Книги >
Игорь ШАКИНКО
НЕВЬЯНСКАЯ БАШНЯ
Капканы для Демидова
Совершенно блестящее и удачливое для Акинфия Демидова пятилетие — от смерти Петра и до воцарения Анны — сменилось для него годами лихими и опасными.
Весеннее половодье 1733 года размыло на только что построенном Ревдинском заводе плотину, унесло дома вместе с мастеровыми, порушило заводские строения. Около Уткинского завода подмыло берег, вода разрушила пристань, унесла заготовленный для домны уголь, дрова, лес для строения стругов и дощаников. В это же время случился большой пожар на Колывано-Воскресенском заводе — убытков не перечесть...
Но на горного магната обрушилась не только стихия.
Появившись на коронации Анны Иоанновны, Акинфий Демидов надолго покинул Москву и Петербург, уповая па то, что царский двор погряз в новых интригах и склонах, а потому обращать на него внимания не будет е мешаться в его дела не станет. Но на этот раз Акинфий Никитич жестоко ошибся.
Анна получила почти пустую казну. Награды сторонникам ее воцарения опустошили ее окончательно и даже заставили влезть в долги. Но бывшая курляндская герцогиня, ставшая императрицей России, вовсе не собиралась бедствовать и сумела-таки сделать царский двор самым роскошным в Европе. На его содержание выделялось 260 тысяч рублей ежегодно да на конюшенное ведомство, то бишь на лошадей любимца Бирона, 100 тысяч рублей. Правда, пытались и экономить: на две академии — наук и морскую — отпустили 47 тысяч, а на жалованье школьным учителям — по 4,5 тысячи в год.
По совету Бирона Анна восстановила доимочный приказ, чтобы выколотить с крестьян за прошлые годы. По селам и деревням разослали солдат с офицерами. Если батогами и плетьми не удавалось выбить нужную сумму, то каратели просто-напросто грабили, отбирали скот, лошадей, мебель, домашний скарб, и наскоро, по дешевке продавали награбленное. Если и это не помогало, то посылали из Петербурга гвардейских офицеров, которым давалось право бить батогами и сажать в тюрьму помещиков и даже воевод, коих ежедневно выводили на истязание. Не вытерпев пыток, они вынуждены были усмирять усердие гвардейцев взяткой. Таким прибыльным делом бравые гвардейские офицеры, особенно из иноземных, занимались охотно, но не каждому оно доставалось. За такое право брать взятки придворный банкир Липман (он же личный банкир Бирона) сам брал солидные взятки, пополняя свой и биронский карманы.
И все-таки денег для придворных развлечений и на всякое другое явно не хватало. Вот тут-то вспомнил кто-то о прибыльных горных заводах, с которых можно выжать еще больше. Слухи о Демидовском сказочном богатстве, нажитом на железном деле, разожгли при дворе страсти алчные, завистливые. Спрос рождает предложение: на Акинфия Демидова посыпались доносы. Анна Иоанновна и Бирон лично занялись этими доносами и горными делами вообще. Императрица затребовала в Петербург Акинфия Никитича. Но Акинфий Никитич почему-то не торопился в столицу. А зря! Потому как теперь его прошения не рассматривались уже положительно. В журнале кабинет-министров от 30 октября 1732 года записано: «По поданной челобитной от Акинфия Демидова о заведенной им косной фабрике, чтоб торговать несколько лет косами без пошлины, Ея Величество изволила указать: отложить на то время, как он, Демидов, сам в Петербург приедет».
Анна спешно вызывает в столицу всех, кто может дать советы об увеличении прибыльности горных заводов. 31 декабря 1732 года высылают именной указ Анны в Москву к Василию Татищеву: «...о бытии ему в С.-Петербург с ведомостями о рудных делах».
Императрица настолько спешила извлечь из горных заводов новые доходы, что, узнав через три дня об отсутствии Татищева в Петербурге, потребовала от министров срочного его приезда. И уже 4 января 1733 года курьер повез в Москву новое письмо:
«Благородный господин, действительный статский советник!
Ея императорское величество изволила указать быть Вам в С.-Петербурге немедленно и с собою изволите взять имеющие при Вас ведомости, полученные из Швеции, касающиеся до рудокопных заводов».
Ажиотаж вокруг горных дел разгорался. Василий Татищев мог дать не только компетентные советы по горному делу (его проект был признан самым прибыльным для казны), но и раскрыть многие махинации Акинфия Демидова, но не сделал этого. Впрочем, ему было не до разоблачений невьянского магната - он сам попал под следствие, что нанесло ему тяжелую душевную травму, от которой он едва оправился. Более того, судя по переписке (а они обменялись в 1734 году несколькими письмами), Демидов и Татищев стали на какое-то время если не закадычными друзьями, то по крайней мере близкими приятелями.
Вот, например, одно из писем, которое Василий Никитич послал уже из Екатеринбурга в ноябре 1734 года:
«Государь мой Акинфий Никитич!
Ваше государя моего письмо от 25 сентября и при том часы до микроскопиуль исправно получил, за которое благодарствую.
За деньги 500 рублей, которыми вы меня ссудили, брат мой под письмом расписался, весьма благодарствую. А понеже я надеюсь, что мои деньги в доме моем есть того ради писал я, чтоб служитель мой Оные взятые от вас деньги возвратил и расписку взял...»
Приехав на Урал в 1734 году снова горным начальником, когда Акинфий Никитич еще обнюхивал в Петербурге и Москве расставленные на него капканы, Татищев проявил заботу о демидовских заводах, однако отнюдь не из симпатии к их владельцу.
Уже 9 октября 1734 года горный начальник писал кабинет министрам, что приезжали к нему в Екатеринбург демидовские приказчики и «сказали, что у них на заводах едва четвертая часть домен и молотов работает и для того пред будущей весной не надеются ни пятой доли пред прежним железа отпустить и ежели к ним он, Демидов, денег не пришлет или сам не будет, то и еще работ принуждены умалить, и опасаются, чтоб мастера и работники, не имея от работ, пропитания, не разошлися...».
Разоряются, приходят в упадок знаменитые заводы — лучшие не только в России, но и Европе. Погасли домны, омертвели кричные горны, перестали стучать молотовые... Великолепный ансамбль мастеров и мастеровых, тщательно подобранный за долгие годы, обученный до самого высокого мастерства, рассыпается, гибнет. Уходят, разбегаются мастера с Невьянского завода. Такого еще никогда не бывало. Взращенные, как любимые дети, тридцатилетними заботами Демидовых, заводы остались без отеческого надзора и теперь взывают о помощи. А он, слыша их зов, не откликается на него, не спешит им на помощь и даже не высылает деньги, которые у него есть, но которые сейчас нужны для взяток.
Нет, он пытался откликнуться дважды. Первый раз осенью 1733 года, когда с большим трудом добился указа императрицы:
«Ея императорское величество изволила указать: дворянина Акинфия Демидова, который ныне обретается здесь в Санкт-Петербурге, для исправления заводских дел отпустить в дом его на те заводы. А когда он по врученной вашему сиятельству о заводских делах комиссии для чего потребен будет, тогда ему велеть приехать...
Сентября 15 дня 1733 году».
Указа добился, а не поехал. Заглянул только на Тульские заводы и вернулся в Москву. Почему именно так поступил тогда Акинфий Никитич не совсем понятно. Очевидно, нельзя было выпускать из вида ход опасного следствия, чтоб влиять на него.
Второй раз примерно такой же указ получил он в марте 1735 года. И снова не уехал. И для того чтобы не зачли такое его поведение за презрение Высочайшего указа, обратился с раболепным письмом к Бирону, упрашивая о заступничестве».
Следствие над Акинфием Демидовым велось одновременно в Петербурге и Москве. Все новые и новые доносы поступали на него в следственную комиссию по горным заводам, в сенат, в синод, самой императрице Анне Иоанновне. Писали конкуренты-горнопромышленники, обиженные приказчики, профессиональные фискалы и просто завистники. Много врагов оказалось у невьянского магната, и он, почуя запах крови, стаей набросились на горного льва.
Его обвиняли в сокрытии выплавки чугуна, железа и меди, в неуплате десятины за металл, в утайке на заводах беглых, которые теперь не платят налогов в казну... Поступил донос, что он тайно продает пики и ружья диким орлам и другим народцам. А это уже государственная измена... Самый опасный извет послал императрице екатеринбургский фискал Капустин: «Найдена на тех заводах (Невьянских.— И.Ш.) серебряная руда, которая по пробе иноземца Вейса в Москве является годною, а ныне тою руду без указа плавить не велено».
Для проверки доносов срочно и тайно посылают ревизоров: на Тульские заводы асессора Васильева, на Невьянские — гвардейского капитана Савву Кожухова. По секретной инструкции, подписанной самой императрицей Анной, ревизоры должны мчаться на почтовых подводах «денно и нощно» и, внезапно нагрянув на заводы, провести самое строгое расследование.
Акинфий Никитич проведал о сей секретной ревизии. Демидовский курьер выехал из Петербурга в один и тот же день с капитаном гвардии, а приехал на Невьянский завод на несколько дней раньше ревизора. А ушлые приказчики уж постарались приготовиться к встрече столичного гостя: упрятали все «грязные» бумаги и опасных людей тоже. Но ведь все тайное можно выведать, а все скрытое раскрыть. Пришла беда - отворяй ворота. Совсем не ко времени добавилась еще одна угроза. Неуловимый ранее Семенов, которого вот уже больше десяти лет не могла поймать страшная Тайная канцелярия, схвачен и, скованный, привезен в застенки бывшего Преображенского приказа, а ныне московского филиала той же Тайной канцелярии. Гаврила, конечно, мужик стойкий, но тайные инквизиторы и от мертвого умеют добыть нужные сведения. А уж как много знает Гаврила Семенов о «деяниях» Акинфия Демидова...
Обложили Акинфия Никитича со всех сторон, расставили вокруг него западни и капканы, и казалось уже, что не избежать ему неминуемой погибели. Слишком уж много обвинений враз обрушили на него, и слишком много людей ждут его погибели, ибо демидовские богатства раздражали и вызывали жадную зависть. Тем более, серебряные копи могут привлечь жадные взоры того же фаворита императрицы Бирона. Богатые люди России чувствуют себя неуверенно, живут в постоянном страхе, ибо примеров внезапного исчезновения богатых людей предостаточно. Тайная канцелярия потрошила богатых вельмож по малейшему доносу. Они исчезали в Сибири, нередко бесследно, и их усадьбы, имущество, драгоценности конфисковали, пополняя опустевшую казну и набивая карманы фаворитов императрицы.
К началу следствия над Акинфием Демидовым Бирон уже осмелел, хотя внешне держался еще в тени и, по выражению В. О. Ключевского, «ходил, крадучись, как лань, позади престола». Вышел же Акинфий поначалу не на фаворита, а на барона Шафирова — давнего знакомца. Того самого, что по легенде (а может быть, не только) познакомил царя Петра с тульским оружейником Никитой Демидовым.
Петр Шафиров довольно типичная фигура для окружения царя Петра. Царь вывез его из Голландии и приставил сначала к канцелярским делам, а затем сделал дипломатом и сенатором. Собственно, Шафиров стал типичным наемником. Царь не верил в его преданность преобразованиям, но использовал его дьявольскую хитрость и изощренность интригана и красноречивость софиста, способного убедить партнера в чем угодно. Вообще легенду о Петре I , подбирающем преданных людей, искрение болеющих за интересы России, легко развеять, если внимательнее при смотреться к его окружению. И тогда обнаружится, что большинство из этого окружения — обыкновенные наемники, исполняющие любые приказы и не обремененные какими либо моральными принципами. Часто это люди энергичные, неглупые, честолюбивые, но способные для личной пользы даже торговать Россией.
Судьба Шафирова была пестрой: Петр Павлович побывал и на плахе (в последний момент Петр I по просьбе Екатерины помиловал его), и в ссылке, и в опале.
С воцарением Анны вошедший в силу Остерман, не желая иметь рядом с собой умного и опасного соперника, послал Шафирова заключать мир с Персией. Но уже в 1732 году мы видим Шафирова снова в Петербурге, где он получает от Анны чин тайного советника и назначается президентом Коммерц-коллегии, которая занималась в то время и горными делами. В самые же первые ряды правителей Остерман все же его не допустил. Современники свидетельствуют, что прежние опалы совсем не изменили нрав Шафирова. Скорее наоборот, именно на посту президента коллегии он еще более нагло и беззастенчиво брал взятки и воровал почти открыто.
Вот к этому прожженному цинику, но давнему благодетелю Демидовых и обратился Акинфий Никитич. Судя по всему, они быстро нашли общий язык, и Шафиров, насколько это было в его власти, повел следствие в угоду Акинфию Демидову.
Вскоре, однако, Акинфий Демидов понял, что нужно искать покровителя более могущественного. И эти поиски привели его к обер-камергеру императрицы Бирону.
Этот персонаж времен Анны Иоанновны читателю, конечно, знаком. Тем не менее, послушаем голоса тех, кто знал его лично.
Полковник Манштейн:
Бирон «в продолжение всей жизни императрицы Анны и даже несколько недель после ее кончины царствовал над обширной империей России, как совершенный деспот».
Фельдмаршал Миних:
«Кабинет-министры были в совершенной подчиненности обер-камергеру Бирону и действовали постоянно в угоду этому временщику».
Граф Линар — графу Брюлю. Март 1734 года:
«Вы с трудом можете себе представить, какой клад мы имеем в дружбе графа Бирона; ведь в конце концов не про ходит ровно ничего помимо его воли».
Немецкий историк Э. Германн:
«Мощью обширной Российской империи, в сущности, распоряжается один лишь герцог курляндский. Императрица давала лишь свое имя, он был регентом, а Остерман, если можно так выразиться, министр-президент».
Из следственного дела Бирона:
«Во все государственные дела, хоть оные до чина его обер-камергерского весьма не принадлежали, он вступал, и хотя ему, яко чужестранному, прямое состояние оных ведать было и невозможно, однакож часто и в самых важнейших делах без всякого, с которым надлежало, совету, но своей волей и страстям отправлял ...все милости и награждения только через него одного и по одним его страстям происходили...»
Миних:
«Из государственной казны в чужие края утекли несметные суммы на покупку земель в Курляндии и на постройку там двух дворцов — не герцоговских, а королевских. Кроме того, истрачены многие миллионы на драгоценности и жемчуга для семейства Бирона. Ни у одной королевы в Европе не было бриллиантов в таком изобилии, как у герцогини курляндской».
Манштейн:
«...у нее (Анны.— И.Ш.) любимцем был человек чрезвычайно суровый и жестокий, имевший всю власть в своих руках, но в царствование ея тьма людей впали в несчастье. Многие из них, и даже люди высшего сословия, были сосланы в Сибирь без ведома императрицы».
Миних-сын:
«Ежедневно доносили государыне и герцогу обо всех раз говорах в известнейших домах, а как гнусное сие ремесло отверзало путь к милости и наградам, то самые знатные особы не стыдились заниматься оным».
И Акинфий Демидов почти на два года окунулся в эту придворную атмосферу раболепия, лжи, доносов друг па друга, низких интриг. Он и сам в совершенстве выучился сложной и подлой науке — интриге. Он привык быть повелителем в своем горном царстве и властвовать над людьми. Но, кажется, неплохо выучился и унижаться пред более сильными, хотя это, возможно, и коробило его. Но у него чрезмерно силён инстинкт самосохранения, чтобы показать свою гордость в то время, как грозит опасность. Он упорно стремится к своей цели и не поддается самолюбивым амбициям. Расчетливость берет в нем верх над любыми чувствами.
Акинфий Демидов понял нрав и временную силу Бирона.
Бирон равнодушен к истинным нуждам России, а использует ее для собственного тщеславия и обогащения. Чрезмерная алчность - главная его страсть. Он занимается только теми делами, которые сулят ему наживу. Он покровительствует только тому, кто хорошо платит. Он грабит страну, в которой волею случая он получил странную власть, руками самих же русских, которые, потерян гордость и само уважение, униженно и покорно наполняют его карманы. Бирон сумел ограбить Россию более чем на ЗО миллионов рублей. Только при его аресте нашли 14 миллионов, настолько же бриллиантов, не считая вкладов в иноземные банки, роскошные дворцы и обширные земли, купленные на русские деньги.
Бирону наплевать, виновен или нет в чем-либо Акинфий Демидов, ибо он хорошо платит.
И как в сказке, исполняются желания Акинфия Демидова: он полностью оправдан по всем пунктам обвинения. Доносчики же его понесли наказание: одного отправили на каторгу, второго сослали в Сибирь, третьего отдали в солдаты. Акинфий Никитич (вернее, Бирон) даже вырвал Гаврилу Семенова из цепких рук Тайной канцелярии. Правда, очевидно по демидовскому настоянию, Гавриле пришлось пойти на позорный для него компромисс: он отрекся от раскола и принял официальное православие. Через какое-то время он появился на Выге, раскаялся в своем предательстве, вымолил прощение, опять вернулся в старую веру, а затем снова оказался на Урале.
А Акинфий Демидов, выкупив не только оправдание, но и разные льготные привилегии, поехал наконец-то на свои Невьянские заводы.
