Игорь ШАКИНКО

НЕВЬЯНСКАЯ БАШНЯ

«Дело» рудоискателя Степана Костылева

Для нашего повествования важно странное письмо царя Петра к Никите Демидову, отправленное в августе 1722 го да. Высадившись в Астраханском заливе, Петр сушей идет с войсками на Дербент. Уж, казалось, в это-то время у него разных военных и дипломатических забот предостаточно. А он еще переписывается с Никитой Демидовым — сначала о фонтанных трубах для Летнего сада и Петергофа, а затем, в августе, отправляет такое послание:

«Демидыч! Я заехал зело в горячую сторону; велит ли бог видеться? Для чего посылаю тебе мою персону: лей больше пушкарских снарядов и обыскивай по обещанию серебряную руду».

Именно руду, а не курганное золото. Это стоит заметить особо.

Письмо это свидетельствует, прежде всего, о близких отношениях, которые установились тогда между царем Петром и Никитой Демидовым. «Персоной» — миниатюрным портретом царя, оправленным в золото и украшенным бриллиантами,— Петр лично жаловал только за самые выдающиеся заслуги перед государством. Но здесь нас больше всего интересуют последние слова: Демидов обещал царю найти серебряную руду.

Когда же дал Никита Демидов российскому императору столь ответственное обещание? Известно, что Демидыч встречался с Петром в марте или начале апреля 1722 года — незадолго до Персидского похода. При встрече пожаловался на Василия Татищева в надежде, что столь опасного для него начальника отставят от горных дел, И тогда же наобещал найти серебряную руду, о которой он уже что-то знал? Что?

Это «Дело» хранится в Центральном государственном архиве древних актов в Москве, в фонде Берг-коллегии, в од ном из толстенных фолиантов, одетых в кожаный переплет, и рассказывает о приключениях, а чаще о злоключениях сибирского рудоискателя Степана Костылева и кое-что об интересующем нас серебре.

Рудоискательство тех времен — это еще не наука, а чародейство, требующее чутья, интуиции, тонкой наблюдательности, особенных знаний, чтобы по едва заметным признакам — по окраске горных пород, по запаху ветра в жаркий день, по травам и цветам, по ночным блуждающим огонькам от земных испарений и еще по чему-то почти неуловимому — почувствовать присутствие руд. Здесь нужны особый дар да еще стойкий азарт, фатальная надежда на удачу. Без такого азарта и без такой надежды нет истинного рудо искателя, который может неделями, месяцами, а иногда и годами бродить без всякого «фарта» в безлюдных местах и не потерять к дальнейшим поискам желания.

Одним из таких азартных рудоискателей и был сибирский крестьянин Степан Костылев. Заразился он однажды рудной охотой и с тех пор не знал покоя. И отправился Костылев со своим товарищем Федором Комаровым в Томский острог к воеводе Василию Козлову с челобитной и просил отпустить их руды искать. Но воевода, как позднее рассказывал Костылев, «челобитную их бросил наземь, нас не отпустил и грозил бить кнутом»

Но не отступились рудоискатели — охота пуще неволи. В 1718 году упрямый Степан Костылев «с товарищи» «отлучась от домов своих» без воеводского разрешения, ушли в горы к верховьям Иртыша и вернулись не с пустыми руками, а с кусками медной руды. Объявили о своей находке все тому же Василию Козлову. Воевода рудные куски забрал, но на том все дело и кончилось. А настырный рудо искатель, «не видя от оного (воеводы) никакого произведения», в 1720 году вновь отправился в горы, в Междуречье Алея и Чарыша, на этот раз вместе с казачьим сыном Михаилом Волковым. И снова заявился в Томск с рудными образцами. Но к воеводе на этот раз не пошел, а закричал на площади: «Слово и дело государево». Костылева и Волкова отправили в губернский Тобольск, а оттуда в Москву — в Преображенский приказ, а после допроса — в Берг-коллегию, где образцы руд испытали и нашли в них «признак медный». После того рудоискателей отправили снова в Тобольск, а затем по указу губернатора вместе с рудоплавильным мастером с Каменского завода Федором Инютиным послали на реку Алей «для показания тех мест». Инютин вернулся из поездки с образцами, которые при пробе оказались... пустой породой.

Но вскоре к капитану Василию Татищеву, только что назначенному горным начальником, поступил донос от Волкова, в котором тот сообщал, что Инютина на Алее подкупили местные жители, «промышлявшие серебряными самородками» (заметим это!), а потому он, «получа» 400 рублей, «тех руд не осматривал», а нарочно представил в тобольскую канцелярию дресву, то есть пустую породу.

Татищев, находившийся тогда в Кунгуре, немедленно затребовал к себе Волкова и Инютива, и последний «с пристрастием был распрашиван», но в обмане своем «не винился». В Кунгуре горный начальник закончить розыск не успел, так как в конце декабря 1720 года переехал на Уктусский завод, куда приказал доставить и Инютина. Но по дороге Федор Инютин бежал от стражи и, как дознались уже через много лет, скрылся на Невьянском заводе.

Демидовым, конечно, не впервой скрывать у себя беглых, но Инютина они, как особо важного преступника, для исправления своей «репутации» могли бы и выдать, если бы он не был им очень нужен. Ведь именно от Инютина Демидовы узнали, что в верховьях Иртыша имеются не только медные руды, но и серебро и золото. Вот эти-то инютинские сведения наверняка и имел в виду Никита Демидов, когда обещал царю Петру найти серебряную руду.

Но Демидовы ясно понимали, что, пока Василий Татищев на Урале, пока он горный начальник, до алтайского серебра им не добраться. Ибо если один конец серебряной нити в их, демидовских руках, то другой крепко держит Татищев и по своей воле не выпустит никогда. Демидовы убедились, что ни дерзкая и опасная война, объявленная Татищеву Акинфием, ни сменившие ее лесть и попытки подкупа не смогли ни сломить, ни приручить горного начальника. Татищев стал опасен Демидовым, так как все решительнее и прочнее ставил под свой контроль все их горные дела, уже вскрыл немало демидовских беззаконий и не намерен спускать впредь. А потому нужно любым способом убрать Татищева с Урала.

О демидовском нетерпении прибрать к своим рукам алтайские месторождения говорит и такой факт. Едва в начале 1722 года Татищев отбыл с Урала в Петербург, как в Уктусский завод, где обычно опасались появляться демидовские люди, заехал приказчик Невьянского завода Гаврила Семенович встретился там с приехавшим из Сибири Степаном Костылевым. А при встрече расспрашивал: подлинно ли рудознатец про алтайские руды знает. Причем, как вспоминал позднее сам Костылев, Семенов про те руды уже раньше от кого-то проведал и при разговоре многозначительно намекнул, что тех руд ему, Костылеву, одному не поднять.

В конце 1722 года Татищев, хотя уже и в качестве подследственного, вновь вернулся на Урал, и Демидовы опять на время затаились, словно позабыв об алтайской руде. Но едва в ноябре 1723 года Василий Никитич покинул Екатеринбург, как сразу же, буквально через несколько дней после его отъезда, к новому горному командиру генералу Геннину явился все тот же Гаврила Семенов и просил дать ему указ о прииске руд в Сибири.

Между тем Костылев вновь повторил свою заявку на медные руды (как выяснилось позднее, не только на медные, но серебряные и золотые) по реке Алей и другим местам Алтая. Отныне эти месторождения должны принадлежать казне и любая повторная заявка от другого рудоискателя или заводчика уже не имеет силы. Геннин пересылает костылевские рудные образцы в Берг-коллегию и запрашивает о дальнейших мерах. Но Петербург молчит.

Привыкший иметь дело непосредственно с царем Петром, к которому генерал обращался с любыми вопросами, находя всегда внимание и поддержку, Геннин оскорблен необычным для него равнодушием к своим просьбам. Он сам едет в столицу, чтобы высказать свое неудовольствие и потребовать решения нужнейших горных дел...

Но в Петербурге совсем не до забот горного начальника. Каждый озабочен теперь только своей судьбой, ибо после смерти Петра все стало неустойчиво, все колеблется, все меняется, никто ни в чем не уверен и не знает, какому святому молиться. Двор погряз в интригах. На одних ни с того ни с сего валятся чины и поместья, другие по непонятным причинам теряют не только чины, но и головы. А потому все выжидают, все пассивны и не желают решать никаких дел.

Претензии Геннина к членам Берг-коллегии, оставшимся без своего президента Якова Брюса, который, не выдержав скандальной придворной атмосферы, ушел в отставку, остаются без всякого внимания. Обиженный генерал горько жаловался кабинет-секретарю Макарову: «Я вынужден напомнить вам, что мне стыдно так здесь шататься за мою государству радетельную через 26 лет службу; я обруган и обижен, ... живу без караульщиков, денщиков и без жалованья и не знаю, откуда получать, чем питаться в таком здешнем дорогом месте, ежели долго волочиться за резолюцией…».

Зато Акинфий Демидов, тогда же прибывший в столицу, в мутной придворной воде ловко ловит серебряную рыбу. В то самое время, когда важнейшие государственные дела остаются без всякого движения, когда самые заслуженные и высокопоставленные лица бессильны продолжать свои начинания, именно в это время и Берг-коллегия, и только что созданный Верховный Тайный Совет, и сама императрица постоянно занимаются челобитными и прошениями заводчика Акинфия Демидова, и с невероятной быстротой один за другим появляются царские именные и иные правительственные указы, которые удовлетворяют почти все его желания. В тогдашнем хаосе и правительственной неразберихе Акинфий Демидов добивается таких льгот и привилегий, какие он едва ли получал при нормальном функционировании государственной машины. Ведь его претензии на частную разработку месторождений, которые уже заявлены и в Берг-коллегии, и в Сибирском Обер-бергамте, а потому уже законно принадлежат казне, кажутся совершенно безнадежными. О заявках на алтайские месторождения знают многие, а сами эти заявки хранятся в делах Берг-коллегии и Сибирского Обер-бергамта. Но члены Берг коллегии странно молчат, а опасные для Демидова бумаги таинственно исчезают. Через сорок лет Веймарн, составлявший справку о Колывано-Воскресенских заводах и перерывший все архивы, придет к заключению, что «все дела, служащие ко уведомленного о содержании в себе тамошних рудах серебра, равно как и те дела, которые о раннем при ксканiцю и нахождении государственными томскишг и пшим скггчя обывателями в подаче имелись, особливым хитрым щюнырством из архивов той коллегии, как и бывшего Обер-бергамта в пользу Демидовых... изхищены».

Акинфий Демидов появляется в Петербурге в самом начале 1726 года и вовсе не спешит в Берг-коллегию с официальным прошением. 10 января он преподносит образцы руд князю Меншикову и самой императрице. Что еще он предпринимает в последующие дни, нам неизвестно, но наконец 19 января он предстает перед членами Берг-коллегии и подаст написанною по всей форме бумагу, в которой просит разрешить ему копать медную руду и «заводить заводы» в диких местах Сибирской губернии. Горные чиновники уже знают мнение покровителя уральского горнозаводчика светлейшего князя Меншикова, самого всесильного тогда человека России, а потому Акинфий Демидов почти спокоен за судьбу своего дела. Только два человека могут помешать ему: непреклонный Татищев и самолюбивый Геннин. Но Татищева нет в России — он в Швеции, а потому не опасен. А чтобы обезоружить генерала, Демидов делает ловкий ход: он предлагает Генинну вступить с ним в кампанию по освоению алтайских руд. Предложение чрезвычайно выгодно, и горный начальник соглашается. Забегая вперед, заметим, что, хотя на прошение Демидова в Берг-коллегию о кампании с Генниным был дан удовлетворительный ответ, это коммерческое содружество по неизвестным нам причинам практически так и не состоялось, что явно не огорчило заводчика. Зато 16 февраля появился указ Берг коллегии, дававший А. Н. Демидову право копать медную руду и «строить заводы» на «новых диких местах в Томской провинции». Причем это право он получает на чрезвычайно выгодных условиях.

А еще через день, 18 февраля, Верховный Тайный Совет высказался за присвоение Акинфию Демидову и его братьям дворянского звания. В жалованной грамоте, подписанной 24 марта 1726 года Екатериной I , указывалось, что кроме прав и вольностей, которыми пользуются нее дворяне, Демидовым даются особые привилегии, для того чтобы они имели «наивящее тщание и попечение в произведении... заводов, також в приискании медных и серебряных руд». О серебряных рудах наверняка было вписано по желанию Акинфия Демидова.

Появились и еще разные указы, помогающие горнозаводчику развернуть гигантское для того времени строительство заводов в «диких местах» Сибири.

На Алтае

Пока в столичных канцеляриях еще строчат указы для Демидова, пока тяжело и медленно ворочается государственная машина, решая разные вопросы о строительстве новых заводов, из Невьянска на Алтай уже бредут пешком, едут на телегах, плывут на стругах уральские рудоведы, горные и плавильные мастера, работные люди. В июне 1726 года, когда еще ни один из столичных указов не достиг ни горной канцелярии в Екатеринбурге, ни сибирского губернатора, уральские мастеровые уже добрались до мест, где прошлым летом демидовские «рудоведы» наладили с помощниками одну из старых чудских плавильных печей и отправили на Невьянский завод первые пуды черновой меди. Теперь же на речку Локтевку прибыл невьянский обоз со всем необходимым для небольшого заводика с двумя плавильными печами. Построили их под началом невьянского мастера Степана Изотова. И не успели еще замерзнуть воды Иртыша, как поплыл по нему караван барок с алтайской черновой медью, которую будут доводитъ «до кондиций», то есть отделять медь от других металлов, на Невьянском заводе.

А на следующий год совсем многолюдно стало на отрогах Колыванских гор. По воле Акинфия Демидова пришли сюда плотники, каменщики, мастеровые разных профессий. Горный начальник Геннин прислал своих лучших специалистов: бергшворена Никифора Клеопина да саксонского штейгера Георги. Для большого, теперь уже настоящего завода выбрали в шести верстах от локтевских печей на речке Белой у Синей сопки, неподалеку от редчайшего по красоте горного Колыванского озера, новое, более удачное место...

И вот уже возводится крепость с четырьмя бастионами, почти точь-в-точь как в Екатеринбурге, ибо возводил эту крепость по своему чертежу один из учеников Василия Татищева Никифор Клеопин.

Через два года вырастет крепость, плотина перегородит реку Белую, заскрипят водяные колеса, приводи в движение мехи плавильной, молоты, толчеи, пилы, задымят обжиг тельная и гармахерская, заработают и другие цехи...

Так, в центре гигантской Азии, в одном из малодоступных районов, среди девственной природы, где лишь иногда почуют дикие ордьн, родился знаменитый Колывано-Воскресенский завод, с которым не могли соперничать лучшие горные предприятия Европы.

А еще через несколько лет появятся новые рудники и заводы, крепости и слободы, тысячи новых поселенцев начнут обживать пустынные края. На огромной территории — 400 верст с севера на юг и 200 с лишним с запада на восток возникнет еще одно горное царство со своими подданными, со своими солдатами, вооруженными пушками и ружьями, со своими дипломатами, которые будут самостоятельно вести переговоры с соседними кочевниками и со своим горным царем Акинфием Демидовым.