Книги >
Игорь ШАКИНКО
НЕВЬЯНСКАЯ БАШНЯ
Парадный портрет, или Парадоксы Акинфия Демидова
Одно время я был очень недоволен этим портретом. По тогдашней моей версии, Акинфий Демидов незадолго - за полтора года до смерти — пережил трагедию или что-то вроде этого. По крайней мере, я считал, что «высочайший случай» — аудиенция его у императрицы Елизаветы Петровны — это и монаршая милость, и одновременно крах честолюбивых замыслов горного властелина, крушение надежд и его грандиозной авантюры. Ведь он, опасаясь доноса, сам объявил императрице о своих серебряных рудниках и сам отдал их и тем разрушил серебряный фундамент своей горной империи, которую создавал почти полвека. Такую потерю, казалось мне, Акинфий Никитич должен трагически пережить. А на его портрете, написанном уже после «высочайшего случая», я не мог уловить ни малейшего следа каких-либо переживаний.
Тем не менее, от версии своей долгое время не отказывался, а бесчувственное лицо Акинфия Демидова на портрете объяснял стилем парадного портрета времен Елизаветы Петровны.
Ни художника, ни зрителя не интересовали и не волновали разные там переживания изображенного, ни его добродетели или пороки, ни его внутренний мир. Русский парадный портрет середины Х V III века передавал общую схожесть лица оригинала без выражения каких-либо эмоций, а особое внимание уделял внешним признакам, которые говорили о месте этого человека в тогдашней чиновной иерархии. А потому с мелочной внимательностью выписывались на портрете разные аксессуары: костюм, ордена, драгоценности — все то, что в русской живописи называлось доличным.
И все-таки лицо Акинфия Никитича на портрете получилось, пожалуй, выразительнее, чем на других тогдашних парадных полотнах. Ибо уж слишком колоритен и впечатляющ был его натуральный лик — суровый и властный, чем-то напоминающий царя Петра. Почти тот же бешенный взгляд слегка выпученных глаз под крутыми вразлет бронями, упрямо сжатый рот, над которым петровские же «кошачьи» усы... И странный, энергичный жест левой руки, схожий с жестом той же руки его отца, Никиты Демидовича, на портрете неизвестного художника.
Однако главное внимание свое художник сосредоточил на каскадах парика и на костюме, которые выписаны скрупулезно и с мельчайшими деталями. Французский кафтан на Акинфии Демидове из дорогой ткани (это сразу видно), которая сочно переливается разными оттенками. Но в отличие от елизаветинских придворных вельмож демидовский кафтан без всяких вшивок, галунов, позументов. Нет на нем и орденов, и орденских лент. Так и не добился, видимо, он орденских наград. А может, и не добивался? Хотя ордена-то он наверняка заслужил более других тогдашних кавалеров Но зато какой великолепный на нем камзол с прорезным позументом и роскошной бахромой из золоченых нитей! А пуговицы с драгоценными камнями! А рубашка с тончайшими кружевными жабо и манжетами, выпущенными из обшлагов кафтана! А как все это выписало! Со вкусом и чувственным удовольствием переданы переливы упругого шелка, жадный блеск золота и драгоценных камней, ласковая нежность кружева...
В каждой детали костюма - в длине кружевных манжет, в величине и материале пуговиц свой особый смысл, свой символ. Эти детали как бы рассказывают зрителю, кто их хозяин и на какой ступеньке чиновной лестницы он находится. Ведь костюмы всех чиновных людей регламентированы именным декабрьским указом 1742 года. Императрица Елизавета Петровна запретила носить одежду из шелка и бархата людям без чина — от коллежского регистратора до титулярного советника имели право покупать шелк не дороже двух рублей за аршин. Три следующих чина — от коллежского асессора до коллежского советника — до трех рублей за аршин. И пять высших чинов — до четырех рублей за аршин. И только они по указу имели право носить кружева. Поскольку Акинфий Демидов имел к тому времени чин I V класса — действительного статского советника,— то мог носить костюмы из самых дорогих тканей и с широкими кружевными манжетами. Ведь ширина и длина кружева тоже регламентировались указом императрицы...
Когда я внимательнее изучил документы, версия моя об Акинфиевой трагедии распалась. Не было трагедии, а потому даже самый чуткий художник не мог разглядеть ее на демидовском лице. Было все наоборот: Акинфий Демидов находился на вершине своего могущества и преуспевания. Он вовсе не собирался отдавать свои серебряные рудники, а предпринял самую грандиозную за свою жизнь авантюру, пытаясь создать серебряную кампанию вместе с бароном Черкасовым и самой императрицей. И, судя по всему, демидовский авантюрный замысел развивался весьма успешно, ибо находился тогда Акинфий Никитич в великом фаворе у императрицы, а кабинет-секретарь Черкасов покровительствовал ему, как мог. А мог он немало.
Кстати, именно в то время, когда Акинфий Демидов организовывал серебряную кампанию, Василий Татищев рвался из Астрахани в Москву и Петербург. В 1744 и 1745 годах он не раз обращался с письмами к Черкасову, униженно умоляя его повлиять на императрицу, снять с него несправедливые обвинения и опалу, и освободить от обязанностей опального губернатора. Пытаясь разжалобить кабинет-секретаря, Татищев 1744 году напомнил ему о своих прежних горестях и гонениях:
«Ваше превосходительство довольно зная прежние мои приключения, сколько я терпел и, несмотря на злость сильных и чинимые мне препятства, верно государю и государству служить прилежал: Демидов через адмирала графа Апраксина так меня пред его величеством (Петром I .— И.Ш.) оклеветал, что все думали о моей погибели...».
Совсем не вовремя да и не тому человеку напоминал Василий Никитич о старой вражде с Демидовыми. Врагов, которые не хотели его возвращения в Петербург, у Татищева было немало. И среди них, конечно, Акинфий Демидов, который имел основания опасаться бывшего горного начальника. И наверняка не без влияния Акинфия Никитича кабинет- секретарь отказал в помощи Татищеву. С.М. Соловьев и своей «Истории России» сообщает: «Враги не хотели оставить Татищева в покое, и в начале 1745 года он мог ясно увидеть, что человек, на дружбу которого он больше всего надеялся, Черкасов, счел нужным для себя уклониться от посредничества между ним и императрицей... Даже когда в том же 1745 году Татищева, наконец, отпустили из Астрахани, Черкасов написал ему, что приезд его в Москву и Петербург невозможен. До конца своих дней не имел права Василий Татищев появляться ни в старой, ни в новой столице, находясь под домашним арестом в своем подмосковном селе Болдино.
Вернемся, однако, к парадному портрету Акинфия Демидова. Сохранилось три таких портрета. Один находится в Третьяковской галерее, другой — в Нижнетагильском музее-заповеднике и третий — в картинной галерее Саранска. Оригинал, видимо, экспонируется в Государственной Третьяковской галерее, ибо на обороте холста сохранилась старинная надпись: «Партретъ действительного совътника акинфiя никитича демидова который родился... (неразборчиво)... преставился 1745 года писан... Гротом».
В Каталоге живописи Третьяковской галереи имеется такая приписка: «Пост. в 1927 г. из ГМФ (Государственного музейного фонда.— И.Ш.) Собрание Архива Министерства иностранных дел; дар кн. М.А. Оболенского.
Вариант-повторение (?) портрета находится в Нижнетагильском краеведческом музее».
«Писан... Гротом» — это означало, что выполнил портрет Георг-Христофор Гроот - живописец из Штутгарта, появившийся в Петербурге в 1743 году. Он сразу же пришелся ко двору императрицы Елизаветы и считался первым придворным портретистом. Официально же Гроот звался «галереи директором и придворным маляром» (в те времена словом «маляр» называли мастера, который писал красками). А мастером Гроот был отменным. В его портретах усматривают укелую композицию, сочный, великолепный колорит, умение осязательно, эффектно передавать переливы бархата, атласа, шелка, блеск золота и драгоценностей. Цвет его живописи интенсивен, звучен, наряден и вызывает у зрителя чувственное любование вещами. Одним словом, живописной техникой Гроот владел весь изрядно. Но лица на его портретах обычно не удавалось, хотя художник добросовестно точно воспроизводил внешние черты лиц. У Гроота не живые лица, а маски, которые ничего не выражают... Он был равнодушен к внутреннему миру человека.
Но и достоинства, и недостатки Грота, возможно вынужденные, пришлись по вкусу блестящему и легкомысленному двору императрицы Елизаветы. Он становится самым модным портретистом России, вернее, российского двора. Он пишет портреты императорской семьи: самой Елизаветы Петровны, великого князя — будущего императора Петра III , великой княгини Екатерины Алексеевны, той, что станет Екатериной II , князя В.В. Долгорукова, князя и княжны Голициных, графа Воронцова... Его кисти добиваются самые знатные вельможи, но не всем это удается...
Акинфий Демидов тоже удостоился кисти первого придворного живописца. Он единственный, кто в гроотовской галерее не имел ни княжеского, ни графского титула. Само появление портрета кисти даже не придворного, а личного живописца императрицы - своего рода символ высокого престижа невьянского владыки, знак высочайшей милости. Чем же объясняется подобная милость? Ловкостью Акинфия Демидова и его подарками тайному кабинет-секретарю и самой императрице? Да, конечно, и этим. Реальными заслугами Демидовых в горном деле? И этим тоже, ибо демидовский металл, кроме всего прочего, закупали многие европейские страны, что приносило России новую славу, к которой императрица Елизавета отнюдь не была равнодушна.
И еще. После вступления на престол, Елизавета объявила себя преемницей отца-императора.
Во дщери Петр опять на трон взошел,
В Елизавете все дела свои нашел...
Так писал поэт Сумароков, повторяя эту мысль и в других стихах.
О матерь своего народа!
Тебя произвела природа
Дела Петровы окончать!
Ту же мысль постоянно варьировал в своих одах и Ломоносов. И хотя в постоянных заверениях Елизаветы идти дорогою отца имелось немало демагогии и лицемерия, она пыталась доказать это внешней показухой. Императрица рекламно покровительствовала «птенцам гнезда Петрова», которых к тому времени осталось совсем немного. Акинфий Демидов был одним из последних «птепцов». И, кроме того, предложенная им совместная «серебряная кампания» сулила императрице немалые барыши, а личные расходы у расточительной Елизаветы были безграничны.
Так или иначе, Акинфий Демидов вписался в ближайшее окружение «дщери» Петра, находясь под ее личной «протекцией». Как чувствовал себя горный владыка в придворной атмосфере? Прямых свидетельств об этом не имеется, а потому можно только предполагать.
Каковы были нравы тогдашнего двора, тех, кто толпился вокруг престола? Прислушаемся к наблюдениям современников, и в частности к князю М. М. Щербатову. Этот аристократ, описав правы времен Анны Иоанновны и Бирона, приходит к выводу:
«А все вышеписавное и показует, какие шаги, обстоятельствами правления и примерами двора, злые нравы учиняли. Жестокость правления отняла всю смелость подданных изъяснять свои мысли, и вельможи учинились не советниками, но дакальщиками (по Владимиру Далю: «Дакать...— поддакивать, соглашаться в чем-то со словами другого, приговаривать: да, так, точно так; Дакальщик… кто придакивает, поддакивает...».— И.Ш.) государевыми — и его любимцев во всех таких делах, в которых имели причину опасаться противуречием своим неудовольствие приключать, любовь к отечеству убавилась и самство (по Далю, «самотность — ...себялюбие, своекорыстие, забота об одном себе, с небрежением к общему благу, эгоизм».— И. Ш.) и желание награждений возросло...»
Это описание нравов тогдашних времен напоминает нравы времен не так давних.
И далее князь Щербатов продолжает: «Вельможи, проживаясь, привязывались более ко двору, яко к источнику милостей, а нижние по вельможам, для той же причины.
Исчезала твердость, справедливость, благородство, умеренность, родство, дружба, приятство, привязанность к Божию и к гражданскому закону и любовь к отечеству, а места сии начали занимать: презрение божественных и человеческих должностей (в смысле — обязанностей, долга.— И. Ш.), зависть, честолюбие, сребролюбие, пышность, уклонность, раболепностъ и лесть...».
А вот мнение того же Щербатова уже непосредственно о дворе Елизаветы Петровны:
«Двор, подражая или, лучше сказать, угождая императрице в влатотканьте одежды облекался, вельможи изыскивали в оденнии все, что есть богатее, в столе — все, что есть драгоценное, в питье — все, что есть реже, в услуге — возобновя древнюю многочисленность служителей, приложили к оной пышность в одеянии их. Екипажи возблистали золотом, не столь для нужды удобные, как единство для виду учинились нужны для вожения позлащенных карет. Домы стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах, дорогими неделями, зеркалами и другим. Все сие составляло удовольствие самим хозяевам, вкус умножался, подражание роскошным народам возрастало, и человек делался почтителен (в смысле почитаем.— И.Ш.) по мере великолепности его жилья и уборов».
Пример в этом непостремлении к роскоши подавала сама императрица. Эта неуемная страсть Елизаветы Петровны к блеску, роскоши и пышности проявлялась буквально во всем. Она устраивала бесконечные балы, маскарады и иные увеселения, поражавшие иностранцев ослепительной роскошью. Она строила грандиозные и великолепные дворцы. (Один только Зимний дворец уже поразил тогда всю Европу.) Она тратила сумасшедшие суммы на костюмы, вставив после себя 15 тысяч платьев. Именно при Елизавете вспыхнула невиданная доселе мода на драгоценные камни. При всей своей расточительности дочь Петра оказалась и скаредной скопидомкой. «Елизавета лично для себя копила деньги, как бы собираясь бежать из России», - заметил позднее историк В. О. Ключевский.
Я специально акцентирую внимание на страсти Елизаветы Петровны к роскоши, ибо именно эту страсть прозорливо использовал в своих интересах Акинфий Демидов, затевая свою последнюю грандиозную авантюру. Идея сибирского горнозаводчика, безусловно понравилась императрице. Иметь свои личные серебряные рудники, хотя и в компании с Демидовым, значит придать своему императорскому великолепию еще более ослепительный блеск, иметь возможность приглашать к царскому двору знаменитых европейских архитекторов, живописцев, скульпторов, актеров... (Кстати, именно так и случилось. Ведь Елизавета после смерти Акинфия Демидова получила с его алтайских рудников несколько десятков пудов золотистого серебра).
Психологически точно учел Акинфий Демидов елизаветинскую страсть, начиная новую крупную игру. Приходится только удивляться его прозорливости, с которой оп проникал в человеческие слабости самых сильных персон России. Проживи он еще несколько лет, и мир оказался бы свидетелем небывалой до сих пор аферы.
Если не принимать во внимание этическую сторону его деяний, Акинфий Демидов гениален в своем грандиозном предпринимательстве.
По силе волн и страсти, по целеустремленности, по сложности затеваемых им комбинаций, Акинфий Демидов - одна из крупнейших и колоритнейших фигур Х V III столетия. Но он не выходит на открытую сцену истории, предпочитал оставаться за кулисами, и нас ояытвый режиссер внимательно следит и направляет игру актеров. Он сумел ослепить блеском своего серебра, пожалуй, самых всемогущих и нужных ему людей — тайного кабинет-секретаря и саму Императрицу, которые выполняют все его желания и издают полезные для него указы. Он не афиширует своего влияния, он действует скрытно и тайно, почти не оставляя следов. II это ему удается. Завидуя его богатству, никто при дворе не обращает на него особого внимания и не считает опасным конкурентом в придворных интригах. О нем обычно упоминают как о провинциальном богаче, владельце далеких сибирских заводов, находящихся где-то на краю света. Акинфий Демидов более независим, чем самые крупные государственные деятели той поры, окружавшие царский трон и униженно выпрашивающие подачки у российской императрицы. Даже вице граф М.И. Воронцов в челобитной, в которой он просит у Елизаветы Петровны денег, пишет, раболепно льстя ей: «Мы все, верные ваши рабы, без милости и награждения е. и. в. прожить не можем. И я ни единого дома фамилии в государстве не знаю, который бы собственно без награждения монаршеских щедрот себя содержал».
Акинфий Демидов не выпрашивает деньги — он сам «делится» своими доходами с высокими покровителями в обмен на привилегии. Он сумел так поставить себя, занять такое особое место в самодержавном государстве, подобного которому больше никто в России не занимал. Всю свою жизнь Он стремится к свободе предпринимательства и старался любой контроль и вмешательство любых властей в его внутризаводские дела.
А добились первые Демидовы не просто многого: они построили лучшие в мире заводы, которые давали лучший в мире металл. Выйти на первое место в мире — это ли не высшая мечта лучших наших руководителей индустрии.
Первые Демидовы всегда в срок и даже досрочно, с наилучшим качеством и по самым дешевым ценам выполняли государственные заказы по поставке пушек, ядер, железа для кораблей. Первые Демидовы оказались талантливыми предпринимателями, а Акинфия Никитича Мамин-Сибиряк называл даже гениальным. Акинфий Демидов сумел собрать у себя талантливых мастеров и дать им возможность проявить свои таланты. В этом, пожалуй, один из решающих секретов демидовской металлургии.
Чтобы осуществить свои замыслы, Акинфий Демидов вынужден был не считаться ни с неудобными ему тогдашними законами, ни с интересами других людей. Никогда он не нарушает эти законы открыто и дерзко, но чаще всего тайно и скрытно. Он живет потаенной жизнью, и о его истинных намерениях и делах современники обычно не знают. Отчеты и ведомости, которые владыка горной империи отсылает в разные ведомства, совсем не раскрывают реального положения на его заводах, наоборот, затемняют и извращают сущее. Поэтому историкам Урала и туго, ибо до сих пор неясно: сколько же всего металла выплавлялось на Демидовских заводах, какова его себестоимость, сколько и каких мастеровых и работных людей держали Демидовы.
Акинфий Демидов трезвый и расчетливый предприниматель. Но это только одна из граней его противоречивой натуры. Вместе с расчетливостью дельца в нем прекрасно уживается и азарт авантюриста. Он постоянно полон самых дерзких замыслов, осуществляя которые мог сломать голову. Даже сегодня поражает грандиозностъ замыслов горного деятеля. Объяснить столь бурные деяния Акинфия Демидова одной только страстью к наживе — значит не объяснить ничего. И не потому, что такой страсти у него не было. Она была важным, но не единственным стимулом его деяний. Акинфий Никитич по своей натуре еще и одержимый творец. И как всякий истинный творец, он дерзок и смел в своих замыслах и их осуществлении. Ему нравится рисковать. Он не выносит нудного спокойствия, не любит подолгу находиться в устойчивом равновесии и как будто нарочно создает ситуации, когда весы судьбы колеблются, когда все сложно и неопределенно. С азартным наслаждением ходит он по краю пропасти, рискуя свалиться вниз, на острые камни. Но он никогда в минуту опасности не закрывает глаза, а наоборот, особенно зорко всматривается, напрягает до предела всю свою могучую волю, ум, энергию, точно оценивает сложившуюся обстановку, взвешивает все обстоятельства, все рассчитывает, принимает решение и вы ходит победителем.
Подолгу безвыездно сидит Акинфий Демидов в своей горной столице — Невьянском заводе, как бы изолированный от всего мира, сокрытый от нескромных взоров соперников и врагов. Но из своего невьянского господского дома, похожего на древнерусские хоромы, он видит все, что ему нужно. У него всюду свои люди: в Екатеринбурге около горного начальства, в тобольской резиденции сибирского губернатора, в апартаментах Берг-коллегии, в особняке очередного временщика, в императорском дворце... И потому он в курсе всех событий. Он не вмешивается ни в какие политические распри, не примыкает ни к одной из политических группировок - политика вне сферы его деятельности. Но для решения своих горных дел и очередной авантюры он почти всегда угадывает удачный момент, когда нужно появиться в столице, и знает, на кого там можно опереться и к кому обратиться. Он умеет находить общий язык и ладить с сильными мира сего, знает их слабости.
И в этом проницательном звании и сила Акинфия Демидова, и в то же время, как это ни парадоксально, и его слабость. Вернее, даже не слабость, а то худшее и отвратительное, что проявилось в нем как в человеке... Но сначала не о худшем.
Многие годы пытаюсь я разобраться в личности и характере Акинфия Демидова, но до сих пор не могу вполне определить свое к нему отношение. На одну чашу весов истории пытаюсь положить его заслуги перед Уралом и Россией и, если хотите, перед народом. Заслуги эти и в самом деле грандиозны. Как уже упоминалось, еще Мамин-Сибиряк восхищался «гениальным» Акинфием Демидовым, размахом его замыслов и деяний, «неистощимой энергией» и «железной волей». Пожалуй, с еще большим восторгом относился к первым Демидовым Бажов. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать его письмо Алексею Суркову. Другому адресату (И.И. Халтурину) Павел Петрович признавался: «у меня уже второй год из комнаты не выходит этот кудрявый кузнец в дворянском мундире, Акинфий Демидов, с «его русским железным делом. Чувствуете, куда это тянет?»
Историки тоже оценили демидовские заводы как лучшие в мире, и демидовскую технику, и демидовский металл — тоже лучшие в мире. Перечень этот можно и продолжить:
у Акинфия Демидова отлиты первые в Сибири колокола, появились первая в России латунная фабрика, первые русские косы, лучшая в стране медная посуда, железные лаковые подносы - не хужей китайских… А установленный на Невьявской башне первый в мире громоотвод! А... Но прервем пока перечень, хотя можно и еще кое-что упомянуть с прилагательным «лучший» или «первый».
Заслуга Акинфия Демидова здесь огромна. И я вижу ее главным образом в том, что он дал выразить свои таланты многим людям. Сам талантливый человек, он не боялся других талантов. Он хоть сколько-то ослабил давнюю российскую творческую трагедию: гибель самобытных талантов. Иногда даже страшно становится, когда задумаешься о том, сколько их погубила российская действительность. Сколько их находилось в бегах, не у дел, в творческом прозябании — и в прошлых веках, и в нашем ХХ столетии.
Акинфий же Демидов подобрал многих разумных дураков, как их тогда называли, отторгнутых тогдашней государственной системой, укрыл на своих заводах, приставил к делу, дал развернуться их одаренности. И, кстати, не только в технике. Вспомним вновь знаменитые невьянские иконы, что начали свою славу именно с акинфиевых времен. Для этого тоже нужно было создать условия. А «потаенные» мастера-ювелиры, о которых мы ничего не знаем, но изделия которых приобретает Эрмитаж даже в наше время...
А Кирша Данилов, которого Белинский назвал «истинным поэтом русских, какой только возможен на Руси до века Екатерины!». Он ведь тоже проявился и расцвел под покровительством Акинфия Демидова. Поскольку это утверждение до последнего времени являлось по крайней мере спорным, приведу некоторые доказательства.
Имеется несколько версий о месте, где Кирша записывал «древние российские стихотворения» и импровизировал свои песни, собрав их в единый сборник. Одни фольклористы называют неопределенно — Западная Сибирь, другие Красноярский край, третьи — Урал. Причем последние делятся еще па тех, кто таким местом считает строгановские земли, и на тех, кто связывает Киршу с демидовскими заводами. Спорят и о времени первой записи сборника: называют и двадцатые, и шестидесятые годы Х VIII века.
Литературовед А. А. Горелов довольно доказательно относит рождение сборника Кирши Данилова к временам Акинфия Демидова и «привязывает» к его же заводам. Горелов отметил уральские мотивы в песнях Кирши, а также нашел в документах Нижнетагильского завода за 1742 год упоминание о Кирилле Данилове и Иване Сутьтрипе. Причем Имена их стояли рядом. А в одной из песен Кирши поется:
А и не жаль мне битого, грабленого,
А и того ли Ивана Сутырина,
Только жаль доброго молодца похмельного,
А того ли Кирилы Даниловича.
Такое совпадение едва ли может быть случайным. И все-таки Горелов, как истинный исследователь, не склоняется к категорическим выводам. «Было бы опрометчиво,— пишет он, - строить на последнем факте какие-либо гипотезы. Совпадение может оказаться чистой случайностью. Но и игнорировать его при дальнейших поисках не следует. Чтобы разрешить старые и новые сомненья, нужно искать... Пока еще такие поиски никем всерьез не предпринимались, и, значит, есть надежда развеять дымку таинственности, окутывающую фигуру и самое имя Кирши Данилова».
Горелов здесь не прав в том, что такие поиски не велись,— просто мы ими не интересовались и, как бывает, к сожалению, слишком часто, начинаем искать с нуля, игнорируя усилия предшественников. В изданных письмах П.П. Бажова за 1946 год мне попались такие замечания: «…не будь демидовского заказа, мы не имели бы такого замечательного сборника, как песни Кирши Данилова». И еще: «Еще хуже положение с профессором П. Богословским. Сиди в Караганде, он написал большую (до 2000 стр.) работу о фольклоре, где доказал уральское происхождение записей Кирши Данилова. И что же? Обратился с предложением издать работу в Свердловске. Там, конечно, ответили отказом...» Труд Богословского, кажется, так и пропал. А жаль. Версию же об уральском происхождении сборника Кирши поддерживают и некоторые наши современники. Так, В. М. Беляев предполагает: «Весьма возможно, что инициатором записи песен Кирши Данилова был кто-нибудь из уральских магнатов Демидовых, во владении которых сборник, вероятно, и получил свое оформление».
Многие считают, что этим меценатом и заказчиком был Прокопий Акинфиевич Демидов — ведь именно у него оказался самый ранний список Кирши. Но Прокопий - один из трех наследников Акинфия Демидова. Может быть, вместе с Невьянскими заводами он получил в наследство и рукопись Кирши Данилова?
Я склоняюсь к тому, что покровителем и заказчиком сборника был не Прокопий, а его отец Акинфий Демидов. Убеждение это окрепло после одной архивной находки.
Разбирая в московском архиве письма и инструкции Акинфия Демидова на Нижнетагильский завод, я наткнулся на обрывок письма. Вот он:
«Получено апреля... день 1742
Мирону Попову
Когда пошлются от вас работники на поплав, тогда с ними послать Киршу Даниловича и с тарнобоем и велеть тамо явитда к Степану Густомесову и посему учинить тебе непременно и меня отрепорто...».
Далее письмо оборвано. Досада у меня была немалая: все остальные письма и инструкции Акинфия Демидова и до и после письма о Кирше Даниловиче целы и невредимы, а от этого остался только отрывок. Ведь в оторванной части мог ли быть и иные сведения о составителе уникального сборника.
Все архивное дело (ЦГАДА, ф. 1267, оп. 1, д. 615) состояло из писем Акинфия Демидова приказчикам Нижнетагильского завода за 1742 год. Написаны они писарским почерком, но под каждым собственноручный автограф Акинфия Никитича. В этом же письме подпись его оторвана в месте завета Демидова с частью текста, но в подлинности письма не может быть жденпая )галОва) — жена сомнении.
мин Никитича. Чтобы понять содержание этого отрывка, нужно сделать дова. некоторые пояснения. «Поплав» по Вл. Далю — это «плавание, путь водой». А тарнаб — это «род балалайки, о 8 медных струпахе. Поэтому письмо Акинфия Демидова нижнетагильскому приказчику Мирону ГГопогу я перевел так:
«Когда будешь отправлять работников для отправки караванов по реке (возможно, Чусовой, ибо именно на Чусовой находилась демидовская пристань, от которой шли струги и дощаники до МосЕвьг и Петербурга.— II. Ш.), то вместе с ними пошли и Киршу Даниловича с музыкальным инструментом «о 8 медных струнах».
Куда именно и зачем отправлял Акинфий Демидов Киршу Даниловича, не понятно. Но здесь стоит отметить вот что. Письмо Акинфия Никитича посвящено только Кирше (по крайней мере в сохранившемся отрывке). Несмотря на приказной хозяйский тон, Демидов называет Киршу по имени и отчеству, что свидетельствует об определенном уважении к нему. Упоминание о музыкальном инструменте тарно — указывает, что Кирша Данилович интересует невьянского магната именно как музыкант. Данилов исполнял свои былины и песни под аккомпанемент, как прежние скоморохи-песенники.
Из обрывка письма чувствуется, что Акинфий Демидов знал Киршу хорошо и, очевидно, не первый год. Но с какого примерно времени знал? Горелов, внимательно прочитав сборник Кирши, пришел было к выводу, что многие его реалии укладываются в рамки Петровской эпохи. И поскольку в сборнике Петр титулован уже императором, то считал, что запись Кирши относится к последним годам петровского времени.
Значит, Акинфий мог знать Киршу долгие годы.
И еще одна интересная деталь. Передавая в 1768 году академику Миллеру текст одной из песен, входившей в сборник Кирши, Прокопий Демидов объяснил, что песню он «достал» от неких «сибирских людей» — «разумных дураков», попавших в Сибирь за пение «прошедшей истории... на голосу...». Прокопий, живший до смерти отца на его заводах, наверняка «достал» текст песни от «разумного дурака» Кирши Данилова, который как раз пел «прошедшую историю... на голосу». (Множественно число «сибирских людей», о которых упоминает Прокопий, не должно нас смущать.)
Вполне вероятно, что Акинфий Демидов скрывал на своих заводах опального Киршу, как он скрывал многих раскольников и беглых. И скрывал, возможно, долгое время. Впрочем, Кирша, судя по его песням, не жил подолгу па одном месте и мог появляться на демидовских заводах лишь временами. Судя по отрывку письма, Кирша находился у Акинфия Демидова на особой примете и под особым покровительством. А отсылка песенника из Нижнетагильского за вода могла быть связана с тем, что как раз весной 1742 года на демидовских заводах появился или должен был появить ю грозный подполковник (а затем полковник) Никифор Шишков для ревизии (переписи) заводских жителей. Он должен был выявить всех раскольников и беглых. Этого ревизора Кирша мог по каким-нибудь причинам опасаться.
Кстати, на одном из листов рукописного сборника Кирши Данилова обнаружили краткую запись: «Шишков — полковник». Что означает эта запись, можно только гадать. Но встретиться с Шишковым или услышать о нем Кирша мог именно на демидовских заводах и именно в 1742 году.
Так или иначе, но можно с большой достоверностью считать, что уникальнейший сборник русских исторических песен составлен под покровительством, а может быть, и по заказу Акинфия Демидова. Вот и пойми этого вроде бы расчетливого дельца. Зачем ему нужно было это тайное покровительство опальному скомороху-песеннику? Какая корысть? Корысти вроде бы никакой. А опасность для заводчика наверняка была. Загадочен и Кирша Данилов, загадочен и Акинфий Демидов.
Заслуги Акинфия Демидова перед Россией несомненны, но несомненны и его преступления. О том же Кирше Данилове узнали случайно и очень немногое. По вине же Акинфия Никитича мы до сих пор не знаем имени талантливого зодчего, построившего Невьянскую башню, ни имен многих мастеров-изобретателей. В этой неизвестности чудится трагическая судьба и зодчего, и мастеров, и Кирши Данилова. Может быть, их жизнь трагически оборвалась, и оборвалась по вине Акинфия Демидова? Не только это можно предъявить Акинфию Демидову на суде истории.
Как я уже упоминал, одно время у меня появилась версия о трагедии невьянского горного царя в конце его жизни и даже о предсмертном раскаянии: о черной молаихолии, ко торан появилась у него после поездки к императрице Ели завете Петровне в 1744 году, когда он собственными руками якобы разрушил храм своей страсти, храм, который возводил долгие годы. Крушение его тайной империи, вернее, разрушение золотого и серебряного фундамента этой империи показалось мне трагедией Акинфия Демидова.
Версия эта рухнула. До конца своей жизни Акинфий Демидов оставался победителем. И эти победы развратили его, разрушили его человеческую сущность, растлили его душу. Он стал человеком-функцией, человеком-компьютером, который точно все рассчитывает, отбрасывая напрочь лучшие человеческие качества, в котором не остается не только благородства, но и простой порядочности. Если бы удалось заглянуть во внутренний мир Акинфия Демидова, то нам бы наверняка открылась довольно гнусная картина.
Демидов, конечно, борец — сильный, мощный, но его кодекс борьбы совершенно лишен каких-либо этических правил. Во все века можно найти примеры беспощадной жестокости. И в то же время с давних времен вырабатывалась этика борьбы.
Акинфий Демидов часто, слишком часто сражался коварным оружием. Он вел самую настоящую разбойничью борьбу с конкурентами, например, с братьями Осокиными. Он по-бандитски захватывал земли рядом с их заводами, оставляя без руд, осокинскими же рудознатцами сысканных. Демидовские люди схватили прямо на дороге смотрителя Осокиных, отобрали бывшие при нем образцы руд, а самого увезли на Невьянский завод к Акинфию Демидову, который «держал его под караулом в тяжелой цепи все лето неведомо за что» и заставил под пытками выдать места, где найдены медные руды. И «тем рудником Демидов завладел насильно». Демидовский приказчик Мануйлов схватил двух других приказчиков Осокиных, «связал их, бил бесчеловечно, увез на Бымовский завод, посадил в тяжелые цепи и, спин с обоих рубахи, бил вторично плетьми смертно, а потом держал их в цепях в непотребных местах...» Началась долгая распря, и Акинфий Демидов, «не взирая ни на какие горных команд указы, Осокиных с тех рудников велел сильною рукою сгонять».
Не церемонился Акинфий Демидов и со своими братьями и их детьми. Без всякой щепетильности он всю свою жизнь пытался завладеть их заводами и домами, без всякого милосердия пытался лишить имущества детей умершего брата. Коварны, как помнит читатель, и его схватки с Василием Татищевым. Демидовские доносы на горного начальника нельзя читать без омерзения. А использование алчности Бирона, предательская выдача ему и саксонскому авантюристу Шембергу на разграбление железной горы Благодать — это уже торговля интересами России для личной выгоды.
В последние свои годы Акинфий Демидов проявлял особенную жестокость к мастеровым и работным людям. Вот, например, о чем рассказывает одна из челобитных:
«...всех мужеска и женска полу до сосущего младенца определил в разные свои заводы в работы, при которых многих бил и мучил, производил прежестокие пытки и женскому полу мученья, и такие накладывал работы, что от оных более 50-ти жен принуждены были от муки из чрев своих владенцев извергнуть. Он же, Демидов, запытал 20 человек, от страху удавилось и безвестно пропало 12, без одежды от прегорькой работы и с голоду измерзло и померло более 200 человек. Он же, Демидов, повесил двух человек: деревни Игуменовой Ивана Герасимовича да деревни Подъелок Лариона Карпова без указу.
Оной же немилосердный мучитель Демидов за малое какое в деле неисправление бьет кнутом и по тем ранам солит солью и кладет на разоженное железо спинами и сажает между домен в сделанную им, Демидовым, там тюрьму, которая выкопана в земле и выкладена камнем в вышину более б сажен, и накладывает на руки, на ноги и на шею более 8 пудов чепь, и так в той преисподней морит безвинно, от которых его мучительских побоев и печения на железе и поныне еще многие раны имеют…».
Что-то безобразное произошло с Акинфием Демидовым к концу жизни. Он всегда был суров, но садистский оттенок, какое-то злодейское презрение к людям проявились именно в последние годы... Он стал деспотичнее и мелочнее. Наряду с широкими замыслами он погряз в десятках судебных свар, дрязг, тяжб со своими конкурентами, братьями, сестрой, их детьми и другими людьми, что повстречались на его пути. Когда просматриваешь эти документы и видишь, как грозный горный царь сутяжничает, крохоборничает, мелочится, словно Плюшкин, становится даже обидно за эту безусловно крупную личность.
Нет, трагедии, о которой я поначалу вытроил свою версию, не произошло. И трагедия все-таки произошла. Только другая. Этот талантливый человек, гений своего горного дела, творец, созидатель явно душевно деградировал. Так, значит, Пушкин не прав, значит, гений и злодейство совместимы?
Что же взрастило демидовское злодейство? Почему Акинфий Демидов стал таким, каким он стал?
Конечно, каждый человек сам делает самого себя. Но вольно или невольно он впитывает в себя мысли и чувства, правила жизни окружающих людей. Если он хочет выжить, он вписывается в среду, атмосферу, которая его окружает. Так поступает большинство.
Из всех «птенцов гнезда Петрова» Акинфий Демидов внешне самый удачливый. Он уцелел во всех передрягах, которые сотрясали Россию второй половины Х V III века, и умер, собственной, а не насильственной смертью. Он жил при шести императорах и императрицах — Петре I , Екатерине I , Петре I Анне Иоанновне, Анне Леопольдовне, Елизавете Петровне и многих времеищиках.
Вот в такие-то времена сумел выжить Акинфий Демидов. И не только выжить, но и сказочно преуспеть. Помогали ему в этом преуспевании «высокие персоны», которые постоянно менялись, но которые по сути своей похожи друг на друга. Меншиков, Девиер, Шафиров, Бирон, Шемберг, Черкасов - вот неполный список главных покровителей Акинфия Демидова. С ними он часто общался, усваивал их правила жизни. Чтобы осуществлять через них свои замыслы, Акинфию Никитичу приходилось участвовать в самых разных темных аферах этих высоких персон. Он участвовал или способствовал самым грязным их деяниям.
Присмотримся, например, к одному крупному деятелю петровской и послепетровской эпохи — Антону Девиеру, с которым горный магнат имел какие-то тайные дела, связанные с заморской торговлей через Петербургский порт. Несколько лет они были довольно близко связаны друг с другом.
Во время одной из поездок в Голландию Петр I подобрал там португальского юношу и определил его на побегушки к Меншикову, а затем из лакеев перевел в гвардейские офицеры и сделал своим денщиком. А вскоре ловкий денщик стал генерал-полицмейстером Петербурга и был после Меншикова вторым хозяином столицы, с которым Никите и Акинфию Демидовым было очень выгодно «дружить».
Чем же привлек Петра этот португалец? Как известно, преобразователя раздражала медлительность и нерасторопность многих русских, а потому он часто выдвигал ловких и быстрых иноземцев. А немец Гельбиг так отзывался об Антоне Девиере: «Он не имел чрезвычайного ума, но одарен был в довольной степени здравым смыслом и отличался чрезвычайною точностью в механическом исполнении возложенных на него обязанностей, что, конечно, и было великою заслугою в глазах Петра I ».
Кроме ловкой исполнительности современники отмечают у Девиера и другие «достоинства». Утверждают, что он не имел и малейшего представления о чести и совершенно равнодушно и безболезненно сносил оскорбления и наказания, если они исходили от более сильных персон. Для многих таких персон он исполнял роль шпиона и доносчика. Интрига и клевета любимые занятия генерал-полицмейстера столицы.
Вот такой «друг» был одно время у Никиты, а затем и у Акинфия Демидова.
Разлагалась верхушка российской власти и разлагала всех, кто с нею соприкасался. Акинфий Демидов соприкасался часто и много. Трагедия Акинфия Демидова — это не личная трагедия горного магната, это трагедия России тех времен. И к великому сожалению, не только тех, но и совсем недавних.
