Книги >
Игорь ШАКИНКО
НЕВЬЯНСКАЯ БАШНЯ
Новая схватка с Татищевым
Акинфий Демидов, конечно, радовался своему избавлению из столичных капканов, но радовался он рано. На Урале его ждали новые капканы. Василий Татищев, снова став горным начальником, по своему характеру (впрочем, и на законном основании тоже) не мог примириться со всевластием и самостоятельностью Акинфия Демидова. Конфликт между ними был неизбежен, и он разгорелся с новой силой. Горный начальник по-прежнему требовал пра отчетности о заводских делах, но даже не это стало главной опасностью для невьянского магната. Татищев нанес, вернее, пытался нанести два грозных удара, которые могли стать гибельными для демидовской горной империи.
Первый удар — это «выгонка» раскольников с демидовских заводов и земель. Второй — конфискация Колывано-Воскресенских заводов и рудников.
Сначала о «выгонке».
Нет, Василий Татищев поначалу вовсе не был кровожаден к раскольникам. Он отличался веротерпимостью и даже осуждал патриарха Никона за его гонения на старообрядцев. Незадолго до отъезда на Урал он, возмущаясь испанской и итальянской инквизицией, добавлял: «Да и у нас не 6ез сожаления довольно видимо было, как то Никон и его наследники, над безумными раскольники свирепость свою исполняя, многие тысячи пожгли и порубили или из государства выгнали».
В марте 1735 года Татищев послал из Екатеринбурга кабинет-министрам любопытное письмо:
«О здешних делах ныне иного донести не имею, токмо что раскольников по всем заводам стали переписывать. И хотя я думал, что их душ 1000 либо наберется, однако слышу от них самих, что их более 3000 будет. От оных приходил ко мне первый здешний купец Осенев и принес 1000 рублев, и хотя при том никакой просьбы не представлял, однакож я мог выразуметь, чтоб я с ними также поступал, как и прежние (Татищев подразумевает Геннина.— И.Ш.). Я ему отрекся, что мне, не видя дела и не зная за что, принять сумнительно. Назавтра пришел паки, да с ним Осокиных приказчик Набатов и принес другую тысячу, но я им сказал, что ни десяти не возьму, понеже то было против моей присяги. Но как они прилежно просили и представляли, что ежели я от них не приму, то они будут все в страхе и будут искать других мест, и я, опасаясь, чтоб какого вреда не учинить, обещал им оные принять, когда о невысылке приказ получу...».
Далее Василий Никитич сообщал, что Геннин не только принимал взятки от раскольников, но, как говорил Осенев, даже вымогал подачки от демидовских приказчиков в отсутвии Акинфия Демидова.
По совету Татищева, приказчики Демидова (но не с Невьянского завода) и приказчики других горнопромышленников обратились в 1735 году с челобитной к императрице Анне и предложили компромисс. Вопреки старообрядческим принципам они соглашались молиться «о здравии и спасению» императрицы и платить двойной подушный оклад. «По всемилостивейшим вашего императорского величества указам мы, нижеименованные рабы, переписались и о том, что желаем веру до конца нашей жизни по старопечатным книгам, просим высокоматерного милосердия, дабы нам в том было поз и жить где кто ныне имееца...»
Никакой резолюции эта челобитная не получила, зато из Кабинета пришел именной указ, требовавший карательных мер против уральских раскольников. Указ Анны гласил:
«Раскольников, живущих в лесах близ Черноисточинского Демидова завода, монахов и монахинь, развесть под караулом по разным монастырям внутрь Сибири... я увещевать к соединению правоверной святой церкви..., а не обратившихся употреблять в работу».
Вот тогда-то, повинуясь указу императрицы, который требовал применения военной силы, Татищев и вынужден был начать свою «выгонку».
И хотя горный начальник собирался выискивать только лесные скиты, не трогая заводские поселки, его «выгонка» могла нарушить сложившуюся горно-раскольническую систему. Татищевская акция могла вызвать недовольство и неуверенность у старообрядцев, включенных в эту систему, и могла толкнуть их на поиск других защитников. Ведь Акинфий Демидов обязан защищать «своих» старообрядцев от любых гонений и репрессий. И такая защита срабатывала уже многие годы.
А тут вдруг...
«Выгонка» началась в конце 1735 года. Воинские команды прочесывали невьянские, висимские и черноисточинские леса, сжигали скиты, кельи и заимки, а их обитателей уводили в Екатеринбург – в заботливо выстроенный Василием Никитичем тюремный острог, где и решалась их дальнейшая судьба. Поскольку синод интересовали главным образом старцы — самые авторитетные старообрядцы, что распространили раскольничью «прелесть», то Татищев часть рядовых раскольников отпускал и даже вернул на демидовские заводы несколько старцев, обученных заводской работе. Но около 500 закоренелых раскольников после и разослал по сибирским монастырям, где их должны были держать под караулом.
Однако горный начальник не учел, что, вылавливая староверов, он не просто лишает демидовские заводы какой-то части работников, но замахивается на главное — на симбиоз Акинфия Демидова с расколом. А потому вся горно-раскольническая система восстала против синода, горного начальника и даже страшной Тайной канцелярии.
И случилось то, чего Татищев, кажется, не предвидел. Пол тысячи арестованных старообрядцев, за исключением всего нескольких больных или умерших, в короткое время исчезли не только из монастырей, но и из застенков Тобольской консистории. Причем это было не стихийное бегство, а великолепно продуманные и организованные побеги, которые готовили караульные солдаты, ямщики, купцы, заводские приказчики, раскольничьи предводители и сам Акинфий Демидов. Беглецам предоставлялись быстроногие тройки, увозившие их за сотни верст, надежные тайники и убежища и все иное, что нужно для удачного набега.
Я не буду останавливаться подробно на этих набегах, полных остродраматических эпизодов, ибо они описаны в отличных очерках и монографии Н.Н. Покровского. Остановлюсь лишь на некоторых деталях, относящихся к нашим сюжетам.
Авторитетный старец Ефрем приезжает в Тобольск для под готовки побега и останавливается (где бы вы думали?)... в доме Акинфия Демидова, где находит нужных помощников, связи, средства... В числе устроителей побегов недавно ставший демидовским приказчиком Родион Набатов, мастеровой Невьянского завода Федор Овчинников и иные демидовские люди.
Тобольская резиденция Демидова стала своего рода штабом по набегам. Здесь устраивают тайные встречи, обсуждают планы в детали побегов, сюда караульные солдаты приводят даже арестантов, для которых готовятся побег. Когда в Тобольске арестовали самого старца Ефрема (его выдали под жестокой пыткой), в де резиденцию приезжает Родион Набатов. Придуман дерзкий и рискованный план освобождения Ефрема, которого держат под особой охраной, закованным в ручные и ножные кандалы. Чтоб не вызвать подозрений, Набатов за несколько дней до побега уезжает на Колывано-Воскресенские заводы.
А закованный Ефрем каким-то странным образом выбрасывается из бойницы кремлевской стены и скатывается по холму, где его ожидают сани. Где же скрывают старца? В глухих лесах? Нет, его прячут в Невьянске и на Нижнетагильском заводе. А когда у Акинфия Демидова требуют подписки, что оп не прячет Ефрема, то невьянский магнат отказывается дать ее.
А в это время, как пишет Покровский, Ефрем скрывается «вместе со своим братом Леонтием, сестрой старшей Марьей и старицей Марьей Осокиной на Нижнетагильском заводе в тайном монастырьке, принадлежащем Родиону Набатову, и в соседнем доме Дмитрия Петрова. Здесь их, правда, однажды чуть было не захватил прапорщик А. Соловьев с солдатами. Ефрема и его друзей спасла только хорошая система тайных выходов и дерзкая смелость главного приказчика Нижнетагильского завода Григория Сидорова. Он один отстоял от прапорщика и солдат дверь в тайный проход между его домом и двором... Петрова; тем временем Ефрем с друзьями бежал».
Кстати, о тайных ходах для спасения раскольников упоминается и в «Исторических очерках уральского старообрядчества»: «В Нижнем Тагиле,— пишет автор,— была построена верная на Урале старообрядческая церковь, которая и была освящена Новом (одним из первых руководителей старообрядческих скитов под Нижним Тагилом.— И.Ш.) Из церкви было сделано много подземных входов и выходов для укрывательства во время преследований».
Очевидно, из Нижнего Тагила Ефрема перевели в Невьянский завод, где он провел несколько месяцев, а затем ушел в тайные лесные убежища Южного Урала. Наверняка и в Невьянске имелись для старообрядцев хорошие укрытия со своими тайными, подземными ходами.
Провал «выгонки» рассердил Василия Татищева. Он, впрочем, догадывался, чьих это рук дело. Сообщая 18 февраля 1736 года кабинет-министрам о побегах раскольников и о поисках сбежавших, он пишет, что «несколько стариц в лесах мертвыми нашли, а прочие мню, по заводам Демидова и Осокина хоронятся, понеже прикащики, почитай, все
раскольники...»
Второй антидемидовской акцией Василия Татищева, как уже говорилось, было отнятие Колывано-Воскресенских заводов. Такая мысль уже приходила кое-кому. В бумагах Бирона уже после его ареста найдена записка неизвестного лица, которое побывало в Сибири. Записку эту почему-то датируют 1730 годом, то есть началом царствования Анны и Бирона. Неизвестное лицо указывало, что томские заводы Акинфия плохи и что одному ему те заводы не поднять, а потому нужно отобрать их в казну.
Когда же в начале 1734 года решили заменить Геннина Татищевым, то Анна поручила президенту Коммерц-коллегии Шафирову составить для нового горного начальника инструкцию. Василий Никитич той шафировской инструкцией остался недоволен и стал дополнять ее новыми пунктами. Среди прочего он подал 13 февраля 1734 года такое донесение:
«Ваше императорское величество изволили мне повелеть поехать в Сибирь для размножения заводов...
Понеже видимо, что в Томском и Кузнечном уездах по роил заводы только Демидов, однако, к ему тех заводов во подлежащему размножить и содержать весьма не можно. И потому, что уже лучшие места захватил, Вашему Величеству заводы строить весьма не без труда. Того ради не соизволите ли, Ваше величество, те его заводы совсем взять, выплатив ему из казны надлежащее...»
Императрица затею эту одобрила, и в подписанной ею собственноручно инструкции появился пункт 10, который гласил:
«…учредя при Екатеринбурге и в Перми, каким образом заводы содержать и размножать, и оное все поруча товарищу, самому с одним асессором и потребными служителями и мастеровыми ехать в Томский и Кузнецкий уезды и старатся, чтоб тамо сильные заводы построить. И ежели усмотрица, что заводы Демидова медные для пользы Е. И. В. надобно взять на Е. И. В., то оные у него взять...»
Василий Никитич уже давно догадался, что Акинфий Демидов плавит на Алтае не только медь. А когда горный начальник в начале октября 1734 года добрался до Екатеринбурга, там его уже поджидал знакомый рудознатец Степан Костылев. Очевидно, после обстоятельных бесед Костылев 23 октября написал донесение, в котором изложил о всех своих злоключениях. Сначала рудознатец поведал о событиях, которые нам уже известны. Все его заявки на медные руды 1722 и 1723 годов генерал Геннин игнорировал. Далее же произошло вот что.
Если ранее я излагал алтайские события в основном глазами Акинфия Демидова, то теперь постараемся посмотреть на них с точки зрения Татищева, который только что сочинил новые горные законы, по которым отныне, по его мнению, должен жить весь горнозаводской мир. Кроме того, нам интересно, что же знал Василий Никитич о тайных деяниях Акинфия Демидова, перед тем как решиться забрать у него Колывано-Воскресенские заводы.
В декабре 1725 года Костылев послал в Екатеринбург своего сына Якова «с товарищи» и с новыми образцами медных руд «с алейских 8 местъ, которые (руды) и объявили в Обер-бергамт при доношении». Пробы в Екатеринбурге показали, что руды те — богатейшие. Из центнера руды получили до 42 фунтов меди.
На этот раз Геннин был оперативен и уже 2 января 1726 года доносил о томских рудах в Берг-коллегию и требовал от нее указа: строить ли там «плавильные заводы», и если строить, то «какими людьми и припасами»
Татищев, раскопавший в екатеринбургском архиве это доношение Геннина, сделал такое примечание: «И то доношение в Берг-коллегию дошло ль — не ведомо, понеже на оное из той коллегии указу не прислано». (Читатель, наверное, помнит, что в том же январе коллегия выдала указ на право строить медные заводы на Алтае Акинфию Демидову). Далее Костылев Татищеву «объявил, что в 1726 году в июне месяце, в бытность ево, Костылева, в доме его в Томском Чаушском остроге, приехали в тот уезд от дворянина Демидова прикащики Степанов да Митрей Семенов (?— И.Ш.), салдат Петр Фадеев, плавильный мастер Степап Изотов и ево же, Костылева, ...сыскали и объявили данный от генерал-поручика указ, по которому велено им (Костылеву «с товарищи».— И.Ш.) сысканные на алтайских горах медные руды показать оным, присланным от Демидова.
Им по тому указу те руды в шести местах показали и после того вашего приказания означенные прикащики с товарища на тех местах руды добывать и их плавить почали и потом завод поставили...
И почали называть то места своим прииском скобы мимо нас и назвали рудосыщиком беглого здешнего ведомства Колчеданского острогу жителя Матвея Устюженина, которому в то время прозвание переменили и дали другое: Кудрявцевым...».
Значит, Гмелину верно рассказывали на Алате (кстати, почти в это же время), что Кудрявцев сам руд не искал, хотя Акинфий Демидов и пытался организовать слухи, что рудные места нашли его люди. Однако продолжим показания Костылева, который тоже раскрыл истинный вклад Кудрявцева — Устюженина в поисках руд.
«...Оной Устюженин не только им руд не объявлял, и в тех местах никогда не бывал и жил в бегах в Ишимском дистрикте в раскольнической пустыни.
И тако они чинили знатно для того, чтоб о сыску нами оных рудных мест и памяти не было... И видя мы такую себе от оных демидовских прикащиков немалую обиду и сожалея, что такие богатые руды отданы промышленнику, а не на казенном коште производитца, отчего бы был немалый государственный прибыток и опасаясь от их впредь утеснениа, в прошлом 1733 году приехал с товарищем своим Макаром Останиным в Екатеринбург к генерал-лейтенанту (Генину)…»
Обида Костылева «с товарищи» понятна. Более двадцати лет они искали в диких и опасных местах руды, нашли богатейшие месторождения, согласно закону заявили о них, а награждения никакого не получили, не считая нескольких рублей. К тому же их, как первооткрывателей, Акинфий Демидов и морально ограбил, приписав их славу своим людям. С этой обидой и пришли Костылев и Останин к горному начальнику Геннину, объявив при этом новые рудные места в Томском же уезде и в Киргизской степи. Но как поведал Костылев Татищеву, Геннин и на это «никакого действия» не явил, «а нам не токмо за прежней прииск алейских руд, что ныне именуются колывано-воскресенскими, так и за вновь объявленные медные руды от него господина генерал-лейтенанта какая милость и награждению учинена, но наипаче великое утеснение и обида не ведомо для чего показано...».
А «отблагодарил» Геннин рудоискателей таким образом. Он приказал Костылева и Останина сковать и отправить на тяжелые заводские работы. Очевидно, за попытку протестовать против такого насилия Костылева, опять же по приказу Геннина, несколько раз избивали батогами. В положении каторжника Костылев оставался до приезда в Екатеринбург Татищева.
Новый горный начальник выявил причину такого отношения Геннина к рудоискателям. Геннин держал сторону Акинфия Демидова и делал это не бескорыстно. Он многие годы скрывал заявки Костылева и его товарищей. Выдал в 1726 году незаконный указ, с которым демидовские люди приехали к Костылеву. Ни самого указа, ни записи о его выдаче в геннинском архиве найти не удалось.
Татищеву стало ясно: право на постройку алтайских заводов Акинфий Демидов получил незаконно. Более того, Геннин в интересах Демидова утаил также заявки Костылева о серебряных и золотых рудах. Об этом Василий Никитич писал кабинет-министрам и императрице: «Оной же рудоискатель Костылев 4 октября 1734 года подал доношение, в котором показал, что он знает также в Томску по реке Иртыш золотую руду, и о той же руде подано от него в 1733 году доношение генерал-поручику Геннину, по которому де и ныне ничего не определено...».
В письме императрице от 6 ноября 1734 года горный начальник опять повторяет:
«Он же, Костылев, подал другое доношение о золотых и серебряных рудах, объявляя якобы о том, что на пред сего подавал доношение к генерал-поручику. Токмо такого доношения и записки здесь (т. е. в екатеринбургском архиве.— И.Ш.) не явилось...»
Несколько позднее Татищев добавит: «И по справке прежнее доношение (Костылева.— И.Ш.) явилось в домовой его генерал-поручика Геннина канцелярии, по которому более года никакого определения не учинено».
Василий Никитич совершенно уверен, что он делает благое и полезнейшее дело для России, которая с его помощью в скором времени получит, как он писал императрице, «наибольшее сокровище», ибо на Алтае «руды суть лучше и богатейшие по всей Сибири и подобно оным... нигде до днесь не искано...».
И, кроме, того, он подлинно теперь знает, что там имеются не только богатые медные, но серебряные и золотые руды, в которых так остро нуждается казна. Эту нужду в золоте и серебре он лично понял, когда работал на Московском монетном дворе.
Он лично собирается будущей весной 1735 года отправиться по рекам на Алтай и даже приказал за зиму «для поездки его в Томск струги со многими каютами и две шлюпки зделать».
Но тут на горного начальника навалились такие заботы, начались такие горячие дни и ночи, что выехать в томские края пока не было никакой возможности. Но, не привыкший откладывать дела в долгий ящик, Татищев снаряжает солидную экспедицию и 18 ноября 1734 года отправляет ее в Колывань во главе с майором Угрюмовым «и при нем шахтмейстер и прочие мастеровые люди». Экспедиция должна забрать демидовские Колывано-Воскресенские заводы в казенное ведомство.
Экспедиция добралась до Колывани только через три месяца — 19 февраля 1735 года. Акинфий Демидов, который в то время находился еще под следствием в Петербурге, наверняка узнал об экспедиции в конце 1734 года.
Трудно сказать, ожидал или не ожидал Акинфий Никитич такой татищевской акции. Вернее всего, что ожидал. Барон Шафиров наверняка показал ему за мзду инструкцию Анны Татищеву. Да и около горного начальника в Екатеринбурге находилось немало демидовских шпионов. Так или иначе, но, когда экспедиция майора Угрюмова появилась в Колывани, демидовские приказчики оказались уже готовы к «приему» гостей. Успели скрыть не только все тайное, но и упрятали обычную конторскую документацию. А потому передача рудников и плавильных печей могла затянуться на неопределенно долгое время.
И все-таки это временная уловка. Акинфий Демидов знал упрямство и дотошность Татищева, который умел доводить до конца труднейшие дела. Завершение татищевской акции означало не просто крах демидовской авантюры, но и грозило самыми крайними последствиями лично невьянскому магнату. Можно только представить, какую бешеную энергию развил Акинфий Демидов, чтобы парализовать татищевский удар и вывернуться из сложнейшей ситуации. Спасти его мог только обер-камергер Бирон.
Весь 1735 год Акинфий Демидов буквально бомбардирует Анну Иоанновну своими челобитными, вернее, доносами на Василия Татищева. В этих доносах используются и реальные промашки горного начальника. Но в основном челобитные наполнены откровенной и наглой клеветой. Одновременно Демидов все больше и больше разжигает у Бирона ненависть к Татищеву.
Василий Никитич, прослышав о челобитных Демидова, поначалу не очень обеспокоился. Так, в письме к графу Салтыкову он после известий об успехах горного дела добавляет: «...однакож человек и от правды иногда страждет, как то и я принужден о жалобах слезных от Строгановых и Демидова слышать, токмо ведаю, что их слова неведущему истины явятся, ниже не токмо их не опасаюсь, но паче желал бы их жалобы на письме видеть...»
Не проходит и года, как оптимистический тон писем Татищева исчезает. В донесении кабинет-министрам Остерману и Черкасскому после сообщения о новых прибылях от горного дела горный начальник уже униженно оправдывается:
«...как всякий человек несовершен, часто зло за добро, а вредное за полезное почитает, чем чает благополучия, оттого погибает, так сие со мною наипаче учинилось, что я от крайней глупости, хотя ни из коей собственной прихоти или злости против воли и намерения ее императорского величества безумно так великих и сильных людей господ баронов Строгановых и дворянина Демидова к жалобам на меня и утруждению ее императорского величества и вашего сиятельства подвинул, и за то вижу, что достойно так тяжким гневом наказал и обещанной милости и помощи вашего сиятельства, видя себя лишенна, в страхе крайней погибели и отчаяния всякого благополучия пришед...»
Случилось же вот что. После каждого клеветнического доноса Демидова и Строгановых почти мгновенно появлялись именные указы императрицы Татищеву. Указы грубые, оскорбительные, несправедливые, противоречащие прежним указам. Сначала появился указ, отменяющий казенных шихтмейстеров на частных заводах, то есть запрещающий контроль горного начальника над промышленниками. Затем появился указ о подчинении заводов Акинфия Коммерц-коллегии. «А вам,— обращался указ к Татищеву,— вышепоказанными на него нападками не ведать» демидовскими заводами. И затем указ о возвращении Акинфию Демидову Колывало-Воскресенских заводов. Невьянский магнат одержал полную победу над горным начальником.