым обрывом, усыпанным глыбами камней — продуктами их собственного разрушения. Один из останцов напоминает фигуру с острова Пасхи. Другой кажется похожим на карлика или гнома, посаженного в мешок.
К западу от центральной группы останцов на нижней площадке привлекают внимание еще несколько каменных глыб. Среди них мощная скала, напоминающая с одной стороны торс мамонта с отбитыми бивнями. С другой стороны вершина этого камня создает впечатление головы льва с огромной трещиной на затылке. «Грива» льва держится на очень маленьких камнях и, кажется, вот-вот рухнет.
Рядом находится скала, схожая с фигурой сфинкса. И на ней же — небольшой балансирующий камень. Группу дополняет стоящ особняком останец, похожий сверху на сторожевую башню с амбразурами — это с одной стороны. А с другого направления в очертаниях камня можно угадать контуры лежащего верблюда.
Кончив съемку у Льва и Верблюда, мы перешли к центральной группе столбов. Сначала к Бутыли, потом к шести останцам у обрыв Торопились заснять как можно больше кадров в этот день.
И это было совсем не легко. Каждый кадр нужно как-то интересно построить, выбрать выгодные, живописные точки. Прежде чем заснят камень, обойдешь его со всех сторон, понаблюдаешь под разными раку сами. И только тогда берешься за кинокамеру.
К концу дня мы оказались у стоящих над обрывом шести скал. На съемку этих останцов тоже ушло много времени. Мой помощник уже беспокоился.
— Не пора ли кончать? Что-то есть хочется...
Решаем на сегодня съемку закончить. Саша с проводником увоз на конях аппаратуру к большому столбу. Там ждут меня. Я задерживаюсь, чтобы посмотреть на шестерку камней с разных направлений и установить, видно ли заходящее солнце между столбами этой группы.
Прыгая по каменной россыпи под фигурами, я мимолетно взглянул на них и ахнул от удивления. Три фигуры, стоящие в ряд, мы только что снимали с одного направления и видели в них нечто похожее на идолов или чудовищ. А теперь же я увидел четкие силуэты сидящего кролика, голову барана и... человеческий бюст!
Человеческий силуэт производил особенное впечатление. Представьте себе бюст человека на пьедестале с характерной прической времен Грибоедова и Гоголя. С ясной линией лба и надбровных дуг, носа и открытого рта. С четко выраженным подбородком, шеей и выпяченной грудью с пышным жабо — вылитый Хлестаков! С другого направления этот камень совершенно терял сходство с Хлестаковым и становился похожим на элегантный профиль английской леди восемнадцатого столетия.
За этим бюстом — фигура барана или, вернее всего, известная шахматная фигура коня, но с головой барана. А если на нее взглянуть с другой стороны, то в очертаниях камня появляется что-то человеческое. Третья скала — сидящий кролик с длинными ушами.
Я карабкаюсь по россыпи вверх, кричу и делаю знаки Саше:
— Разгружай аппаратуру!
Он не слышит и не понимает меня. Бегу к нему, сам снимаю с коней кинокамеру и с помощником возвращаюсь на найденную мной точку.
— Видишь?..
— Вот это да!..
Прошу его вместе с Петром Ефимовичем позировать мне возле камней. Вместе с ними и Паль решил засняться. В сравнении с двумя человеческими фигурами и собакой камни сразу «выросли», обрели монументальность.
В свой лагерь мы возвращались усталые, но удовлетворенные. И дорогой, и потом у костра я долго размышлял об удивительных творениях, которые создала здесь природа.
Как же образовались причудливые камни на вершине Маньпупыгнера?
Мансийская легенда говорит, что это были богатыри, шедшие под предводительством своего шамана на восток, чтобы погубить вогульский народ. Но когда они поднялись на эту вершину и увидели вдали священную гору вогулов Ялпингнёр — предводитель богатырей в ужасе бросил барабан и все они окаменели. Барабан тоже окаменел, превратился в гору. С тех пор она называется «Койп», что означает «барабан».
Само название горы Маньпупыгнер переводится с мансийского как Малая гора богов. Возможно, в древности она была предметом языческого поклонения предков манси.
Но как же в действительности очутились гигантские камни на Маньпупыгнере? Вот что говорит об этом наука.
Все эти оригинальные формы создала природа благодаря действию воды, ветра и температурных колебаний. Жара и мороз, дождь и снег, вода и ветер, растения и животные — вот что разрушает камень.
Несокрушимы, казалось бы, заоблачные вершины, где не растут даже лишайники, но и они постоянно и упорно разрушаются невидимыми глазу существами — микроорганизмами. У этих бактерий есть даже свои определенные вкусы: одни питаются только полевыми шпатами, другие пожирают только слюду. Разрушенный бактериями минерал превращается в пыль и песок. Ветер подхватывает мелкие песчинки, ударяет ими о скалы, выбивает углубления на их поверхности.
На вершинах Северного Урала процессы разрушения протекают в условиях, близких к полярной зоне. Основным разрушителем горных пород здесь является так называемое морозное выветривание, связанное с замерзанием воды в трещинах, особенно весной и осенью. Это характерно для края сурового климата, где в течение дня и ночи в осеннее и весеннее время происходят резкие колебания температуры.
Морозное выветривание создает интересные формы, прекрасным примером которых являются живописные руины на горе каменных идолов. На сотни километров вокруг тянется безлюдная тайга, а над ней, среди горной пустыни, как замок, стоит гора Маньпупыгнер.
Мне посчастливилось снова увидеть диковинные камни. Через шесть лет я опять оказался у их подножия. На этот раз от Пермской студии телевидения. «На гору каменных идолов» — так должен был называться фильм.
Как и прежде, свой конный караван мы снаряжали в Усть-Манье.
Лесная природа на берегах как будто не изменилась. Все тот же шум Северной Сосьвы. Неизменными были и почерневшие избы мансийской деревушки. Я смотрел на все с внутренним волнением, словно вернулся на родину после долгого отсутствия.
Из прежних знакомых я встретил Николая — сына нашего бывшего проводника. Парень вырос, возмужал. Мой первый вопрос был об отце.
— Пойдем... Увидишь,— сказал он и повел меня в поселок.
На берегу перед домом, повернувшись к нам спиной, трудился над новой лодкой старик.
— Не видишь, что ли, кто там? — спросил Николай.
Я узнал знакомую фигуру давнего спутника.
— Петр Ефимович!
Старик обернулся. Отложил в сторону топор. Направился к нам. Лицо его расплылось в улыбке. Он подходил ко мне, вытянув обе руки вперед.
— Пася, пася!..
— Здравствуй, Петр Ефимович!..
Крепкие рукопожатия. Я всматриваюсь в лицо старика. Постарел приятель.
— Как поживаешь, Петр Ефимович? На охоту ходишь?
— Ходим, ходим,— качает он головой и спрашивает: — Опять Урал идешь?
— Маньпупыгнер снова буду снимать.
— О! Хорошо, хорошо.
— Собирались мы с тобой на Тосамтоую за глухарями,—вспомнил я наш разговор шестилетней давности.
Старик качает головой:
— Там эспедиция много работай. Теперь глухарь нет, лось далеко бегай...
Подумав, спросил меня:
— Я слыхал — ты много ходи манси-ма?
— Много, Петр Ефимович, много.
— Лопсия был? Няйс был? Висум был?
— Был, был.
— Другой год опять здесь будешь? — спросил старик.
— Наверно, буду. Хочу снимать маленьких глухарят.
— Давай... Место знаю. Тебе покажу.
Я крепко пожал ему руку.
— Пойдем изба чай пить,— пригласил Петр Ефимович.
В избе я попытался узнать, может ли он пойти с нами и на этот раз.
— Далеко... Больной стал. Нога терпит нету...
— Кто же согласится?..
— Данил Анямов может. Мой Николай возьми...
Окончательный выбор пал на Данилу Анямова, так как Николай был занят на сенокосе.
Помощником моим на этот раз был Евгений, умелый на все руки парень. Мы повторяли маршрут 1957 года. Но теперь у нас было столько лошадей, что каждый ехал верхом. Три коня под седоков, три — под вьюки.
Какое все-таки это удовольствие — верхом на коне! Плутаешь по тайге, переходишь вброд бурные реки, поднимаешься в горы... Всегда чувствуешь себя вдвоем. Конь твой первый товарищ. С ним ты разговариваешь, он как будто понимает человеческую речь. Послушен, охотно принимает ласку.
Едущий впереди Данила весело насвистывает, восхищенным взором оглядывает тайгу. Неожиданно повернувшись в мою сторону, он спрашивает:
— Слушай, зачем война бывает? Я отвечаю:
— Одни хотят землю у других захватить. Как, по вашей легенде, это хотели сделать богатыри на Маньпупыгнере — покорить ваш народ...
Данила удивлен:
— Зачем мне чужая земля? Возьми меня из тайги — я пропаду совсем!..
Мне понятно его откровение. Да, Даниле тайга — мать, она ему школа, в ней — вся его жизнь. Ему в ней все ясно, все известно. Каждый кедр, каждая елочка — его.
Даниле сорок лет. Из своей тайги он никуда не ездил. Даже в Ивделе не бывал. Поезда никогда не видел! Странно в наше время встретить такого человека. Однако у Данилы есть чему поучиться. Он очень умелый таежный следопыт, опытный охотник, оленевод. Скромен, честен, добр, вежлив. По-настоящему хороший человек, на которого всегда можно положиться.
По знакомой тропе мы дошли до хариусной ямы в верховьях Маньи. Здесь у всех оленеводов традиционное место ночлега перед подъемом на Урал. Я обмакнул руку в холодную чистую воду речки, обмыл вспотевшее лицо. Мысленно приветствовал речонку: «Здравствуй, давняя знакомая! Привет, маленькая речка Манья!»
В сумерках мы поднялись от истока Печоры на гору Маньпупыгнер. В знакомом состоянии замешательства стоим перед окаменевшими «богатырями». Зачарованно смотрим на таинственные творения природы.
Наконец вспоминаем, зачем пришли сюда. Готовим к съемке кинокамеру. Но на наших глазах погода неожиданно стала меняться. Небо заволокло тучами, истуканы наполовину скрылись в облачной массе. Под нахлынувшей хмарью стемнело. Съемка не состоялась.
В отличие от прежнего проводника Петра Ефимовича Данила проявил полное равнодушие к священным камням и перемене погоды. Нашел место для лагеря в самой близости к останцам. Они были видны из палатки. И дров для костра было в избытке. И лошадям травы вволю.
Мы легли спать теплой осенью, а проснулись зимой. Палатка прогибалась от снега. Обильной кухтой оделась тайга под истуканами.
— Холодрыга-то какая! — ежился в спальном мешке Евгений. Внезапное наступление зимы в горах не входило в наши планы.
Но мы были вынуждены проводить съемку каменных идолов и на снежной натуре. Это казалось и сурово, и живописно.
— Смотри! Ятри! — показал Данила в небо.
Мы видим: летит через Урал тетерев — с восточного склона на западный. Часто-часто машет крыльями. Потом попланирует и снова машет.
— Из Азии в Европу тянет! — смеется Евгений.
— По снежку, наверно, соскучился,— говорю я.
— Манси-ма жить не хочет. Саран-ма полетел,— шутит Данила.
Свое родное Северное Зауралье манси называют Манси-ма. То есть мансийский край, мансийская земля. А земли, расположенные западнее хребта, они именуют «Саран-ма», значит, «Зырянская сторона».
Снег не испортил вида каменных исполинов. Наоборот — придал их облику суровость, усилил эффект сказочности.
Прошла неделя в ежедневной съемке. В горах стали часты туманы, снегопады. Решили покинуть Маньпупыгнер. Однажды утром занялись сборами. Все наше снаряжение оказалось мокрым от непогоды.
Последний кадр в тумане, и мы уходим в горы. Свищет ветер на вершине. Облака облизывают каменные изваяния. Слабыми силуэтами просматриваются они в туманной пелене, порой совсем пропадают. Плохо даже видно Данилу, едущего на коне впереди.
Ловлю глазами очертания камней и мысленно говорю им: «Придется ли еще встретиться с вами?..»
Проходит еще шестнадцать лет. Какими далекими кажутся годы тех конных походов на Маньпупыгнер! С Петром Ефимовичем и с Данилой Анямовым... Их уже нет в живых.
Летом 1979 года я снимал фильм о природе реки Илыча. С высокого берега близ устья Егры-Ляги были видны каменные боги. До них по прямой всего 27 километров. Можно сходить пешком, как теперь поступают туристы. Но мне захотелось посмотреть на каменные дива с воздуха. И я решил воспользоваться вертолетом.
Желающих лететь набралось много. И молодой лесничий Саша. И московский поэт Эдик. И трое студентов из лесотехнического института. Пришлось уговорить летчиков взять почти всех.
Полет длился минут двенадцать. Вскоре все увидели замысловатых каменных истуканов на ровном плато горы. После виража над ними вертолет приземлился у главного большого столба, по легенде — окаменевшего шамана.
Командир выбрался из кабины, посмотрел на небо:
— Погода отменная! Делайте свое дело. И не торопитесь...— Он достал из сумки узкопленочную кинокамеру.— Я тоже займусь съемкой. Покажите, где тут лучшие точки. Вы человек здесь бывалый.
Летчик прав. За два похода на эту гору я изучил идолов основательно.
— Пошли,— повел я всех к шестерке столбов, стоящих над обрывом к тайге.
Сияло солнце над Уралом. Горная гряда его убегала под горизонт! Окаменевшие великаны смотрели в эту вечную даль. А под их нога: простирался голубоватый океан тайги.
При съемке меня не покидало удивление — как просто было oпуститься с помощью летательного аппарата на гору, которая прежде бы. для меня досягаема только ценой длительных конных и пеших переходов. И все же, думал я, вертолет своей способностью легко достигать труднодоступные места никогда не заменит прелести долгого таежного путешествия. И как хорошо, что я когда-то испытал эту прелесть!
Прошло 22 года с тех пор, как я впервые увидел каменных идолов. Ничто не изменилось в их облике. Человеческий глаз не способе увидеть изменения в камне за такой ничтожно малый срок. Такими я их зарисовал в 1843 году и путешественник А. А. Кейзерлинг.
Но по жестокому закону выветривания идолы когда-нибудь долины разрушиться, упасть, превратиться в груду бесформенных россыпей. Тем бережней должны мы к ним относиться.
Эти удивительные создания природы должны быть сохранены для будущих поколений.
С вертолета я провожал глазами уральское каменное чудо. Я на этот раз мысленно обращался к молчаливым истуканам: «Прощайте, каменные боги! Теперь, наверно, уж навсегда. Меня ждут другие дороги...»
