Книги >
Михаил Заплатин, Феликс Вибе
"Самый красивый Урал"
Кругом фауна
В лесах заповедника много бродит всякого зверья. Называем отдельных на год нашего здесь пребывания.
Заяц-беляк — 2450. Белка — 40. Очень мало! Но она имеет свойство мигрировать: сегодня здесь, завтра там, сейчас мало, завтра — полный лес... Лисица — 120. Горностай — 125. Куница — 70. Ласка — 520. Марал — 320.
Марал! Остановимся на этом имени: на Урале он больше нигде не встречается. «Этот крупный олень,— пишет В. Шнитников в своей книге «Звери и птицы нашей страны»,— живущий в горах Тянь-Шаня и Алтая, в Саянах, в Забайкалье, в Амурском и Уссурийском краях, с давних пор является очень ценным промысловым животным и желанной добычей охотников. Дело в том, что в китайской и тибетской медицине необычайно высоко ценились, да и до сих пор ценятся, молодые рога марала и изюбря — панты...»
Ну что ж, подписчикам журнала «Здоровье» должно быть отлично известно лекарство «пантокрин», которое чудодейственным образом помогает буквально от всего, точно так же, между прочим, как черная редька или тетрациклин. Правда, сам лично я марала на природе не видел. Не повезло. Не выскочил, не показался мне марал ни разу. Да в это время года (июль) его и трудно увидеть. Он пасется неведомо где и очень осторожен. Вот другое дело весна, когда он, теряя бдительность, выходит на солонцы, или сентябрь, когда начинается гон, и марал, наоборот, ищет места, откуда далеко может разнестись его рев — свирепая угроза соперникам и одновременно призыв маралухам.
Но марал — я готов подтвердить это под присягой — очень красив. Я утверждаю это потому, что видел в заповеднике чучела, изготовленные неравнодушным человеком Яковом Ивановичем. Он изготовил их много, целый музей. Тут и лиса, и куница, и рысь, тут и тетерев, и глухарь, и различные виды орлов, коршунов, ястребов и всяких мелких пташек, тут и громадный бурый медведь, пахнущий нафталином, но тем не менее достаточно пугающий своей неизбывной мускульной мощью, и, наконец, рогатые головы лося и марала. Так вот, достаточно посмотреть на одну только голову марала, эту узкую морду с аккуратно вырезанными ноздрями, на эти рога чуть ли не в два метра размахом, чтобы сказать категорически: хорош!
— У меня такая есть мысль, желание такое: сделать чучело марала в полный рост,— говорит Яков Иванович.— Пусть люди смотрят.
При этом он перебирает в руках целую связку стеклянных глаз для будущих чучел рысей, медведей и волков, и эти еще не существующие экспонаты музея вроде бы уже посматривают на нас из какого-то своего не совсем реального далека...
Яков Иванович — человек увлеченный. Он раньше работал здесь же в заповеднике бухгалтером, составлял годовые отчеты. Но вдруг почувствовал интерес и влечение к изготовлению чучел. В итоге занял должность таксидермиста. Это значит мастера по чучелам.
Всякая умелая и вдохновенная работа заразительна. Мы мало учитываем этот удивительный воспитательный момент в своей практике, больше надеемся на назидание, на призыв к сознательности, давим, что называется, на психику (подростка, в основном)... А между тем, поговори с любым виртуозно работающим человеком любой специальности, он обязательно вспомнит, что «заразился» красивым трудом от кого-то, бывшего с ним рядом. Для хорошей рукодельницы — это мать или бабушка («Так у нее ловко все получалось!..»). Для токаря —другой выдающийся станочник. Для летчика — летчик-ас. Труд и трудолюбие воспроизводят в других сами себя...
Если бы вам довелось увидеть, как любовно мнет чью-то отлично выделанную, мягкую шкурку в своих руках Яков Иванович, вам ей-ей захотелось бы стать не кем иным, как только таксидермистом...
Но вернемся к нашим маралам. Благородные олени завезены в Башкирию с Алтая. Это точно. А вот когда именно — сведения расходятся. По одним данным, они прибыли сюда в 1932 году в количестве десяти толов. По другим — в 1940—1941 годах и уже стадом в 38 единиц. Но факт остается фактом: им сейчас тут живется неплохо. Отрадно. И это несмотря на то, что в начале пятидесятых годов заповедник необдуманно закрывали и леспромхозы как хотели хозяйничали на его территории, а браконьер, никем не путанный, подкарауливал красавца оленя за каждым кустом.
И еще одно позволяет мне с уверенностью утверждать, что марал очень красив: это кадры фильма, который снимала здесь Свердловская киностудия. Режиссер Аркадий Морозов любезно показал мне цветную пленку, и я имел возможность насладиться великолепным зрелищем. Вот небольшое стадо маралов пасется. Вот поднял голову и чутко прислушивается рогатый красавец. Вот он мчится, скрываясь в чаще...
Следующие обитатели заповедника: лось — 290. Рысь — 4. Маловато хищниц! Глухарь — 160. Тетерев — 360. Рябчик — 2500. Отлично! Пернатые присутствуют!
Где-то в начале семидесятых годов, поддавшись некоторой экологической панике, сотрудники заповедника перетравили и перестреляли всех здешних волков. Об этом есть даже победные фотографии: лежат в снегу серые разбойники, в буквальном смысле слова отбросив хвосты... Несколько лет отчеты удовлетворенно фиксировали: «Весенние учеты показали отсутствие волков на территории заповедника». Но потом, по зрелом размышлении, человек ослабил свирепость. И в самом деле: какие же это естественные условия жизни для зайца или марала, если они время от времени не будут бегать стометровку при встрече с волком. В 1980 году в здешних местах насчитали примерно полтора десятка серых разбойников.
Но вот еще одна цифра, которую невозможно оставить без внимания: медведь — 74! Простой расчет: площадь заповедника 72 тысячи гектаров, следовательно, примерно по медведю на тысячу гектаров, или, иначе говоря, по медведю на десять квадратных километров. Значит, если вы идете по территории заповедника и при этом имеете видимость налево и направо по пятьсот метров, то; пройдя десять километров, вы теоретически непременно увидите бурого хозяина.
И действительно, встреча с медведем здесь не так уж редка. Я уже не говорю про Ирека Юсуповича, старшего научного сотрудника, осуществлявшего некоторое время назад исследование под общим названием: «Экология бурого медведя». Он этих встреч просто искал. Такой есть метод работы — «тропление медведя». То есть разыскивается свежий след, по нему идут и в мельчайших подробностях изучают деятельность косолапого. Даже в какой-то степени неудобно перед зверем: уж слишком пристально исследуется каждый его шаг. (Из отчета: «Проведены тропления медведя со сбором суточных экскрементов в апреле, мае, июне месяцах для выявления характера питания. Обследованы места, где медведь проявлял хищническую деятельность. Проведен количественный учет поедей на местах кормежек и визуальные наблюдения в природе за повадками зверя...») Медведя пасут почти что как корову! Но его самого это, по-видимому, смущает очень мало. Во всяком случае, плотность зверей достигла рекордной величины и назревает научная проблема: какова вообще максимально возможная их численность на единицу площади? Может быть, в скором времени мы станем свидетелями медвежьих городов?
Впрочем, я не очень серьезно отношусь к учету лося, медведя, марала, белки и прочих зверей в заповедниках. Слишком приблизительные получаются цифры. Выходят лесники в назначенные дни по определенным маршрутам и подсчитывают следы. Потом все суммируется. Сами понимаете: один и тот же чересчур подвижный зверь может попасть в перепись дважды и трижды, а ленивый и неподвижный, наоборот, отсидеться где-нибудь в кустах и вовсе избежать научной регистрации. Но, с другой стороны, что делать? Что мы можем предложить взамен?
Словом, я еду «по учету медведя» с лесником Шагимарданом Шаяхметовичем, «сыном башкирского народа», как он представил себя при нашем знакомстве. Подчеркиваю: еду, а не иду. На рассвете Шагимардан Шаяхметович, как мы условились, приехал к нам верхом, держа в поводу вторую оседланную лошадь. Она предназначалась мне.
— Как зовут? — спросил я после утреннего приветствия. Видимо, мне показалось неприличным взгромоздиться на спину живому существу, даже не спрося имени.
— Орлик,— ответил Шагимардан Шаяхметович.
— Орлик, Орлик,— сказал я, похлопывая лошадь по шее и маскируя некоторое замешательство при виде стремени, висевшего где-то на уровне моих глаз. Достать до него ногой значило бы сравняться в гибкости с чемпионами художественной гимнастики. Следовательно, приходится прыгать. О Гриша Мелехов, как это тебе удавалось птицей взметнуться в седло?
— С крыльца лучше,— подсказал Шагимардан Шаяхметович. Действительно! Как это я сразу не додумался. Я взобрался на крыльцо и, стараясь не промахнуться, прыгнул в седло. Мы поехали.
Когда конь идет шагом — это еще ничего. Но вот рысь! Может ли что-то противостоять этой нечеловеческой тряске? Я пытался вспомнить что-нибудь теоретическое: что там надо, привстать на стременах? Или, наоборот, «врастать в седло»? Наклоняться вперед или откидываться назад? Я пробовал и то, и другое, и третье — все тщетно: зубы мои стучали, фуражка сползала на нос, внутренности отрывались, а седло било по заду...
Но несмотря на все это, мы ехали «по учету медведя» и разговор велся соответственный. Шагимардан Шаяхметович вспоминал свои личные встречи с хозяином тайги. Однажды, как я запомнил (насколько я мог запомнить, путешествуя на Орлике описанным выше образом), они вдвоем с другим лесником, на лошадях, наткнулись на очень странного молодого медведя. Он не убегал, но и не нападал на лесников, а просто сидел у них на дороге — вроде рассматривал или пугал. Хотели его объехать, а он опять перебегал и становился у них на пути.
Да, есть у медведя подобный образ поведения: сесть на человеческой тропе (он прекрасно знает, где она проходит), дождаться появления гомо сапиенса и насладиться его поспешным бегством. Видимо, не все бурые хищники способны на такие опыты, а только отдельные «рисковые ребята» — завзятые театралы. Так что охрана охраной, заповедник заповедником, а время от времени хищного зверя отстреливать нужно. Это входит в нормализацию наших с ним отношений. Только так, и третьего не дано. Третье — это, видимо, сначала «театральные увлечения», а потом и, возможно, несчастье. Поэтому не будем слишком сюсюкать в модных изъявлениях нашей безраздельной любви к окружающей природе. Будем любить мишу на расстоянии. Так же, как и прочих хищных зверей.
— В лесу ходить самое страшное — это я боюсь от рыся,— слышу, между тем, сквозь тряску витиеватые разглагольствования моего гида.
Начинается новая серия рассказов, но уже про рысь, нападающую на человека, в отличие от прямолинейного медведя, исподтишка и сзади...
Но достаточно «зверских» отступлений. Мы спустились в узкую долину небольшого ручья и здесь увидели следы реального медведя. Просто это прочерченные в густой траве хорошо примятые тропки. Впрочем, Шагимардан Шаяхметович показывает мне и более точные знаки именно медвежьего здесь пребывания:
- Дягил ел, видите? Кусочек оставил еще закуски, ха-ха.
- Медвежья дудка,— показываю я свою осведомленность.
— Дягил,— строго поправляет меня лесник, имея в виду, конечно, «дягиль», но башкирский язык, очевидно, предусматривает в данном случае твердое «л».
И я вспоминаю, что мы не просто в лесу, а в заповеднике, где безраздельно царит наука и где приличествует выражаться почти по-латыни. Медвежья дудка — это безответственный щебет дилетанта, а вот «поеди дягиля» или, еще лучше, «погрызи дягиля» — уже, конечно, факт научного наблюдения. То есть мы находились где-то в самых истоках зарождения таинств науки и ее особого языка.
Но вот и отпечаток медвежьей лапы у самого ручья, в прибрежной няше. Вполне достойные размеры! Но не очень страшно: в обществе лесника и лошадей это просто работа, маршрут «по учету медведя». К тому же след оказался передней лапы, а замерять по науке следовало заднюю. Так что где-то мы даже немножко рассердились на хищника...
Шагимардан Шаяхметович фиксирует на плане нашего маршрута медведя номер раз.
Мы продолжаем наш объезд и в так называемом Медвежьем логу — узкой долине другой маленькой речушки — натыкаемся на новые следы зверя. И хотя абсолютная уверенность, что это не тот же самый косолапый, отсутствовала, мы все-таки зафиксировали его для исследования как медведя номер два.
Конечно, думаю я, так называемая чистота научного опыта подвергается серьезным испытаниям, но в основе факт зарегистрирован: медведь по здешним местам ходил, муравейники разорял, когти о сухостойное дерево точил (ему нравится, чтобы после демонстрации его мощи под деревом оставалась гора сухой коры), дягиль, наконец, ел. Больше того, вся эта бурная медвежья жизнь находилась под охраной государства. Где-то в других местах медведь напуган грохотом бульдозера, где-то стонет, отравленный неосторожно разбросанным химикатом, где-то вообще гибнет под пулей браконьера. Здесь он, что называется, жуирует в самом широком значении этого слова. Это и есть самое главное.
И я размышляю о том, что люди эти, лесники заповедника, бестрепетно (и безоружно, кстати) путешествующие по медвежьим местам самим фактом своего присутствия играют огромную роль во всей жизни здешнего края. Их ежедневный труд — поддержание высокого не только хозяйственного, но нравственного, прежде всего, понятия — заповедник.
Все-таки очень это хорошо: идти или даже с великой тряской ехать на Орлике по заповедному лесу и знать, что кругом в очень приличной плотности бродят охраняемые законом звери, в том числе и косолапые медведи..
