Книги >
Михаил Заплатин, Феликс Вибе
"Самый красивый Урал"
Благородная рыба хариус
Но приходит благословенное утро. Пни превращаются в пни. Капли дождя — в капли. И мы видим, что нет на земле ничего безобиднее еловой шишки...
Умываемся в студеной воде Тыпыла, стоя прямо в реке в резиновых сапогах.
Завтракаем.
Утро — это рыбалка.
Вадим оснащает свою длинную удочку мушкой, искусно сделанной из петушиного пера.
За петухом была специальная облава в Усть-Тылае. Во-первых, желателен рыжий петух. А во-вторых, нужно не какое-нибудь бросовое перо, скажем, со спины или хвоста, а особое, длинненькое и мохнатенькое, из тех, которые образуют опушку вокруг его шеи. Ту самую опушку, которую он топорщит, когда вступает в бой с соперником... Петух был пойман, умеренно ощипан, и теперь Вадим располагает достаточным запасом нужных перьев. Он берет крючок, прикладывает к нему перо. Один оборот пера вокруг крючка — оборот или две нитки... Удивительное дело, но из этих составных частей, не имеющих никакого отношения к миру насекомых, в итоге получается совершенно живая мушка с мохнатенькой грудкой — перо петуха — и изогнутым пузом — коварный крючок. Когда эта мушка, увлекаемая леской, прыгает по волнам, создается полная иллюзия, что мотылек случайно намочил крылья в воде п теперь пытается взлететь. Просто сам бы зубами схватил! Понятно, что и хариус
тоже обманывается...
Итак, хариус. Что же это за рыба за такая, без которой не обходился в прошлом веке ни один уральский писатель? Ведь нет ни одной повести, ни одного рассказа «из уральского быта», чтобы там не упоминалась ловля хариуса (пли «харыоза») и «уха из харьюзов».
Хариус, как свидетельствует Большая советская энциклопедия, «семейство рыб подотряда лососевидных... Обитает преимущественно в предгорных реках, реже в озерах... длиной обычно 25—30 см, иногда до 50 см, весом обычно около 450 г, иногда до 1,4 кг, питается беспозвоночными и мелкой рыбой...»
Исключительно правильные, хотя и несколько сухие сведения! Надо, наверное, как мы, ехать за сотни километров, забраться в непроходимый лес, встать на рассвете и красться от переката к перекату, чтобы, вытащив потом эти самые «450 г, иногда до 1,4 кг», разглядеть, как он красив, хариус! Этот длинный прекрасный спинной плавник, эта темная спинка и серебристые бока, эта маленькая благородная голова!
Ловля хариуса — это, скорее, охота. Это вам не ловля, скажем, леща, когда рыбак раскинул с лодки или с берега свои удочки и сидит часами, ожидая поклевки и полностью руководствуясь правилом: ловит рыбу тот, кто ждет. Хариуса ловит не тот, кто ждет, а кто бегает, рыскает по реке, подкрадывается.
Сначала нужно научиться определять, где он может стоять, тыпыльский хариус. Вот конец переката. Река подмыла здесь один берег, обнажила корни березы, заставив ее совсем почти лечь на воду. Здесь — в тени ветвей или прямо за корнем — может стоять хариус. А вот несколько камней на перекате, за ними тоже может находиться в засаде в ожидании поживы стремительная рыба...
Хариус очень осторожен и пуглив. Стоит ему заметить что-то неладное: силуэт человека (скажем, чудака из Свердловска, приехавшего его ловить) или тоненькую тень от удочки — и, пожалуйста, он уже мчится стрелой под другую корягу, метров на сто ниже по течению. А ты ничего не знаешь и продолжаешь подкрадываться, продираясь сквозь кусты, подбрасываешь мушку, водишь ею так и сяк, дразнишь предполагаемую рыбу... Тщетно! Все надо начинать сначала!
Но приходит и удача. Вот какое-то шестое чувство заставляет тебя обернуться, и ты видишь, что Вадим выбирается из воды в своих болотных мушкетерских сапогах, и удочка гнется в его руках, и на конце лески, там, где она соприкасается с водой, бьется что-то серебряное и живое. Вадим вываживает рыбу на гальку пологого берега, и ты не переводишь дыхания, пока не видишь, что серебряная дуга запрыгала уже на камнях далеко от воды и Вадим придавил ее для верности рукой.
Ура-а-а! Здесь, в верховьях Тыпыла, хариусов меньше 400—500 граммов нет, и сегодня — да простят мне читатели презренный прозаизм — мы будем иметь на обед не консервы, дар цивилизации, а по отличной порции свежайшей, золотисто поджаренной рыбы. Уж Вадим-то сумеет это обеспечить!
Диспуты на тему «Что такое счастье?» давно пора прекратить. Спорить не о чем: настоящее счастье — это поймать хариуса на мушку из петушиного пера!
...Но вот мы в лагере. Возвращение в лагерь — это как приход домой. Там, в тайге, а мы уходим за два-три километра вверх по Тыпылу и по Пожве, его притоку, мы не очень чувствуем себя дома. Там — дом медведя. Если след волка, как мы уже говорили, достаточно впечатляет (применяем терминологию театральной дамочки: «А как вам Максимов? Ах, это впечатляет, впечатляет!»), то впервые увиденный вами след медведя — это просто даже и не смешно. Отпечаток неуместной какой-то ширины, огромные когти, вдавившиеся в землю, и чувство полной вашей зависимости от диких сил природы — обреченность. Остается разве что воскликнуть вместе с этой самой театральной дамочкой: «И куда только смотрит милиция!» — и все.
Но мы возвращаемся в лагерь. В наш лагерь. Здесь все истоптано нашими — не лосиными, не волчьими, не медвежьими — а нашими следами, и это создает иллюзию, по крайней мере до ночи, некоторой безопасности. Костер наш потух, но я подбрасываю в золу сухие еловые веточки (нижние ветви ели — сухие в любой дождь), и через минуту они начинают дымиться, а потом вспыхивают. Костер — это моя забота. А Вадим приступает, возможно, к главной задаче своего пребывания в тайге — к кулинарно-гастрономическим фокусам. Заботу о высочайшем уровне кулинарии в нашей экспедиции он раз и навсегда полностью принял на себя.
Надо видеть его за приготовлением обеда! Это священнодействие с ножом, ложками металлическими и деревянными, баночками со всевозможными специями, маслинами из московского Елисеевского магазина, салфетками... А прибаутки! Из элементарной чистки хариуса он устраивает целый спектакль:
— Какой красавец! Какая чешуя! А какие чистенькие потрошки! У тебя готовы угли? Угли — это главное.
Я сгребаю в сторону березовые угли, удобнее пододвигаю плоские камни. Вадим режет хариуса, солит его, вываливает в панировочных сухарях и ставит на угли нашу сковородку — крышку от котелка. И все это он делает с таким удовольствием, с таким предвкушением радости от предстоящего пиршества, что эта радость передается и тебе.
Каждый раз, когда я в слоновых количествах поглощаю потом поджаренную им необыкновенную картошку, хлебаю невиданную доселе уху, пробую исключительного жареного хариуса или пью особым образом заваренный чай, я мучаюсь вопросом: действительно все это так вкусно или я нахожусь под действием кулинарного гипноза моего друга?
Во всяком случае, я твердо знаю: мне повезло. Многие рыбаки и охотники идут в лес только за добычей, заранее обрекая себя на физическое изматывание и всяческие лишения и ограничения, в том числе — кулинарные. Их идея — побольше наловить и добыть и притащить все это домой. А потом уже дома отдохнуть и попировать. Само же пребывание в лесу они совершенно лишают комфорта, а приготовление пищи рассматривают как необходимость.
Рядом с нами остановились на ночевку два рыбака из Усть-Тылая. Поднялись на лодке снизу, чтобы половить хариусов. Когда они повесили над нашим костром свое жестяное ведерко и стали валить туда без особой заботы и последовательности картошку, рыбу, лук, соль, мой черноглазый друг чуть не заплакал от огорчения. Для него, человека, рассматривающего приготовление ухи как высший ритуал охотничье-кулинарной религии, созерцание такой примитивщины было просто непереносимо! А ведь первоначальный продукт — благороднейший харпус — мог бы украсить королевский стол...
Думаю, что философию: в лесу — лови, добывай, а вкусно есть будем дома,— надо ломать. Она безрадостна и грабит прежде всего самого охотника. Пребывание в лесу с хорошей гастрономией — радость вдвойне. Добывательства при этом, может быть, будет несколько меньше, зато удовольствия — вагон. Кроме того, уху из свежего хариуса ты можешь съесть только в тайге. Ведь очень разные вещи: уха из рыбы только что пойманной или пролежавшей хотя бы три-четыре часа. Особенно жарким летом. Дома же, через сутки или двое после рыбалки, ты вообще уже будешь хлебать суп из соленой рыбы. А это почти то же, что и уха из тихоокеанского свежемороженого хека. Так за что же боролись?
