Книги >
Игорь ШАКИНКО
ЗАГАДКА УРАЛЬСКОГО ИЗУМРУДА
ТАЙНА НЕВЬЯНСКИХ ПОДЗЕМЕЛИЙ
Невьянская наклонная башня...
Один из самых великолепных памятников истории и архитектуры Урала. И один из самых таинственных...
Она красива и загадочна, когда на фоне ночного неба высится ее строгий и грозный силуэт и колокола звонко и как бы трагично отбивают полночь...
И когда по небу стремительно бегут облака, то кажется, что наклон башни достигает катастрофических размеров, что она вот-вот рухнет и погребет под собой все свои тайны... Но проходит мгновение, другое... проходят годы и столетия, а башня все продолжает и продолжает падать — она живет в этом бесконечном падении...
Загадочен не только внешний вид Невьянской башни. Она и в самом деле полна тайн, разгадать которые не могут вот уже третье столетие.
Современные специалисты считают башню архитектурным шедевром первой половины XVIII века. Башня — творение талантливого зодчего. Но до сих пор мы не знаем его имени, как не знаем с полной достоверностью, достаточно точно, когда именно построена башня — называют по крайней мере пять дат.
Даже сегодня мы восхищаемся прочностью и красотой, изяществом кладки, талантливыми инженерными решениями: необычным сочетанием кирпичной кладки с металлическими конструкциями, оригинальным способом возведения купола... Башню строили первоклассные мастера, но их имена тоже пока нам не известны.
А наклон башни? Что это — замысел архитектора или случайность?
А странная «слуховая комната» — она ведь тоже загадочна.
Очень мало что-нибудь исторически достоверного знаем мы о Невьянской наклонной башне.
Зато всем нам известны легенды о башне и ее страшных подземельях, в которых навсегда исчезали мастеровые и работные люди и в которых по воле Демидова (в легендах обычно не называется какого именно) тайно плавили серебро и золото и чеканили демидовские рубли. Слухи об этом дошли до Петербурга и оттуда послали на Невьянский завод грозного князя-ревизора. Демидов же, чтобы скрыть следы своего потайного монетного двора, приказал открыть шлюзы плотины и затопить подземелья вместе с сотнями мастеровых...
Эти легенды стали источником сюжетов для исторических романов, кинофильмов, живописных полотен, легли в основу краеведческих изысканий с многообещающим названием «Монетный двор Акинфия Демидова» и музейных макетов невьянских подземелий с прикованными цепями мастеровыми, чеканящими демидовские рубли.
Реальные факты и легенды Невьянской башни и в будущем могут стать основой для остросюжетной приключенческой книги.
Здесь же постараемся попридержать фантазию и только реконструировать действительные события, которые не менее увлекательны, чем сюжеты, рожденные самой буйной фантазией,— ведь история, как известно, величайший драматург.
Уже много лет автор этих строк пытался разгадать тайны Невьянской башни (не он первый, не он последний), шел по следам исследователей-предшественников, искал новые документы в уральских, московских, ленинградских архивах, поднимался по крутым лестницам башни, спускался через провал в ее подземелья...
Но Акинфий Демидов и от современников умел скрывать свои секреты, потому нам, потомкам, разгадать их сегодня, спустя столетия, не так-то просто. Кроме того, весь архив Невьянского завода за XVIII век, в котором, возможно, и удалось бы найти какие-то материалы, позволившие приподнять завесу над таинственными деяниями горного магната, полностью погиб во время пожара в конце прошлого столетия. В документах же, которые Акинфий Демидов посылал в разные правительственные органы, наивно было бы искать интересующие нас сведения.
Казалось, тайны Невьянской башни навсегда останутся неразгаданными. И все-таки за последнее время кое-что удалось узнать у молчаливой башни. Разгаданы секреты старых мастеров и восстановлены часы-куранты, расшифрованы 11 из 20 старинных мелодий, закодированных на музыкальном валу. Специалисты-нумизматы высказали свое мнение о «чеканке» демидовских рублей и пока еще не нашли доказательств того, что монетный двор Акинфия Демидова существовал на самом деле. Все обстоятельнее идут споры о том, было или не было затопление невьянских подземелий вместе с мастеровыми. Уточняется дата строительства башни...
В этом же очерке сделана еще одна попытка приподнять завесу только одной из многих тайн Невьянской башни. И эта тайна оказалась связанной с драматическими событиями освоения Урала и Сибири — грандиозного подвига русского народа. Невьянская легенда своеобразно отразила один из значительных эпизодов промышленного освоения гигантского края. И главными героями этого эпизода были уральские и сибирские рудознатцы, горняки, плавильщики... Именно они нашли в диких местах новые руды, строили заводы, постигали секреты плавки металлов... К великому сожалению, все из-за тех же «секретов» Акинфия Демидова и по другим причинам мы не знаем имен многих подлинных героев «серебряной» истории, о которой пойдет речь. И если даже архивные документы и сохранили имена некоторых мастеровых, то до обидного мало рассказали о их жизни и деяниях...
Попытка разгадать «серебряную» тайну Невьянской башни привела за две тысячи верст от Урала — на далекий Алтай...
Но прежде — об одном из экспонатов Эрмитажа.
ГРОБНИЦА АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО
Около этого экспоната всегда многолюдно. И голос экскурсовода становится здесь по-особому торжественным: «Гордость эрмитажного собрания... Шедевр русского серебряного дела...»
Серебряная гробница Александра Невского действительно уникальна и великолепна. Памятник русской воинской славе. Торжественный. Пышный. Величественный. Сложный мемориальный комплекс: саркофаг, или по-древнерусски рака, большая пятиярусная пирамида, две малых пирамиды с воинскими трофеями и пара напольных подсвечников... Кажется; никто и никогда ранее не создавал из серебра столь грандиозного произведения искусства.
История этого памятника общеизвестна. Сразу же после Полтавской битвы Петр I основал на берегу Невы Александро-Невский монастырь. На месте, где, как предполагали, князь Александр разгромил шведов. Когда закончилась Северная война, Петр приказал перенести в монастырь мощи великого полководца, объявленного святым...
Спустя четверть века при дочери Петра императрице Елизавете останки Александра Невского поместили в серебряную гробницу, чеканные барельефы которой рассказывали о главных событиях жизни и победах древнерусского полководца. На одной из сторон на картуше саркофага отчеканены слова Михаила Ломоносова:
Святой и храбрый Князь здесь телом почивает.
Но духом от небес на град сей призирает
И на брега, где он противных побеждал
И где невидимо Петру споспешствовал.
Являя Дщерь Его усердие святое,
Сему Защитнику воздвигла раку в честь
От первого сребра, что недро Ей земное
Открыло, как на трон благоволила сесть.
А на другом картуше, который держит один из ангелов, читаем такие строки: «Державнейшая Елизавета... сию... украшенную раку из первоприобретенного при ее благословенной державе сребра соорудить благоволили в лето 1750».
Невольно восхищает искуснейшее мастерство художников, литейщиков, чеканщиков и громадность самой раки (90 пудов драгоценного металла на одно изделие!), и благородство матового блеска сибирского серебра...
На память приходят героические страницы истории Древней Руси, связанные с именем Александра Невского. Понимаешь и исключительную художественную и материальную ценность гробницы. И поначалу как-то не придаешь значения тому, что и само по себе это серебро тоже является памятником русской истории. Не придаешь, хотя и надписи на гробнице и экскурсовод сообщают о том, что это «первоприобретенное сребро», которое русское «недро земное открыло». Да, это интереснейший памятник истории, несмотря на историческую неточность в надписи: гробница создана вовсе не из самого первого русского серебра.
«ВЫСОЧАЙШИЙ СЛУЧАЙ» АКИНФИЯ ДЕМИДОВА
В один из морозных январских дней 1744 года до Невьянского завода — горной столицы «Ведомства Акинфия Демидова» — добрался с Алтая посыльный, преодолев более двух тысяч верст сибирского бездорожья со скоростью, с какой никогда не ездил ни один самый срочный правительственный курьер. У Демидова с горным Алтаем была своя великолепно налаженная связь. Посыльный передал грозному властелину письмо приказчика Колывано-Воскресенских заводов, в котором тот кроме разных заводских дел уведомлял, что после окончания контракта выехал в Петербург саксонский штейгер Филипп Трегер. Но уехал не просто так, а с обидой на хозяина. Перед самым отъездом, сообщал приказчик, хмельной штейгер говаривал знакомым, что известит в Петербурге о кое-каких колыванских делах и что донос уже приготовил.
С этим письмом Акинфий Никитич просидел целый день один, никого к себе не допуская. Умный и опытный хищник сразу же почувствовал приближающуюся опасность. Он понял, что если этот проклятый саксонец, по его хозяйскому приказу выпоротый плетьми за промашку в деле, объявится в столице, то ему, Акинфию Демидову, несдобровать — есть преступления, за которые не пощадят даже самого могущественного горнопромышленника России. И, несмотря на январскую стужу, на свои шестьдесят лет, на недомогание, которое последнее время стало мучить его, он приказал немедля готовить свой возок с дворянским гербом, отобрать лучших лошадей да загрузить две подводы подарками.
И не успел посыльный еще проспаться после изнурительной езды, как Акинфий Никитич вместе с самыми верными приказчиками и телохранителями уже отправился в длинный и трудный путь. В дороге он гневался из-за любой, даже малой задержки, не жалел ни лошадей, которых меняли на его же, демидовских, дворах, раскиданных на всем пути от Невьянска до Петербурга, ни своих людей, которым не было ни часа покоя, ни самого себя, ибо отказался ночевать под крышей, а спал на ходу, прямо в возке, закутавшись в огромный тулуп.
Прибыв же в столицу, уже не торопился, не суетился, но и времени зря не терял. К своему новому «милостивцу» барону Ивану Черкасову — личному кабинет-секретарю императрицы — Демидов явился с такими подарками, что даже привыкший к разным подношениям барон был польщен чрезвычайно. В ближайшие же дни уральский заводчик нанес визиты еще некоторым придворным, находившимся в особом фаворе у императрицы...
И, получив в феврале «высочайший случай», пал в ноги императрице Елизавете Петровне, преподнес ей двадцатисемифунтовый слиток золотистого серебра и «на словах» объявил, что выплавил это серебро впервые и совсем недавно на своих Колывано-Воскресенских заводах «чрез искусство» своих мастеров из найденных руд, для «подлинного освидетельствования» которых и просил прислать к нему на Алтай «сведущего доверенного чиновника». И еще просил Акинфий Демидов, чтобы быть ему отныне со всеми заводами, и с детьми его, и со всеми мастеровыми и работными людьми «под ведением» единственно всепресветлейшей державнейшей государыни императрицы, а больше бы никто в его заводские дела не вмешивался.
И на все свои просьбы получил Демидов «милостивое высокомонаршее обещание»....
Но это уже одна из заключительных страниц долгой и странной «серебряной истории». Истории, завершившейся вынужденным, но поистине «царским подарком» Акинфия Демидова. Мы имеем в виду не серебряный слиток в 27 фунтов, а богатейшие алтайские рудники и заводы, превратившие Россию в «серебряную» державу. И это не преувеличение. Даже серьезные историки позапрошлого столетия заговорили о наступлении серебряного века. В начале царствования Екатерины II генерал Ганс Веймарн, тщательно изучивший состояние Колывано-Воскресенских рудников и заводов, восторженно сообщал императрице, что «не только в Российской империи, но и во всей Европе в рассуждении изобилия и богатства оных руд» Алтайские серебряные рудники «бессомненно из всех известных рудокопных мест богатейшими почтены быть...». Причем аккуратный немец пришел к этому выводу только после того, как дотошно, оперируя десятками цифр, проанализировал положение самых крупных в мире серебряных копей. В своем огромнейшем отчете, преподнесенном императрице, Веймарн показал, что ни «американские славные чилийские», ни норвежские, ни австрийские, ни саксонские серебряные рудники «нимало не сравняются» с «великим богатством подземных сокровищ» алтайских недр. Веймарн оказался прав. Ежегодно колыванские караваны привозили с серебряных рудников до тысячи пудов серебра и несколько десятков пудов золота. Ни одно месторождение в мире не давало в то время такого количества драгоценного металла.
Но это уже потом, когда началась, так сказать, официальная история Алтайских серебряных рудников. А перед этим была другая, потаенная история поисков и открытия серебряных руд. Ее страницы долгое время оставались непрочитанными. Почти никто не знал ничего достоверного об этом важном событии века. Но сначала о предыстории этого открытия.
СИБИРСКАЯ ОДИССЕЯ
Фантастические слухи о неведомых землях на северо-востоке, куда лишь изредка добирались торговые караваны и привозили оттуда меха, золото, серебро, драгоценные камни, доходили еще до древних греков и римлян. Позднее за Камень, на Югру, стали приходить дерзкие новгородцы. Но затем татарский щит загородил им и другим русским дорогу на восток.
Со времен же Ермака распахнулись для московитян ворота в сибирскую Азию. И по указу государя, и на свой страх и риск русские землепроходцы — казаки и «охочие люди» — всего за несколько десятилетий прошли «встреч солнца» тысячи и тысячи верст, дошли до края сибирской земли и умылись водой из Великого океана. Русским открылись огромнейшие просторы, изобильная и вольная страна, куда можно уйти от обид помещика, воеводы и церкви. И в Сибирь устремилась энергичная народная вольница: упрямые и строгие раскольники, отважные артели «лихих людей», охотники за пушным зверем и просто авантюристы, мечтавшие о наживе. Но сибирская одиссея не была похожа на колонизацию Америки, ибо главным героем стал не конквистадор с оружием, а русский крестьянин с сохой. В новых просторных местах он рубил избы, расчищал под пашню дикую тайгу, сеял хлеб, разводил скот, сближался с местными народами. Не обходилось и без вражды, но это было исключением. Не кровью, а потом завоевывал русский человек сибирские земли.
И уже в конце XVII столетия Семен Ремезов записал в своей летописи, что в «преславной» Сибири стала «земля хлеборобна, овощна и скотна», ибо «пашни устроены великие» и «города многие». Именно русский крестьянин обработал почву для дальнейшего освоения неисчерпаемых богатств Урала и Сибири.
Вместе с Петровской эпохой начался новый этап урало-сибирской одиссеи. Загадочные просторы уже манили иных первопроходцев — ученых, рудознатцев, мастеровых. Таинственная и непонятная Северная Азия рождала неистребимое любопытство и вызывала страстную жажду новых, доселе не виданных открытий.
Петр I все чаще и пристальнее, а в последние свои годы особенно настойчиво смотрел уже не на Запад, а на Восток и своей самодержавной волей открыл эру великих сибирских открытий. Одна за другой снаряжались экспедиции, в которых принимали участие русские и иностранные ученые, экспедиции, которые требовали не только учености, но и немалой физической выносливости, расчетливой дерзости, фанатичного упорства, бесстрашия духа. Это были рискованные путешествия в «терра инкогнита», где подстерегали стужа и голод, болезни и лишения, путешествия, которые длились не месяцы, а годы, иногда десятилетия и нередко кончались трагически. Гигантская Сибирь была для ученых огромнейшим белым листом, на котором они писали первые строки удивительных открытий.
Вместе с учеными экспедициями и вслед за ними рука об руку все с тем же крестьянином шел уже главным образом не охотник, а рудознатец, которого давно манили сказочные богатства уральских и сибирских недр. В петровское время о рудных местах знали или, по крайней мере, слышали многое. Ведь в «наказных грамотах» первым землепроходцам обязательно значилось: «про золотую руду, и про серебро, и про жемчуг, и каменье, и медь, и олово, и свинец, и железо, и про всякие камни накрепко проведывать и расспрашивать».
По «скаскам»-отчетам этих землепроходцев и разных охочих людей можно судить о множестве сведений, а чаще всего просто слухов о самих сибирских рудах. В том числе сведений и слухов о серебре. Но серебро было словно заколдованным. Чаще всего рудознатцы, посланные на проверку, возвращались ни с чем. А если и находили руды с серебром, то или добыча его оказывалась совсем невыгодной, или месторождение давало слишком мало этого драгоценного металла...
А без него России приходилось туго. Именно серебро было главным денежным металлом Европы. Поэтому царям приходилось зарубежные талеры, или ефимки, как их называли русские, перечеканивать в свою серебряную монету. Но серебра постоянно не хватало. В критических ситуациях шли на «порчу» монеты. Так, царь Алексей Михайлович приказал чеканить медные рубли, которые должны ходить «с серебряными заодно», т. е. имели одну и ту же «цену». Вскоре появилось огромное количество «воровских» рублей. С фальшивомонетчиками расправлялись жестоко. Ничто не помогало — соблазн был велик. Искусственные рубли обесценивались — один серебряный шел за пятнадцать новых медных. Торговля пришла в расстройство. Крестьяне «не почали в городы возить сена и дров и съестных припасов и почала быть от тех денег на всякие товары дороговь великая»,— писал подьячий Григорий Котошихин. Вспыхнуло народное восстание, известное в истории как «Медный бунт» 1662 года. «А были в том смятении люди торговые, и их дети, и рейтеры, и хлебники, и мясники, и пирожники, и деревенские, и гулящие, и боярские люди»,— свидетельствовал тот же Котошихин. С восставшими расправились прежестоко: семь тысяч казнили, пятнадцать — отправили в ссылку.
Не успели еще перевесить всех бунтовщиков, как по царскому повелению «для сыска серебряных руд» уже пробирались по диким местам на севере и востоке в одиночку и группами рудознатцы, стрельцы, охочие люди, иноземные мастера. Они искали серебро на Новой Земле, на Канином Носу, на Приполярном Урале, в Югорском Шаре, в Башкирии. Особенно внушительной была экспедиция во главе сначала с московским подьячим Михаилом Силиным, а затем думным дворянином Яковом Хитрово. Несколько лет разные отряды этой экспедиции, состоящие из сотен и сотен людей, исходили многие тысячи верст по Уралу и Зауралью. И все напрасно — серебро как сквозь землю провалилось.
Новые и новые группы рудознатцев уходили все дальше и дальше на восток. И уже в самом конце XVII века в диком Забайкалье по реке Аргунь набрели на древние чудские копи. Когда-то так давно, что рудные отвалы успели зарасти многовековыми деревьями, какой-то неизвестный народ добывал здесь руду и плавил серебро. В старых копях нашли деревянную лестницу и остатки древних горных инструментов. В самом начале следующего— XVIII столетия построили на Аргуни серебряный рудоплавильный завод, который назвали Нерчинским.
Но первые полсотни лет добыча серебра была столь незначительна — всего несколько пудов в год, что едва окупала расходы. В двадцатые годы Нерчинский завод дал даже 46 тысяч убытка, а с 1731 года серебро «за пресечением руд» вообще не плавили. Только позднее, уже при Екатерине II, стали получать ежегодно по нескольку сот пудов нерчинского серебра. Пока же Нерчинск не спасал положения. Недостаток серебра вынуждал правительство идти на прямое мошенничество. В мае 1726 года по инициативе и приказу князя Александра Меншикова стали чеканить монету из отвратительного сплава серебра с дешевыми металлами и мышьяком. Даже слитки этого сплава, пролежав некоторое время на Монетном дворе, начали разрушаться, выделяя черную жидкость. Василий Татищев, бывший тогда одним из руководителей Московского монетного двора, запротестовал против «вымышленных» полудержавным властелином «вредительских денег», за что едва не угодил в ссылку. Население отказывалось принимать «меншиковскую монету», и в феврале 1727 года появился указ, запрещавший чеканку новых денег.
Воцарилась Анна, и в России начал властвовать ее фаворит Бирон — «большой охотник до роскоши и великолепия», как заметил его современник. Анна Иоанновна вернулась из нищей Курляндии с ненасытной жаждой всевозможных развлечений. Русский двор стал первым в Европе по блеску и роскоши. За границу уплывали миллионы рублей, и именно серебряных,— других в Европе не брали — на чрезмерно дорогие капризы Бирона, императрицы и придворного окружения. Только официально двор при Анне тратил в пять-шесть раз больше, чем При Петре I. Доходы же отнюдь не возросли. «При неслыханной роскоши двора,— сообщал один из европейских посланников,— в казне нет ни гроша, а потому никому ничего не платят».
Елизавете Петровне досталась гигантская империя с десятками миллионов подданных, обширными плодородными землями, многочисленными заводами и фабриками и... совершенно пустой казной. А Елизавета тоже любила и умела повеселиться. Ей больше нравился блеск власти, чем сама власть. Заняв русский престол после длительного ожидания, она превратила свою жизнь в беспрерывный праздник — в маскарады, балы, загородные прогулки. Она не знала предела в мотовстве и в страсти к развлечениям и, по выражению В. О. Ключевского, жила «в золоченой нищете».
Восстановленный Елизаветой сенат постоянно занимался тем, что пытался собрать в казну всю серебряную монету. Многочисленные указы настойчиво требовали от всех, кто имел серебряные деньги, сдать их в обмен на медные. За утайку серебра и золота, которые считались отныне принадлежностью только государственной казны, полагалось наказание. За тайную сплавку монет в слитки сенат грозил самыми жестокими карами. Того же, кто занимался тайной добычей драгоценных металлов, ожидала не просто смерть, а самая мучительная казнь.
По-прежнему настойчиво взывали именные и сенатские указы ко всем своим подданным: ищите, ищите, ищите золото и серебро. И по-прежнему, словно заколдованные, российские недра, распахнув двери к железу и меди, упорно скрывали свои золотые и серебряные кладовые...
Однако не от всех...
МЕДЬ ИЛИ СЕРЕБРО?
Еще современников приводила в удивление демидовская устремленность в Сибирь. Зачем понадобилось Акинфию Демидову строить медные заводы на далеком Алтае, на тогдашнем конце света, в местах диких, необжитых и опасных, отдаленных от уральской демидовской резиденции двухтысячеверстным бездорожьем? Ведь совсем близко, здесь же на Каменном Поясе, сколько угодно медных руд, и не хуже сибирских.
Но, может быть, все-таки демидовским рудознатцам не удалось найти хороших месторождений меди на Урале и потому Акинфий Демидов вынужден заняться медным делом на Алтае?
Полистаем документы.
Еще в январе 1705 года, утвердившись на берегах Нейвы, Никита Демидов подал в Рудный приказ заявку, в которой сообщал о найденной в Кунгурском уезде медной руде и просил разрешения строить медеплавильный завод, и уже в мае получил на это разрешение. Но, закрепив за собой право плавить медь, он вовсе не спешил им воспользоваться, несмотря на ряд указов, требовавших от Демидова немедленно начать строить медный завод,-— нужда в меди была тогда великая.
И только почти через четверть века, в 1729 году уже не Никита, а Акинфий построил в Кунгурском уезде Суксунский медеплавильный завод, а еще через несколько лет — Бымовский завод, причем имел от них прибыль немалую.
Несмотря на указ Берг-коллегии от 20 декабря 1720 года, с большой неохотой начали Демидовы плавить медь и на Вые. Пустив-таки в 1722 году Выйский медный завод, Никита и Акинфий Демидовы вскоре свернули плавку, сославшись на то, что медная руда их «оболгала», т. е. запасы ее оказались не столь велики, как они предполагали. А после пожара 1729 года медное производство на Вые уже не восстанавливали, а поставили там домны. Однако, как мы теперь знаем, медное месторождение под Нижним Тагилом являлось одним из крупнейших в мире и разрабатывалось потом почти два столетия, дало сотни тысяч пудов руды, из которой выплавили огромное количество великолепной меди.
Правда, нежелание Демидовых активно заниматься медью можно понять: в то время цены на медь, установленные правительством, были очень низки, а потому медное дело часто оказывалось для горнопромышленников не только малоприбыльным, но иногда и убыточным. Но тогда тем более непонятно страстное стремление Акинфия Демидова плавить медь на далеком Алтае, ибо перевозка ее оттуда обходилась весьма дорого. Самый простой расчет наглядно показывал всю невыгодность алтайской медной авантюры Акинфия Демидова.
Значит, не медь, а что-то другое интересовало Демидовых на Колывани? Знали ли они заранее об алтайском серебре или наткнулись на него только в ходе медных разработок? Да, знали. Причем знал не только Акинфий, но и его отец Никита. Вспомним известное письмо Никите Демидову, посланное Петром Первым из Персидского похода в августе 1722 года:
«Демидыч! Я заехал зело в горячую сторону, велит ли бог видеться? Для чего посылаю к тебе мою персону: лей больше пушкарских снарядов и отыскивай по обещанию серебряную руду» (Выделено мною.— И. Ш.)
Это письмо свидетельствует об особых отношениях между царем Петром и Никитой Демидовым. Нас здесь интересуют прежде всего последние слова: Никита Демидов обещал Петру найти серебряную руду. Подобными обещаниями, да еще самому царю, первый Демидов никогда не бросался и если что-то обещал, то выполнял. Все, кроме обещания... найти серебро. Его Никита Демидов так и не нашел до самой своей смерти. Значит, на этот раз обещал просто так? Нет, не просто так. Никита и Акинфий давно знали, что в Сибири есть и серебро и золото. Еще в 1715 году «Демидыч» в честь рождения царского сына подарил Петру древние золотые и серебряные изделия, найденные его рудознатцами в сибирских курганах. Знали Демидовы и еще кое-что.
«ДЕЛО» РУДОИСКАТЕЛЯ СТЕПАНА КОСТЫЛЕВА
Оно хранится в Центральном государственном архиве древних актов в Москве, в фонде Берг-коллегии, в одном из толстенных фолиантов, одетых в кожаный переплет, и рассказывает о приключениях, а чаще о злоключениях сибирского рудоискателя Степана Костылева и кое-что об интересующем нас серебре.
Рудоискательство тех времен — это еще не наука, а чародейство, требующее чутья, интуиции, тонкой наблюдательности, особенных знаний, чтобы по едва заметным признакам: по окраске горных пород, по запаху ветра в жаркий день, по травам и цветам, по ночным блуждающим огонькам от земных испарений и еще по чему-то почти неуловимому почувствовать присутствие руд. Здесь нужен особый дар да еще стойкий азарт, фатальная надежда на удачу. Без такого азарта и без такой надежды нет истинного рудоискателя, который может месяцами, а иногда и годами бродить без всякого «фарта» в безлюдных местах и не потерять желания к дальнейшим поискам.
Одним из таких азартных рудоискателей и был сибирский крестьянин Степан Костылев. Заразился он однажды рудной охотой и с тех пор не знал покоя. Не усидеть теперь дома за прежними крестьянскими делами и заботами. И отправился Костылев со своим товарищем Федором Комаровым в Томский острог к воеводе Василию Козлову с челобитной и просил отпустить их руды искать. Но воевода, как позднее рассказывал Костылев, «челобитную их бросил на земь, нас не отпустил и грозил бить кнутом. Нарушил воевода царский указ: очень уж не хотелось ему лишних хлопот с этими рудами.
Но не отступились рудоискатели — охота пуще неволи. В 1718 году упрямый Степан Костылев «с товарищи», «отлучась от домов своих», без воеводского разрешения ушли в горы к верховьям Иртыша и вернулись не с пустыми руками, а с кусками медной руды. Объявили о своей находке все тому же Василию Козлову. Воевода рудные куски забрал, но на том все дело и кончилось. А настырный рудоискатель, «не видя от оного (воеводы) никакого произведения», в 1720 году вновь отправился в горы, в междуречье Алея и Чарыша вместе с казачьим сыном Михаилом Волковым. И снова заявился в Томск с рудными образцами. Но к воеводе на этот раз не пошел, а закричал на площади «слово и дело государево». Костылева и Волкова отправили в губернский Тобольск, а оттуда в Москву в Преображенский приказ, а после допроса — в Берг-коллегию, где образцы руд испытали и нашли в них «признак медный». Рудоискателей отправили снова в Тобольск, а затем по указу губернатора вместе с рудоплавильным мастером Каменского завода Федором Инютиным поехали на реку Алей «для показания тех мест». Инютин вернулся из поездки с образцами, которые при пробе оказались... пустой породой.
Но вскоре к капитану Василию Татищеву, только что назначенному горным начальником уральских заводов, поступил донос от Волкова, в котором тот сообщал, что Инютина на Алее подкупили местные жители, «промышлявшие серебряными самородками» (заметим это!) и не желавшие в местах своего промысла никаких казенных рудных разработок, а потому он, Инютин, «получа» 400 рублей, «тех руд не осматривал» и нарочно представил в тобольскую канцелярию дресву, т. е. пустую породу.
Татищев, находившийся тогда в Кунгуре, немедленно затребовал к себе Волкова и Инютина, и последний «с пристратием был распрашиван», но в обмане своем «не винился». В Кунгуре горный начальник закончить розыск не успел, так как в конце декабря 1720 года переехал на Уктусский завод, куда приказал доставить и Инютина. Но по дороге тот бежал от стражи и, как дознались уже через много лет, скрылся на Невьянском заводе.
Демидовым, конечно, было не впервой скрывать у себя беглых, но Инютина они в виде исключения могли бы и отдать местным властям, если бы он не был им очень нужен. Ведь от Инютина Демидовы узнали, что в верховьях Иртыша имеются не только медные руды, но и серебро и золото. Вот эти-то инютинские сведения наверняка и имел в виду Никита Демидов, когда обещал царю Петру найти серебряную руду.
Но Демидовы прекрасно понимали, что, пока Василий Татищев на Урале, пока он ведает горными делами, до алтайского серебра им не добраться. Ибо если один конец серебряной нити в их, демидовских, руках, то другой крепко держит горный начальник и по своей воле никогда не выпустит. Демидовы уже убедились, что ни дерзкая война, объявленная Татищеву Акинфием Никитичем, ни сменившие ее лесть и попытки подкупа не смогли ни сломить, ни приручить гордого капитана. Татищев стал опасен Демидовым, так как все решительнее ставил под свой контроль их горные дела, вскрыл уже немало демидовских беззаконий и не намерен спускать впредь. А потому влиятельные горнозаводчики решили любым путем убрать Татищева с Урала.
О демидовском нетерпении прибрать к своим рукам алтайские месторождения говорит и такой факт. Едва в начале 1722 года Татищев отбыл с Урала в Петербург, как в Уктусский завод, где обычно опасались появляться демидовские люди, заехал приказчик Невьянского завода Гаврила Семенов и встретился там с приехавшим из Сибири Степаном Костылевым. А при встрече расспрашивал: подлинно ли рудознатец про алейские руды знает. Причем Семенов про те руды уже раньше от кого-то проведал и при разговоре многозначительно намекнул, что тех руд ему, Костылеву, одному не поднять.
В конце 1722 года Татищев вновь вернулся на Урал, и Демидовы опять на время затаились, словно позабыв об алтайских рудах. Но едва в ноябре 1723 года Василий Никитич покинул Екатеринбург, как сразу же, буквально через несколько дней после его отъезда, к новому горному командиру генералу Геннину явился все тот же Гаврила Семенов и просил дать ему указ о прииске руд в Сибири.
Между тем Костылев вновь повторил свою заявку на медные руды (как выяснилось позднее, не только на медные, но серебряные и золотые) по реке Алей и другим местам Алтая. Отныне эти месторождения должны принадлежать казне и любая повторная заявка от другого рудоискателя или заводчика уже не имеет силы. Геннин пересылает костылевские рудные образцы в Берг-коллегию и запрашивает о дальнейших мерах. Но Петербург молчит.
Привыкший иметь дело непосредственно с царем Петром, к которому генерал обращался с любыми, даже пустяковыми, вопросами, находя всегда внимание и поддержку, Геннин оскорблен необычным для него равнодушием к своим просьбам. Он сам едет в столицу, чтобы высказать свое неудовольствие и потребовать решения нужнейших горных дел...
Но в Петербурге совсем не до забот горного начальника. Каждый озабочен теперь только своей судьбой, ибо после смерти Петра все стало неустойчиво, все колеблется, все меняется, никто ни в чем не уверен и не знает, какому святому молиться. Двор погряз в интригах. На одних ни с того ни с сего валятся чины и поместья, другие по непонятным причинам теряют не только чины, но и головы. А потому все выжидают, все пассивны и не желают решать никаких дел.
И претензии Геннина к членам Берг-коллегии, оставшимся без своего президента Якова Брюса, который, не выдержав скандальной придворной атмосферы, ушел в отставку, остаются без всякого внимания.
Зато Акинфий Демидов, тоже прибывший в столицу, в мутной придворной воде ловко ловит свою серебряную рыбку. В то время когда важнейшие государственные дела остаются без всякого движения, когда самые высокопоставленные лица бессильны продолжать свои начинания, в это время и Берг-коллегия, и только что созданный Верховный Тайный Совет, и сама императрица Екатерина I постоянно занимаются челобитными и прошениями заводчика Акинфия Демидова и с невероятной быстротой появляются один за другим царские именные и другие правительственные указы, которые удовлетворяют почти все его желания. В тогдашнем хаосе и правительственной неразберихе Демидов добивается таких льгот и привилегий, какие он едва ли бы получил при нормальном функционировании государственной машины. Ведь его претензии на частную разработку месторождений, которые уже заявлены Костылевым и в Берг-коллегии и в Сибирском обер-бергамте, а потому законно принадлежат казне, кажутся совершенно безнадежными. Но члены Берг-коллегии странно молчат именно тогда, когда нужно подать голос для защиты государственных интересов, а опасные для Демидова заявки других рудоискателей таинственно исчезают.
Через сорок лет Веймарн, составлявший справку о Колывано-Воскресенских заводах и перерывший все архивы, придет к заключению, что «все дела, служащие ко уведомлению о содержании в тамошних рудах серебра, равно как и те дела, которые о раннем приискании и нахождении государственными томскими и ишимскими обывателями в подаче имелись, особливым хитрым пронырством из архивов той коллегии, как и бывшего Обер-бергамта, в пользу Демидовых... исхищены».
Акинфий Демидов появляется в Петербурге в самом начале 1726 года и вовсе не спешит в Берг-коллегию с официальным прошением.10 января он преподносит образцы руд князю Меншикову и самой императрице. Что еще он предпринимает в последующие дни, нам неизвестно, но наконец 19 января он предстает перед членами Берг-коллегии и подает написанную по всей форме бумагу, в которой просит разрешить ему копать медную руду и «заводить заводы» в «диких местах» Сибирской губернии. Горные чиновники уже знают мнение покровителя уральского горнозаводчика князя Меншикова, самого всесильного тогда человека России, а потому Акинфий Демидов почти спокоен за судьбу своего дела. Только два человека могут помешать ему: непреклонный Татищев и самолюбивый Геннин. Но Татищева нет в России — он в Швеции, а потому не опасен. А чтобы обезоружить генерала, Демидов делает ловкий ход: он предлагает Геннину вступить с ним в компанию по освоению алтайских руд. Предложение чрезвычайно выгодно, и горный начальник соглашается. Забегая вперед, заметим, что, хотя на прошение Демидова в Берг-коллегию о компании с Генниным был дан удовлетворительный ответ, это коммерческое содружество по неизвестным нам причинам практически так и не состоялось, что явно не огорчило заводчика. Зато 16 февраля появился указ Берг-коллегии, дававший А. Н. Демидову право копать медную руду и «сильною рукою» строить заводы «на новых диких местах в Томской провинции». Причем это право он получает на чрезвычайно выгодных условиях.
А еще через два дня, 18 февраля Верховный Тайный Совет высказался за присвоение Акинфию Демидову и его братьям дворянского звания. В жалованной грамоте, подписанной 24 марта 1726 года Екатериной I, указывалось, что кроме прав и вольностей, которыми пользуются все дворяне, Демидовым даются особые привилегии для того, чтобы они имели «наивящее тщание и попечение в Произведении... заводов, також в приискании медных и серебряных руд». О серебряных рудах наверняка было вписано по желанию Акинфия Демидова.
Появились и еще разные указы, помогающие горнозаводчику развернуть гигантское для того времени строительство заводов в «диких местах» Сибири.
НА АЛТАЕ
Пока в столичных канцеляриях еще строчат указы для Демидова, пока тяжело и медленно ворочается государственная машина, решая разные вопросы о строительстве новых заводов, из Невьянска на Алтай уже бредут пешком, едут на телегах, плывут на стругах уральские рудоведы, горные и плавильные мастера, работные люди.
В июне 1726 года, когда еще ни один из столичных указов не достиг ни горной, канцелярии в Екатеринбурге, ни сибирского губернатора, уральские мастеровые уже добрались до мест, где прошлым летом демидовский «рудоведец» подьячий Дмитрий Семенов, по прозванию Козьи Ножки, наладил с помощниками одну из старых чудских плавильных печей и отправил на Невьянский завод первые пуды черновой меди. Теперь же на речку Локтевку прибыл невьянский обоз со всем необходимым для небольшого заводика, с двумя плавильными печами. Построили их под началом невьянского мастера Степана Изотова. И не успели еще замерзнуть воды Иртыша, как поплыл по нему караван барок с алтайской черновой медью, которую будут доводить «до кондиций», т.е. отделять медь от других металлов, на Невьянской заводе.
А на следующий год совсем многолюдно стало на отрогах Колыванских гор. По воле Акинфия Демидова пришли сюда плотники, каменщики, мастеровые разных профессий. Горный начальник Геннин прислал своих лучших специалистов: бергшворена Никифора Клеопина да саксонского штейгера Георги. Для большого, теперь уже настоящего завода выбрали в шести верстах от локтевских печей на речке Белой у Синей сопки, неподалеку от редчайшего по красоте горного Колыванского озера, новое, более удачное место...
И вот уже возводится крепость с четырьмя бастионами, почти точь-в-точь как в Екатеринбурге, ибо возводил эту крепость по своему чертежу один из учеников Василия Татищева Никифор Клеопин.
Через два года вырастет крепость, плотина перегородит, речку Белую, заскрипят водяные колеса, приводя в движение мехи плавильной, молоты, толчеи, пилы, задымят обжигальная и гармахерская, заработают и другие цехи...
Так, в центре гигантской Азии, в одном из малодоступных районов, среди девственной природы, где лишь иногда кочуют дикие орды, родился знаменитый Колывано-Воскресенский завод, с которым не могли равняться и соперничать лучшие горные предприятия Европы.
А еще через несколько лет появятся новые рудники и заводы, крепости и слободы, тысячи новых поселенцев начнут обживать пустынные края. На огромной территории— 400 верст с севера на юг и 200 с лишним с запада на восток — возникнет еще одно горное царство со своими подданными, со своими солдатами, вооруженными пушками и ружьями, со своими дипломатами, которые будут самостоятельно вести переговоры с соседними кочевниками и со своим горным царем Акинфием Демидовым.
ПАРАДОКСЫ АКИНФИЯ ДЕМИДОВА
Промышленное чудо совершили те, кто ловко держал в руках топор, искусно укладывал в заводские стены кирпичи, проходил рудные штреки, стоял у плавильного горна, каким-то шестым чувством угадывая таинственный процесс превращения руды в звонкий металл.
Но не стоит игнорировать здесь роль и заслуги первых Демидовых. Евгений Пермяк в своих мемуарах о Бажове вспоминает: «Павел Петрович говорил, и говорил не раз, что кто только не ронял Демидовых в молве и в литературе и почти никто их не поднимал». Сам же Бажов последние годы своей жизни много раздумывал о «фундаторах» уральских и сибирских заводов, вынашивая «эпопею о Демидовых». «Пора оценить деяния,— писал он А. Суркову,— именно деяния! — в том числе и колонизационные,- с государственной точки зрения и показать первых Демидовых Как сподвижников Петра. Причем надо еще подумать, найдутся ли среди этих сподвижников Петра такие, кто бы мог встать в плечо с Никитой и Акинфием Демидовыми».
Эти исторические фигуры давно притягивают внимание историков, писателей, краеведов. Многие годы неоднозначность демидовских характеров интересует и автора этих строк. Осмотрены разные архивы, наполняются новыми документами папки, но облик Акинфия Демидова по-прежнему остается не до конца понятен, странен, загадочен. Ибо большинство оставшихся о нем документов всего лишь искусственный фасад, который скрывает истинные страсти и дела Акинфия Демидова. Попробуйте, например, представить его образ по его же письмам Александру Меншикову, и перед вами предстанет слабый и жалкий человек, который постоянно жалуется на свое бессилие, на свои неудачи, человек, который смиренно и терпеливо переносит обиды от сильных мира сего. Из других же документов он является нам наделенным какой-то таинственной властью над людьми и событиями.
Еще Мамин-Сибиряк упоминал о «странном характере А. Демидова, полном всевозможных противоречий, где перемешаны неистощимая энергия, железная воля, самодурство, жестокость».
Чаще всего обычно подчеркивают две последние стороны Акинфиева характера. Забывать о них, конечно, нельзя. Но Акинфий Демидов был не только жестоким деспотом, но и талантливым организатором горного дела, оставившим на нашей земле заметный след: двадцать пять заводов. И каких заводов! Самых совершенных заводов, которые давали лучший в мире металл. Такое само собой не сотворяется.
Акинфий Никитич и сам был превосходным техническим специалистом — хорошим оружейником, одним из лучших пушечных дел мастеров, металлургом, знавшим секреты этой профессии, отстранявшим мастеров от домны, чтобы самому образумить взбушевавшуюся плавку, виртуозным кузнецом, способным выковать образцовое изделие для «серийного» производства. Скупой на похвалу Геннин, считавший себя первым в России металлургом, говаривал про Акинфия Демидова, что «такого в заводском деле искусного человека едва сыскать можно».
Даже сегодня поражает грандиозность замыслов и свершений этого горного деятеля. Объяснять столь бурные деяния Акинфия Демидова одной только страстью к наживе — значит, не объяснить почти ничего. И не потому, что такой страсти у него не было. Просто нажива не являлась для него единственным стимулом. Акинфий Демидов по своей натуре еще и одержимый творец. И как настоящий творец, он дерзок и смел в своих замыслах и их осуществлении.
Его неукротимую энергию стесняют законы и регламенты, власть воевод и горных начальников, и он постоянно стремится освободиться от всяких юридических и фактических пут, избежать любого контроля над своей деятельностью. Он постоянно нарушает неудобные для него законы и инструкции, иногда открыто и дерзко, но чаще всего тайно и скрытно. Он живет как бы двойной жизнью, о его истинных намерениях и делах современники многого не знали. Многочисленные демидовские отчеты и ведомости, которые владелец горной империи отсылает в разные инстанции, совсем не раскрывают действительного положения на его заводах, а наоборот, затемняют и извращают его. Часто эти документы говорят не о том, что было, а о том, чего не было. Поэтому историкам Урала приходится туго: до сих пор не могут они выяснить, сколько же все-таки металла выплавлялось на демидовских заводах, какова его себестоимость, сколько и каких мастеровых и работных людей держал Акинфий Демидов на своих заводах.
Акинфий Демидов, конечно, трезвый предприниматель. Но это только одна грань его противоречивой натуры. Вместе с расчетливостью практичного дельца в нем прекрасно уживается и азарт авантюриста. Он постоянно полон самых дерзких замыслов, осуществляя которые, можно сломать голову. Ему нравится рисковать. Он словно нарочно создает ситуации, когда весы судьбы колеблются, когда все сложно и неопределенно. Он никогда не закрывает глаз в минуту опасности, но напрягает до предела свою зоркость, мгновенно оценивает сложную обстановку, точно взвешивает все обстоятельства, все рассчитывает, принимает решение и... выходит победителем.
Годами безвыездно сидит горный властелин на своем Невьянском заводе, как бы изолированный от всего мира, сокрытый от нескромных взоров своих соперников и врагов. Но из своего невьянского «господского дома», похожего на древнерусские хоромы, он видит все, что ему нужно. У него всюду свои люди: в Екатеринбурге около горного начальники, в резиденции сибирского губернатора, в апартаментах Берг-коллегии, в особняке очередного временщика, в императорском дворце — и потому он в курсе всех событий. Он не вмешивается ни в какие политические распри, не примыкает ни к одной из политических группировок — политика не его сфера действия. Но для решения своих горных дел он всегда угадывает момент, когда нужно появиться в столице и на кого можно опереться. Он умеет ладить с сильными мира сего, ибо знает их слабости.
* * *
Демидовское горное царство держалось не только на насилии и жестокости. Властвуя над десятками тысяч людей, Акинфий Демидов употреблял самый разнообразный арсенал средств. Даже в письмах к своим приказчикам он никогда не бывает однообразен. Одному устраивает грубый и оскорбительный разнос, другому льстит и не жалеет похвал, третьего ободряет и поддерживает.
Сам не обиженный талантами, Акинфий Демидов не боится талантливых людей. Наоборот, он выискивает и собирает их любыми способами: выпрашивает у губернаторов и у горных начальников, переманивает у своих конкурентов, выписывает из Европы или просто-напросто крадет. Он обращается к князю Меншикову с обширным письмом, в котором излагает одну-единственную, казалось бы, мелкую для такого солидного адресата просьбу: посодействовать, чтобы с Екатеринбургского завода отдали нужного ему мастера. В результате таких усилий Демидову удается собрать на своих заводах лучших специалистов того времени.
Бажов считал, что «Демидовы ставили металлургию без иноземной помощи». Документы показывают, что иностранных специалистов и Никита и Акинфий использовали довольно часто. Но вот что примечательно. Заводит Акинфий Демидов у себя косную фабрику и выписывает из Саксонии наилучших мастеров. Проходит время, и уральские мастера делают косы уже лучше своих иноземных учителей. Или другой пример. Сначала на Невьянской заводе строят домну по «английской пропорции», а через несколько лет свою, русскую — намного мощнее и совершеннее любой английской. Акинфий Демидов и сам бывал в Европе, знакомился с тамошними заводами, широко использовал иностранный опыт, но никогда не останавливался на нем, а шел дальше и выходил на первое место в мире.
БИТВА ЗА СЕРЕБРО
Два десятилетия, осваивая алтайские недра и создавая на краю Сибири новый горный район, Акинфий Демидов ведет сложную и опасную игру. Он прекрасно знает, что утайка серебра является не частным, а государственным преступлением, за которое царским указом полагается «без всякие пощады казнить смертию, деревни и животы брать». Он знает и то, что об алтайском серебре кроме него знают и другие, что в любой момент его тайный промысел может раскрыться.
И Акинфий Демидов никогда не забывает об этом. Мы, наверное, так никогда и не узнаем многие подробности этой длительной тайной битвы, которую Акинфий Демидов вел за серебро. Только отдельные ее эпизоды, скорее, даже детали этих эпизодов стали известны нам из документов.
Уже в октябре 1726 года пробирный мастер Берг-коллегии Иван Шлаттер, делая анализ рудных образцов, представленных Демидовым, обнаружил в некоторых из них свинец и серебро. Но результаты шлаттеровской пробы почему-то не получили дальнейшей огласки. А ведь Берг-коллегия, зная об острейшем дефиците драгоценных металлов, обязана была устроить самую тщательную проверку месторождений, из которых были взяты рудные образцы.
С самого начала знает о серебре в колыванских рудах и горный начальник уральских заводов Виллим Геннин. Позднее он запишет в своей горной истории: «Найдено... Акинфием Демидовым старинных плавильных пять печей, при которых и сок (т. е. шлак.— И, Ш.) имеетца и руд при тех печах есть немало, а по признакам оные видом таковы, якобы серебряная руда». Это геннинское «якобы» по меньшей мере странно в устах горного начальника. Ведь его прямая обязанность немедленно проверить эти серебряные «признаки». Но обольщенный надеждой на выгодное деловое содружество с невьянским властелином, он будет молчать. Неосуществленные эти надежды Демидов компенсирует крупными взятками, о которых станет известно в Петербурге. Но невьянский приказчик Степан Егоров, через которого осуществлялись сделки с горным начальником, тайно привезенный для допроса в столицу, вскоре будет отпущен до окончания следствия.
В 1732 году на Колывань впервые посланы правительством «для обозрения заводского действия» горный советник Вицент Райзер и капитан Вильгельм Фермор. Пробыв на Колывано-Воскресенском заводе несколько месяцев, они в сентябре того же года вернулись в Петербург и составили любопытный отчет.
Ревизоры подсчитали, что с 1729 по 1731 год на заводе выплавили черновой меди, т. е. полуфабриката, 7868 пудов, из которых 2552 пуда отправлено на Невьянский завод, а остальная медь очищена здесь же на месте. Эта странная, очень невыгодная перевозка медного полуфабриката на Урал в то время, когда на Колывани имелись свои плавильные печи, вызвала у ревизоров некоторое недоумение. Не меньше удивились они и странному обману приказчиков и самого Акинфия Демидова. Они вдвое завысили сведения о процентном содержании меди в руде и настолько же занизили стоимость производства металла. «Пуд чистой меди,— записано в отчете ревизоров,— обходится, как показано в счетах, в 2 р. 57 к., но это едва ли правда, так как счетные книги ведутся непорядочно; по другому счету вышло того менее: по 1 р. 58 к. до 1 р. 60 к.». И Райзеру и Фермору доподлинно было известно, что заводчикам пуд чистой меди никогда не обходился дешевле четырех рублей, а в своих ведомостях они, как правило, занижали содержание меди в руде и намного завышали расходы на производство, увеличивая себестоимость до 6-8 рублей за пуд.
Зачем же понадобился Акинфию Демидову этот «невыгодный» обман? Почему пытается он представить производство меди на Колывани, даже с дорогой транспортировкой тысяч пудов полуфабриката в Невьянск, очень выгодным делом? Да все потому же – отвлечь внимание от серебра, которое и приносило ему главный доход.
Но о колыванском серебре, вернее, о рудах, содержащих в себе серебро, ревизоры все-таки узнали. Однако в большом ревизорском отчете об этом говорится очень скупо, как бы между прочим. Так, подробно описывая один из рудников, Райзер и Фермор отмечают, что «в глубине... медь лучше и медное содержание переходит в серебряное». В отчете упоминается также «жила медного глянца, которая надежду и к свинцу и серебру подает».
В самом отчете ревизоры приводят только факты и цифры — никаких выводов. И тем не менее внимательный анализ отчета мог бы вызвать подозрения. Но не вызвал и не привел ни к каким последствиям. Правда, в конце 1732 года Акинфия Демидова по личному указу императрицы вызвали в Петербург, но совсем по другому поводу.
Зато следующий, 1733 год начался для Демидова с несчастий. Весеннее половодье оказалось столь обильным и бурным, что принесло уральцам немало бед. На Ревдинском заводе размыло плотину, водой унесло дома вместе с мастеровыми, пострадали заводские строения. Около Уткинского завода подмыло берег, вода порушила пристань, унесла заготовленный для домны уголь, дрова, материалы для строения судов. В это же время случился большой пожар на Колывано-Воскресенском заводе.
Против горного магната восстала не только стихия. Той же весной поступило на Акинфия Демидова сразу несколько доносов. Провинциальный фискал в Екатеринбурге Григорий Капустин, обязанный по своей должности «тайно проведывать», «что ко вреду государственному интересу быть может», направил прямо на имя императрицы свой извет, в котором сообщал, что «Ак. Демидов со своих Невьянских заводов оказался в неплатеже десятины и торговых пошлин». Был в том извете и еще один важный пункт: «…найдена на тех заводах серебряная руда, которая по пробе иноземца Вейса в Москве является годною, а ныне тое руду без указа плавить не велено». Другие доносчики обвиняли горнопромышленника в утайке металла и незаконной продаже оружия кочевникам.
Акинфия Демидова задерживают в Петербурге, запрещают ему выезжать из столицы куда бы то ни было и начинают над ним следствие. Для проверки изветов срочно и тайно посылают ревизоров – на Тульские заводы асессора Васильева, на Невьянские – гвардейского капитана Савву Кожухова. Ревизоры должны мчаться на постовых подводах «денно и ночно» (так требовала секретная инструкция!) и, внезапно нагрянув на заводы, провести самое строгое и тщательное расследование.
Казалось, хищник попал в капкан: обвинения слишком серьезны, а доказать их не так уж сложно. Но Акинфий Демидов вовсе не собирался пассивно ждать возмездия. В тот же самый день, когда капитан Кожухов поскакал из Петербурга на Урал, из столицы выехал еще один курьер – демидовский. Как ни спешил правительственный слуга, посланец Акинфия Никитича оказался в Невьянске на несколько дней раньше и подготовился к встрече незваного гостя: от чужих глаз спрятали все, что хотели спрятать, в том числе, как дознались позднее, укрыли в подземелья весь заводской архив, оставив для проверки только текущие дела. Никаких следов плавки серебра Кожухов не нашел и установил только через допросы мастеровых, что чугуна в домнах плавят гораздо больше, чем указывал Демидов в отчетных ведомостях.
Не с этой ли ревизией Кожухова связана известная легенда о затоплении подземелий, где шла тайная плавка серебра? Может быть.
Следствие над Акинфием Демидовым тянулось полтора года и закончилось именным указом императрицы Анны Иоанновны, по которому горный магнат был полностью оправдан, а его доносчикам велено «учинить такое наказание, какому подлежали бы те, на кого они доносили».
Как вывернулся Акинфий Никитич из столь опасной ситуации, он никому не рассказывал. По столице ходили слухи о крупной взятке, которую он дал барону Шафирову, руководившему следствием. Да всесильный фаворит императрицы Эрнст Бирон получил от уральского заводчика «ссуду» в 50 тысяч серебряных ефимок.
Теперь, казалось, все тревоги и опасности для горного магната остались позади! Не тут-то было!
Пока Демидова держали под следствием в столице, горную власть на Урале снова возглавил Василий Никитич Татищев. А он не только догадывался, но определенно знал, не имея, правда, прямых доказательств, что его старый враг промышляет на Алтае не только медь. В этот раз Татищев приехал в Екатеринбург, наделенный огромными полномочиями. Инструкция новому горному начальнику, подписанная самой императрицей, требовала расширить казенное горное дело не только на Урале, но также в Томском и Кузнецком уездах «и стараться, чтоб тамо сильные заводы построить и доходы казны нашей умножать. Тако же Демидову и прочим в размножении их заводов, колико без ущерба размножению казенных заводов учинено быть может, с прилежностию им возпомочь; ежели же усмотрите, что заводы Демидова медные для пользы нашей надобно взять на Нас, то оные у него взять».
Казенный интерес на Колыванских заводах Татищев усмотрел еще раньше. В ноябре же 1734 года он сообщил императрице об известном нам рудознатце Костылеве, который «подал другое доношение о золотых и серебряных рудах, объявляя якобы о том, (что) на пред сего подавал доношение к генерал-поручику (Геннину). Токмо такого доношения и записки здесь (т. е. в екатеринбургском архиве) не явилось». Татищев приказал перерыть весь горный архив, но вынужден был писать в Петербург, что о наличии на Алтае золота и серебра все «нужнейшие доказательства распропали».
Нисколько не сомневаясь в том, что на Колывани идет тайная разработка золотых и серебряных руд, горный начальник отдал распоряжение о «взятии» демидовских заводов в казну и послал из Екатеринбурга на Алтай экспедицию для их приемки. Горный деятель Н. С. Ярцев, отец которого находился в составе этой экспедиции, писал в своей «Горной истории»: «По прибытии на место из добытой экспедицею медной руды... получился роштейн... и по малым пробам те руды и самый роштейн оказывали в себе серебро». Но руководитель экспедиции майор Угрюмов объяснил позднее это тем, что «якобы пробирщик клал в пробы чудское серебро или серебряные копейки».
Но прежде чем майор Угрюмов дал подобное объяснение, произошли следующие события.
Акинфий Демидов вернулся на Урал, когда экспедиция, посланная Татищевым, находилась еще на пути к Колывани. Не успели члены экспедиции вернуться в Екатеринбург, как появился краткий и резкий указ императрицы: «Колыванские заводы отдать обратно Акинфию Демидову и впредь Татищеву вовсе не ведать заводами его нигде». А еще через несколько месяцев Татищева вообще убрали с Урала...
Вот тогда-то майор Угрюмов и высказал «свое» мнение о серебре, обнаруженном пробирщиком в колыванских рудах.
Приходится удивляться такому редкому «везению» Акинфия Демидова. Он не только вышел живым и невредимым из опаснейших положений, но и одержал полную победу над всеми своими врагами. Больше того, каждый год он добивается все новых и новых льгот и привилегий, которые дают ему возможность быть полновластным хозяином на своих заводах.
Он сам предложил платить десятину и пошлину не с каждого пуда металла, а с домны, и молота сразу за год вперед. Казне это выгодно. Демидову тоже: теперь ревизоры не будут ездить к нему на заводы считать пуды металла, теперь не нужно никуда посылать отчетные ведомости. И после расчета с государством Акинфий Демидов — только он единственный в России — имеет право беспошлинной торговли Даже с иноземцами. Ни на одной таможне не имеют право заглядывать в его обозы и проверять, что и куда он везет.
Правда, оставались еще ревизоры для сыска беглых крестьян и рекрут, но и этим доглядчикам сумел хитрый заводчик загородить дорогу в свое горное царство. Когда сенат поручил Военной коллегии послать на демидовские заводы штаб-офицера с командой для ловли беглых рекрут, то фельдмаршал Миних «вдруг» высказал опасение, что «через такую чрезвычайную посылку не могут ли мастеровые и работные люди от страха разбежаться». После миниховского «сомнения» Демидова освободили от очередной ревизии.
Горное «Ведомство Акинфия Демидова» превратилось как бы в суверенное государство, во внутренние дела которого почти никто не вмешивался. Слухи о демидовском серебре примолкли или стали еще более туманными…
Так было, как мы уже знаем, до января 1744 года, когда письмо колыванского приказчика заставило старого горнозаводчика, бросив все другие дела, спешно выехать в Петербург.
ТАЙНА НЕВЬЯНСКИХ ПОДЗЕМЕЛИЙ
Столичный спектакль о «первоприобретенном» серебре разыгрывался блестяще. Сценаристом и режиссером этого спектакля был сам Акинфий Демидов, а ведущим актером — барон Черкасов.
Получив в феврале 1744 года «милостивое высокомонаршее обещание», Акинфий Никитич прекрасно понимал, что пока еще сыгран только первый акт спектакля и для того чтобы иметь блогополучный конец, очень важно не пустить на сцену актеров, которые могли бы испортить игру...
Сохранилось письмо Акинфия Демидова, в котором он сообщал барону о встрече с императрицей и, несмотря на, казалось бы, полный успех, просил Черкасова «подать его желанию руку помощи». И всесильный кабинет-секретарь императрицы взял все дело о колыванском серебре на себя. В демидовских интересах барон совершенно игнорирует Берг-коллегию, которая должна заниматься подобными делами. Высшую горную власть даже не извещают о столь значительном событии, с ней не советуются, не спрашивают ее мнения ни в выборе «сведущего чиновника» для «освидетельствования» колыванских руд, ни в составлении для него инструкции.
17 мая 1744 года императрица подписала подготовленный Демидовым и бароном Черкасовым указ, в котором повелела «послать бригадира Беэра и с ним... поручика Ивана Улиха, который пробирное дело знает» на Колыванские заводы, чтобы удостовериться, «есть ли тех серебряных руд квантитет, чтоб завод завесть».
И только теперь, когда все уже решено, когда уже никто не осмелится оспорить волю императрицы, барон посылает в Берг-коллегию бумагу, информирующую высший горный орган о случившемся. В конце бумаги имеется приписка: «Для Берг-коллегии чрез сие объявляется для известия». Никакого участия в серебряном деле Берг-коллегии не предлагают.
Горная власть была нейтрализована, но оставался еще саксонец Филипп Трегер. Ведь он привез с собой не только куски медной, но и чисто серебряной руды и даже серебряные самородки. Больше того, он прихватил и руду, которая содержала золото. Трегеровский донос может «исказить» историю «открытия» колыванского серебра. Ведь Акинфий Демидов совершенно определенно заявил, что до самого последнего времени он выплавлял только медь и, не зная, что «черность в меди была от свинцу», несколько раз переплавлял ее и весь свинец «тратил на огне». И только совсем недавно иноземец Яген Юнганс «изыскал часть серебра, которая в том свинцу есть».
Подал ли Трегер кому-нибудь свой извет, остается неизвестным. Но какие-то сведения, хотя и не самые опасные для Демидова, все-таки дошли до императрицы. 2 июля 1744 года появился еще один указ, подписанный Елизаветой Петровной, и по нему Филипп Трегер включался в экспедицию Беэра, который должен был теперь «освидетельствовать» не только серебряную, но и золотую руду. Кроме того, Беэра обязали секретно осмотреть на Урале казенные и частные заводы, так как «о состоянии их и с таким ли порядком производятся, как Наш интерес требует, Мы неизвестны и от Берг-коллегии того (известия) получить не можем».
Однако, несмотря на подозрения, которые появились у императрицы после приезда в столицу Трегера, для Акинфия Демидова все складывалось наилучшим образом. 24 июля 1744 года вышел указ императрицы Елизаветы:
«Известно Нам учинилось, что действительному статскому советнику Акинфию Демидову не только в том месте, где он по своим заводам ведом, но и в прочих правительствах чинят обиды и недельными прицепками волокину и раззорение, паче же в его делах помешательство и остановку приключают; а понеже он, Демидов, кроме настоящей трудами своими государственной и народной пользы, особливо и собственные многие Нам верные службы показал, того ради повелеваем Нашему Сенату как в Берг-коллегию, так и в прочие места дать наши указы с наикрепчайшим подтверждением: ежели где до него, Акинфия Демидова, будут касаться какие дела или от кого будет на него в чем челобитье, о том наперед доносить Нам, понеже за его верные службы в собственной протекции и защищении содержать имеем...»
Горный магнат оказался, таким образом, в совершенно исключительном положении. Никто из горнозаводчиков не мог похвастаться столь высоким покровительством. И никто теперь не решится совать нос в демидовские дела.
Не опасался Акинфий. Никитич и посланного на Колыванские заводы бригадира Беэра. Ведь Демидов сам предложил его в «доверенные чиновники» для «освидетельствования» алтайских руд. Вот уже много лет управляющий Тульскими оружейными заводами Андрей Беэр и могущественный горнозаводчик связаны друг с другом явными и тайными делами. Демидов вполне может положиться на Беэра, который относится к числу самых близких ему людей. Недаром подпись бригадира стоит под завещанием богатого и могущественного горнозаводчика. Беэр явно в чем-то зависит от заводчика. Об этом свидетельствуют его льстивые письма Демидову.
Ни в одном из многочисленных и подробнейших отчетов бригадира, посланных императрице из Колыванских заводов, которые Беэр тщательно «освидетельствовал», мы не обнаружим даже намека на какие-либо незаконные действия заводчика. Беэр знал, и знал наверняка от самого Акинфия Демидова, о нелегальной плавке серебра, но он будет молчать об этом до конца дней своих. Даже после смерти горного властелина он не только сам будет хранить демидовскую тайну, но сделает все, чтобы ее не выдали другие.
Беэр возвращался из Колывани уже летом 1745 года. По пути в столицу он еще раз побывал на Невьянском заводе, где, выполняя секретную инструкцию императрицы, оставил Ивана Улиха. Оставил его с особым заданием, но заранее дал знать об этом заводовладельцу, который находился тогда в Туле. Несмотря на «изнеможение», Акинфий Демидов выехал на Урал, доплыл на своих стругах до Камы, но, так и не добравшись до Невьянского завода, умер в пути 5 августа 1745 года.
Свое особое задание Улих выполнял без присутствия и надзора горного хозяина. Когда Беэр, вернувшись в Петербург, узнал о смерти Демидова, появился документ, составленный, видимо, под диктовку бригадира.
«Ежели соизволено будет от Кабинета Ея И. В. послать к обретающемуся в Екатеринбурге или на Невьянских заводах, оставленному бригадиром Беэром для очищения выплавленной на Колыванском заводе черной меди, из 246 п., и вынутая из нея серебра, гиттенфервальтеру Улиху указ с нарочным курьером, то написать в том указе следующее: ежели он, Улих, медь черную перечистил и серебро из нея отделил, то прислать бы оное серебро с тем курьером в Петербург при письменном извещении, а Улиху самому оставаться на месте; ежели же, паче чаяния, Улих из Екатеринбурга выехал и тот курьер повстречается с ним на дороге, то Улих все-таки должен отдать серебро курьеру, а сам должен следовать в Москву и там ждать прибытия туда бригадира Беэра, а в С.Петербург не ездит» .
Столь сильное желание Беэра не допустить Улиха до Петербурга можно объяснить тем, что Улих, плавивший на Невьянском заводе серебро, мог вольно или невольно рассказать в столице о том, что так тщательно скрывал при своей жизни Акинфий Демидов и что теперь старался утаить Беэр.
Пожалуй, именно свидетельства Улиха могли бы пролить свет на некоторые тайны Невьянской башни. Ведь если он плавил серебро на Невьянском заводе, то наверняка пользовался теми же плавильными печами, что и Акинфий Демидов. Технология отделения черновой меди
от примеси других металлов довольна сложна. В XVIII веке она имела много стадий. Но окончательное отделение серебра от меди наверняка проводили в Невьянске скрытно.
Но где же плавили серебро и Демидов и Улих? В легендарных подземельях?
Впрочем, подземелья уже перестают быть легендарными.
В 1890 году на Невьянском заводе случился большой пожар. Когда стали разгребать пожарище, то под руинами одного из цехов обнаружили подземную мастерскую с плавильными печами. По крайней мере так сообщалось в дореволюционном справочнике Ф. П. Доброхотова «Урал северный, средний, южный».
О подземельях вокруг Невьянской башни говорят и пишут давно. Какую-то часть подземелий теперь даже видят.
Через провал в земле неподалеку от Невьянской башни можно попасть в подземелье, могучие своды которого выложены из старинного красного кирпича. Подземелье заканчивается замурованной дверью... Дальше хода нет...
Но это лишь небольшая часть подземелий. Геофизические исследования, проведенные кандидатом технических наук В. М. Слукиным, показали, что вокруг Невьянской башни находится целый лабиринт подземных сооружений...
Где-то в этих подсмотренных геофизическими приборами подземельях, возможно, и находился тайный сереброплавильный завод Акинфия Демидова. Осталось ли что-нибудь от него? Наверное, какие-то следы и сохранились. Обнаружить эти следы и окончательно раскрыть одну из тайн Невьянской башни смогут только археологи.
