Книги >
Михаил Заплатин, Феликс Вибе
"Самый красивый Урал"
Вниз по Тыпылу, или Слово о прекрасном болоте
Иван Анисимович Васев, тогдашний егерь Тыпыльского госзаказника по норке, приехал за нами на своей лодке — шестиметровой плоскодонке.
Сначала мы услышали рычание мотора за поворотом, потом мотор заглох — на перекат на нем не заберешься — и мы увидели, что человек ведет на веревке лодку, затем — на плесе —снова запрыгивает в нее и, отталкиваясь шестом, подплывает к нашему берегу:
— Здравствуйте...
Иван Анисимович угловат, высок, плечи приподняты. Крупный нос оседлали металлические очки. Неразговорчив. Видно, вообще не любит лишних слов, а тут еще и с нами не очень знаком. В Усть-Тылае перекинулись немногими фразами, договорились о встрече. Ну, еще петуха помог ловить...
Погрузили все в лодку. Лодка — образец целесообразности по здешним местам. Длинная, узкая, плоскодонная. Доски по заказу Ивана Анисимовича нарезали на лесопилке. А сколотил все он сам, благо простота гениальная: борта из целых досок, шпангоуты — металлические утолки. Но получился образец. Лучше ничего не придумаешь. Трое сидим в лодке, плюс груза — с мотором — килограммов сто, а осадка всего сантиметров пятнадцать.
Прощай, лагерь! Всякий раз обманываешь себя: мы еще вернемся.
А уж чего там... Страна велика. Прощайте, ели, прятавшие нас от дождя, и береза, у которой стояли наши удочки, прощай, полянка, прощай, берег,— вы были нашими друзьями две недели. Спасибо вам. Вы делили с нами холод и дождь, и удачу рыбалки, и темноту ночей у костра, и наши беседы — спасибо вам!
Ни жизнь, ни смерть моя —
Не в униженье людям,—
сказано у Поля Элюара.
Наша жизнь в лесу — не в униженье природе. Мы расстаемся, как друзья. Мы с Вадимом вообще никогда зря не погубили ни одного дерева в лесу. Для костра — сушняк. Здесь в нашем распоряжении были целые стволы сухой ели и не совсем сухой поваленной березы. А если надо срубить что-то, всегда можно найти деревья, угнетающие друг друга, и разумно проредить лес. Место, которое мы покидаем, лучше, чище того, которое мы застаем. А иначе как смотреть в глаза матери-природе?
...Иван Анисимович не включает мотора. Течение и так несет нас достаточно хорошо. Он сидит на корме у мотора, Вадим посередине, я — на носу. Рядом с нами шесты, нет-нет да и приходится подправить ход лодки, быстро скользящей по воде.
В тишине Тыпыл начинает свое колдовство. Как описать тебе это, дорогой читатель, как передать чувство мальчишеской радости, охватывающее тебя, когда каждый поворот реки открывает перед тобой то группу валунов из гранита, обтекаемых серебрящейся водой, то каменную стенку-скалу, то вековые сучкастые кедры, стоящие группой старцев-мудрецов, то вдруг синюю гору вдали. Грудь твоя дышит глубоко, ты в неутомимом радостном волнении, а глаза смотрят и смотрят и не могут наглядеться и ждут нового поворота...
Иван Анисимович доставляет мне филологические наслаждения.
В Тыпыл впадает небольшая речка.
- Что это, приток? — спрашиваю я.
- Нет, заостровье,— отвечает Иван Анисимович.
Я такого слова и не слыхал никогда. Но точен и понятен его смысл. Значит, я не заметил, как Тыпыл разбился на два рукава, огибая длинный остров. Вот теперь остров кончился, и второй рукав-заостровье снова соединился с главным руслом. Хорошо!
Про утиный выводок он сказал:
— Бежат, только лапы у них брякают.
Брякают — это, конечно, гипербола, но я не первый раз видел бегство диких утят от опасности, и точнее про них не скажешь.
В закоряженных местах у берегов и на ямах за перекатами, где может прятаться рыба, мы поднимаемся и плывем в лодке стоя, чтобы лучше рассмотреть хариусов. Увидеть их не просто, потому что спинки у них темно-зеленые, такие же, как водоросли на камнях, устилающих дно. Но иногда видно, как одна или две рыбины обходят лодку.
Тыпыл продолжает свое колдовство, и мы сидим час и другой молча, если не считать указаний Ивана Анисимовича, к какому берегу лучше прижиматься, чтобы не сесть на мель или не удариться о камни. И тогда мы действуем шестами.
После очередного поворота Иван Анисимович, осмотрев берег сквозь свои очки (один глаз —минус три от природы; другой — минус семь, это уже война, контузия, Карельский фронт), сказал:
- Морошки бы надо пособирать.
- Ягоды! Это прекрасно! — воскликнул я.
- А вы знаете морошку? — спросил Иван Анисимович.
- Это бруснику-то?
- Морошка — не брусника. Она на болоте растет.
- Клюква?
- Нет. У нее ягода крупная, вроде как малина.
Я решил, что тогда это костяника или что-то подобное. Допустить мысль, что на Урале есть ягода, которую я не только не видел никогда но даже и по имени не знаю, я не мог. Мне казалось, что меня спасает стаж. Если я четверть века числюсь уральцем, то это должно надежно оберегать меня от подобного рода курьезов.
Мы причалили к правому берегу, вытащили лодку и, вооружившись котелками, углубились в лес. Шли сначала просто через лес, еловый и березовый, какой почти повсюду растет возле Тыпыла, но потом он стали реже, и деревья — березы — стали меньше, а под ногами зачавкала во да — началось болото. Мы еще долго шли, все время немного поднимаясь вверх, огибая кочки и топкие места, и где-то справа, я видел, деревья вовсе кончались и начиналось открытое место, а слева был хотя и болотистый (согра), но настоящий лес, с елями и кедрами. Но Иван Aнисимович вел нас как бы между болотом и лесом, по кромке их. И когда он нагнулся, сорвал ягоду и сказал: «А вот морошка», я понял, что ни какой стаж не спасет меня от позора: я никогда не видел этих ягод. Видим — тоже. (Тот же самый соседний двор, мимо которого пробегает полжизни!)
Морошка. Кустик с большими треугольными листьями, стебелек стрелка, и на ней в зеленой чашечке — пупырышки больших ягод. Действительно, похожа на малину. Но не красная, не малиновая.
— Вот это недозрелая еще,— объясняет Иван Анисимович, срывг ягоду желтого цвета с небольшой краснинкой, как у крохотного яблока.— А вот спелая.
Спелая морошка — оранжевая, непрозрачная, если попробовать — со сладким соком, со своим особым, морошкиным, вкусом.
— Вы собирайте по совсем спелую, пока домой доберемся, она дойдет. Без зелени собирайте, одну чистую ягоду.
Рвать морошку приятно — большая. Сорвал одну, бросил на дно котелка, слышишь — брякнула, посмотришь — лежит что-то солидное. Не то что там клюква или тем более брусника. Одна морошка, как десять брусничинок сразу. А вот без зелени никак не получается, срываем вместе с чашечкой.
Иван Анисимович разъясняет:
— Вы вот так возьмите ягоду, зажмите между пальцами и срывайте, чтобы отщялкивало.
Оп показывает, как надо брать ягоду между средним и указательным пальцем, а большим «отщялкивать» ее, вырывать из зеленой чашечки. Мы пробуем ему подражать — не очень получается. Неспелая ягода крепко сидит на стебле. Но еще и еще попытка, и вот уже я кричу радостно, победно:
— Отщялкивается! А у тебя, Вадим?
Идем мы все так же, по границе болота и леса. Углубляться в болото нет смысла: там морошки нет. И в лесу тожe нет. Она — на границе.
Лес какой-то странный, сказочный. Как мало все-таки сказать: лес. Он бывает такой разный. Я помню чисто березовые рощи по дороге Свердловск — Челябинск, даже в пасмурную погоду там все светло от березовых стволов. Собирал я белые грибы в сосновых лесах за поселком Комсомольской на железной дороге Ивдель — Обь, где среди негусто стоящих спелых сосен нет пи одной валежины, а только короткий плотный мох, будто все убрано и чисто выметено заботливой хозяйкой. А липовые рощи у Качканара? А дубовые в Красноуфимском районе? А осиновые колки с маленькими крепкими красноголовиками и кусучими комарами среди пшеничных полей Тюмешцины? А сплошные ели за Нижними Сергами в Свердловской области?.. Все это — лес, леса, но какие не похожие один на другой!
Лес возле Тыпыла, там, где мы собирали морошку, был на свое лицо, со своим характером. Колдовское это было лицо, замшелое, буреломное. Встречались тут ямы-берлоги с водой на дне, будто специально вырытые для устрашения забредшего сюда человека. А уж если деревья лежали, то обязательно вырванные с корнем. Было в этом лесу что-то от театральных декораций, когда художник решил изобразить отчаянную глушь, населенную злодеями и зверьем.
Я увидел здесь кедр, самый большой из всех, какие мне когда-нибудь удалось видеть. Он лежал на земле, поверженный бурей или собственной старостью. Лежал громадный, не меньше чем в три обхвата, ощетинившийся мощными сучьями, и не было в этой картине образа смерти, а был просто отдых великана. Я навсегда запомнил его.
...Между тем наши котелки наполнялись морошкой — «отщялкивалось» хорошо.
Я решил сфотографировать Вадима и Ивана Анисимовича. Егерь замер в неподвижности перед объективом, приподняв свой котелок и повернув его в сторону фотоаппарата, чтобы на снимке документально запечатлелось, что именно мы собираем.
Потом Иван Анисимович сказал:
— Пошли, может быть, увидим лосей.
И мы пошли прямо в болото. Вернее, болото было у нас под ногами, а вокруг росли березы, но только небольшие, как это бывает с деревьями, когда их питание — один только торф. Под ногами у нас иногда хлюпала в небольших окошках вода, но в основном мы шли по подушкам из травы и мха. И мне нравилось это болото, не страшное оно было, не топкое и не противное. Иван Анисимович на ходу срывал и бросал в котелок поверх морошки трилистку (или трехлистку? или трилистник?) — целебную траву с молочно-зелеными листьями, аккуратно разрезанными на три равные продолговатые дольки, которая, по поверью, останавливает кровотечение и выполняет массу других полезных действий.
До сих пор мы все время почти незаметно поднимались вверх. А тут мы почувствовали, что подъем кончился, и тотчас же кончился лес, и мы вышли на открытое место.
Не знаю, может быть, я слишком восторженно воспринял это, всегда испытываешь радостное чувство, когда из лесу выходишь на открытое, хорошо обозреваемое место, но даль, которая открылась перед нами, показалась мне необыкновенной. Вниз, насколько хватало глаз, шел пологий болотистый увал. Далеко справа он был окаймлен мыском редкого и низкорослого березового леса, горизонт украшали голубые горы, а настоящий лес, который все время был слева, отошел куда-то назад, как бы не желая вторгаться в чужое царство — царство Прекрасного Болота.
— Вот отсюда выйдешь и часто — осенью — видишь лосей,— сказал Иван Анисимович.
Лоси, конечно, очень украсили бы пейзаж. Несомненно, для лосей это — обетованная земля. Но главное не в этом. Главное в том, что земля наша прекрасна. Благословенны ее поля, леса, реки, озера, благословенны и ее болота. Мы часто ругаемся: утонул в болоте, увяз в трясине. Радуемся: осушили болото. А тут я чуть не закричал: не надо! не осушайте его! Оно — часть чего-то целого, одна из страниц единой нашей природы, и не будь ее, этой страницы, обезображена будет долина Тыпыла и что-то будет украдено у нас. Где же без болота будет расти клюква, и морошка, и целебная трилистка? Где же будет отдыхать после леса наш глаз и пастись лоси? И где же, подумал я, будет рождаться облако? Я подумал, почти почувствовал, стоя там, у края этого открытого царства воды, кочек, травы, мха и ягод, что если «тучка золотая» и ночует «на груди утеса-великана», то рождается она, эта тучка, наверное, здесь, в матерински щедрых испарениях Прекрасного Болота. Будь же благословенно и оно!
...Потом, когда мы вернулись в Свердловск и я рассказывал моим друзьям, как впервые в жизни собирал морошку, кто-то сказал:
— А вы помните, что Пушкин, умирая, попросил принести ему моченой морошки?
