Книги >
Игорь ШАКИНКО
НЕВЬЯНСКАЯ БАШНЯ
Портрет неизвестного художника
Этот портрет Никиты Демидова я встречал в трех музеях страны - Нижнем Тагиле, Невьянске, Москве. Дознаться, где оригинал, а где копия, мне так и не удалось. Искусствоведы пока в этом еще сами не разобрались, может быть, потому, что портреты реставрированы, а может быть, просто потому, что руки не доходили. Скорее всего, оригинал надо выбирать между нижнетагильским полотном и московским портретом, который экспонировался в Государственном историческом музее.
Портрет этот принадлежит к самым странным и загадочным из многочисленной «галереи» портретов Демидовых. Сыновей, внуков, правнуков Никиты Демидова писали знаменитейшие русские и иностранные живописцы, имена и биографии которых хорошо знают искусствоведы. Об этом же портрете нам почти ничего не известно. Ни точного времени, когда он написан, ни имени художника, ни обстоятельств создания. Как принято в таких случаях, в научном паспорте значится: «Неизвестный художник». Правда, в паспорте Нижнетагильского музея есть приписка, сделанная иными чернилами: «Портрет написан невьянским иконописцем Уткиным». А около приписки два вопросительных знака карандашом. Кто-то усомнился в чем-то. Кстати, фамилия Уткина встречается у Д.Н. Мамина-Сибиряка в его очерке «Платина». Упоминается Уткин вот при каких обстоятельствах. «Я отправился с Выи,— пишет Дмитрий Наркисович,— к своему старому знакомому Дмитрию Петровичу Шорину, у которого бываю каждый раз, когда случается заезжать в Тагил. Это тагильский старожил и большой любитель всякой старины, живописи и минералогии. Его небольшой домик — сплошная коллекция... В числе редкостей его картинной галереи два эскиза Айвазовского, недоконченный образ Христа работы Брюллова, старинные картины итальянских мастеров, работы местных художников-иконописцев, старые гравюры и т. д.».
И вот какой разговор идет между Маминым и Шориным об уральских иконописцах.
«Вот и мастеров хороших не стало,— повторяет Дмитрий Петрович, качая головой.— Прежде-то какие иконописцы были... Взять хоть Худоярова. Старик Германов хорошо работал, на Вые — Матвей Лукояныч Челышев... В Тагиле иконописная школа была у Федора Агафоновича Уткина...»
Прервем цитату. Шорин упоминает школу иконописца Уткина, которого, судя по иннонации и упоминанию имени и отчества, он знал лично. Значит, воспоминания Шорина относятся не позднее чем к первой половине ХIХ века (даты его жизни 1814—1907). Но могло быть я так: иконописцы Уткины начинали в Невьянске, а потом переехали в Тагил. Ведь основу Нижнетагильского завода, пущенного в 1725 году, составили как раз самые разные мастера и мастеровые из Невьянска. Выявлен и такой факт. Сразу же после смерти Акинфия Демидова на Невьянском заводе духовные власти обнаружили и разгромили тайный старообрядческий монастырек, при котором имелась и иконописная мастерская. Невьянские иконописцы могли перебраться в Тагил, который стал второй после Невьянска столицей уральского старообрядчества. Среди последних мог быть и кто-нибудь из предков Федора Агафоновича Уткина. Так что версии об авторстве какого-то Уткина, сделанная в научном паспорте, имеет некоторые основания. Конечно, портрет Никиты Демидова мог быть написан и не на Урале, но и уральскую версию не стоит отбрасывать. Тем более, что на Невьянском заводе во времена Никиты и Акинфия жили несколько живописцев, не считал иконников.
В паспорте отмечено, что «картина относится к началу ХVIII века и близка еще к «парсунной» традиции портретной живописи...». Датировка чисто стилевая и, по-моему, не совсем верная. Ведь парсунный стиль в портретах проявлялся и в более поздние времена, соседствуя с новейшей манерой живописи. Кроме того, в самом начале века Никите Демидову не было еще и пятидесяти, а на портрете он гораздо старше. Портрет, наверное, писан уже в конце его жизни, может быть в начале двадцатых годов.
Каждый раз, оказавшись около портрета, я подолгу всматриваюсь в него. Никита Демидов, выпрямившись, сидит у небольшого стола. Большая, странно уродливой формы голова с крутой залысиной, обрамленной черными с проседью волосами. Густая, жгуче-черная борода, тоже тронутая сединой. Впалые щеки аскета. Грозный излом бровей, над которыми волнами проступили глубокие морщины. И удивительные глаза. Пронзительные, словно видящие то, что скрыто от других, и не подпускающие никого к своим душевным тайникам. Гордой, суровой силой и затаенной страстью веет от этой плотной, коренастой фигуры, в которой чувствуется что-то цельное, монолитное и в то же время противоречивое. Правая рука крепко сжимает посох, а левая поддерживает алую накидку, наброшенную на темный кафтан простого покроя. И сама накидка и ее условные складки явно что-то символизируют. В русской иконописи в изображении «доличного», то есть всего того, что не относится к лицу человека или бога, - в данном случае одежды, - была своя символика.
Непонятен и жест левой руки, а ведь изображен он явно неспроста. На столе лежит несколько книг (что странно, ибо, по свидетельству современников, Никита Демидович грамоты не знал и читать и писать не умел) и большой лист белой бумаги, по которой словно разбросаны чертежи каких-то зданий. И в этом тоже заключена какая-то непонятная нам теперь символика.
Знатоки живописи найдут в портрете разные несовершенства, даже делая скидку на условность парсунной манеры: плоскостное изображение, плотная, темноватая живопись, сосредоточенно-застылое лицо, неловкий жест неудобно повисшей левой руки, довольно примитивная живописная техника.
Но, несмотря на эти несовершенства, какой изумительный образ создал неизвестный живописец! Художнику веришь — он не льстит оригиналу, а пытливо, заинтересованно старается понять его.
В портрете Никиты Демидова заключены чудо и тайна творчества. Есть произведения, умело и профессионально, даже виртуозно сделанные, но они не волнуют. В них вроде бы есть все, что требуется, но отсутствует неуловимое и неопределенное НЕЧТО. Возможно, это НЕЧТО есть искренняя сила переживаний художника. Или еще что-то. Когда Хемингуэй познакомился с романами Достоевского, он с изумлением заметил: «Как может человек писать так плохо, так невероятно плохо и так сильно на тебя воздействовать».
Подобное воздействие оказывает и портрет Никиты Демидова. Мариэтта Шагинян, побывавшая в Нижнем Тагиле в годы войны, писала об этом полотне: «на портрете худой мужик с пронзительными черными, «пугачевскими» глазами, в бороде лопатой, с огромным покатым лбом мыслителя и жилистой большой рукой рабочего. Такая страшная сила в этом лицо, такое желание жить и жить, что кажется, с него писал Гоголь свой «Портрет».
Поймал художник что-то главное в Никите Демидове. Уже наступил у него вечер жизни, уже умерились страсти, но еще не потухли совсем. Он смотрит с портрета на мир уже без иллюзий, но и без разочарования, он еще не потерял вкус к жизни. Недаром увидела Шагинян в этом лице «желание жить и жить».
Наверное, честолюбив был Никита Демидов. Но честолюбив мудро. Об этом говорит, например, надгробная чугунная плита с надписью, на которую в свое время обратил внимание П.П. Бажов:
«...Человек сей переселился от сего суетного мира к господу от Р. Х. 1725 года ноября в 17 день... Никита Демидович... именовался чином до 1707 году кузнец и оружейного дела мастер, и в том чину был 51 год, а потом за знатную службу его и за неусыпный его труд в произведении как железных и медных заводов, так и в пользу всему нашему российскому государству многих воинских и прочих припасов и кованного железа именным указом в комиссары пожалован и был в том чине даже до часу смерти его...»
Полагают, что текст этот сочинил сын Акинфий Никитич, но наверняка в составлении его участвовал перед смертью и сам Никита Демидович. И не чувствуется в этих предсмертных словах ни лицемерной скромности, ни чванливого хвастовства. Сказал он о себе самое главное: жил на русской земле отменный МАСТЕР своего дела, этим и славен. Бажов, процитировав часть этой надписи, подчеркнул: «…заметьте, ни одного слова о дворянстве, ни о владении заводами на Урале. И это в ту пору, когда «птенцы гнезда Петрова» всячески добивались титулов, сбив даже таких людей, как Строгановы, которые даже сочинили себе генеалогию позвончей и добились... барского звания. А здесь служил кузнецом и комиссаром. Этот чугунный документ не менее интересен, чем жест с «красными палатами», но он опять же не в том ряду, где молодчество и пустопорожнее хвастовство».
Ни перехваливать Никиту Демидова, ни охаивать без меры, наверное, не стоит. За почти три века личность Демидова густо обросла легендами, далеко не все стоит принимать всерьез. Сохранилось, правда, огромное количество деловых документов, но о человеческом облике они мало что говорят.
Полулегенда ли, реальный ли факт, но рассказывают, что когда первый раз в Туле (это относят к 1696 году, а иногда к концу 1680-х годов) царь Петр увидел молодого Никиту Демидова, то, пораженный его статью, силой и ростом, воскликнул: «Вот, молодец! Годится в Преображенский полк, в гренадеры!»
Если учесть, что по именному указу Петра в преображенцы брали молодых людей двухметрового роста и отменной силы, а слово «гренадер» стало даже символом рослого, сильного человека, значит, природа и впрямь наградила Никиту Демидова отменными физическими качествами. Это сыграло, возможно, не последнюю роль в том, что уже в восемнадцать лет (если верить надписи на плите) Демидов имел официальное звание кузнеца и оружейного мастера. Другие биографы рассказывают, что он с молодости отличался веселым правом и любил забавлять своих товарищей остроумными шутками. Можно предполагать, что Никита Демидов был не просто балагуром и развлекателем, а и интересным собеседником. Известно, что с ним любил беседовать один из умнейших людей — митрополит Дмитрий Ростовский, талантливый писатель и поэт. Где-то в конце 1701 года Никита Демидович и его сын Акинфий посетили Дмитрия Ростовского в Москве и получили в подарок икону божьей матери со стихотворным посвящением на ее обороте:
Никита Демидович, муж благословенный,
н з сином Якинфом буди во всем умноженный!
О всепетая Мати! Ему сопутствуй
сохраняй в дому здрава, на пути присутствуй.
Архирей Тобольский молит тя усердно:
даруй ему здравие цело и невредно,
Храни благополучно и премногие лета,
избавляй и покрывай от злаго навета.
Обладал Никита Демидов и уникальной памятью. В. Н. Татищев, давая в своем «Разговоре... о пользе наук...» определение памяти, приводит в подтверждение и такой пример: «Мы все знали кузнеца, а потом дворянина Никиту Демидова, который грамоте не учен, но другие ему Библию читали, он все, в памяти достойные, в которой главе стих не токмо сказать, но пальцем место указать мог».
Судя по всему, Никита Демидов был скромен в быту, даже аскетичен. До конца жизни одевался просто и вообще к роскоши не тянулся ни в чем, любил жить в простой избе. Сам хмельного в рот не брал и пьяных не терпел. Несмотря на веселый нрав, в семье придерживался строгих порядков, с сыновьями бывал суров, даже жесток, за исключением старшего Акинфия. К нему Никита Демидович питал нежную отцовскую любовь, смешанную с искренним уважением. Еще в 1711 году он отделил от себя младших сыновей, оставив только Акинфия, которому еще тогда завещал почти все свое наследство.
Как-то в одном из журналов я вычитал, что организм акулы устроен таким образом, что она живет в постоянном, почти непрерывном движении и длительная остановка грозит ей гибелью — смертью. Пожалуй, и первых Демидовых можно сравнить с акулами не только потому, что они крупные и дерзкие хищники. Первые Демидовы тоже находились в непрерывном и энергичном движении, их натура словно жаждала напряженной деятельности и не терпела остановок до самого смертного часа.
В той деятельности случалось всякое, но в целом им везде сопутствовал успех... Не одни Демидовы пытались освоить рудный Каменный Пояс. Занимались этим и другие люди, тоже энергичные и умелые. Но энергия их разбивалась о разные случайности и неслучайности, и удача отворачивалась от них. Приведу, к примеру, историю одного из таких энергичных людей. Она довольно примечательна.
