Книги >
Литературно-краеведческий альманах
«УРАЛЬСКАЯ СТАРИНА».
Выпуск № 1, 1994 г.
Всеволод Слукин
СОКРОВИЩА МАДАМ АГАФУРОВОЙ
Пассажирский поезд огибал мохнатные сопки. Все, казалось, выглядело внешне почти так же, как и пятнадцать лет назад, когда они, Агафуровы, покидали Россию в переполненном поезде. Да, те же сопки, те же заросли ольховника в прозрачных озерцах-котлованах, оставшихся еще со времен строительства Транссиба, те же цепляющиеся за откос насыпи кустики карагальника. Только на станции вроде бы порядок, даже люди, ожидающие своего отъезда, не суетятся, сидят на котомках, разговаривают тихо, без ожесточения и свирепой мимики. Нет той станционной разрухи, расхристанной толпы, орущей, матерящейся, бегущей с чайниками, туесами и какими-то вещами для обмена. Нет зловещего шепота: тиф... и серых солдатских носилок, на которых выносят неудачливых, подхвативших эту специфическую болезнь гражданских войн.
Нет и светлоглазых, в лихо сломленных «под картуз» фуражках, офицеров из воинства омского Правителя. Все это осталось в том времени, иногда напоминавшем о себе странными и подчас тяжеми снами.
Уже далеко граница - немая безлюдная станция с пограничниками в длинных шинелях и зеленозвездных шлемах. Ожидалась длинная процедура с проверкой документов и багажа, но все произошло неожиданно быстро и даже как-то чересчур формально. Потом стало объяснимо - на пограничной станции подсел немногословно вежливый человек в черной пиджачной паре, назвавшийся уполномоченным Наркоминдела. Представился и ушел
в соседнее купе. Правда, поинтересовался, нет ли каких проблем, изъявляя готовность взять их разрешение на себя.
Нет ли проблем... Пассажирка ждала самого худшего - приставят какого-нибудь типа в кожанке с револьвером, а то и вовсе подадут купе с решеткой.
Ждать худшего она научилась давно. К тому же мировая печать и эмигрантские газеты нет-нет да и печатали впрямь ужасающие вести из большевистской страны. И даже если в них было свойственное всякой прессе вранье, то доля правды тоже весила много. Страна была теперь чужой, и это она поняла с сожалением и тревогой. Чем-то кончится ее миссия...
Екатеринбург ожидала с нетерпением. Один только раз она въезжала в город с востока - это было задолго до смуты, когда муж взял ее с собой на Ирбитскую ярмарку. А так все с запада - из Москвы, Петербурга, Казани и, конечно, из Парижа, где она, женщина восточной красоты, в туалетах парижского шика заставляла столбенеть видавших виды тамошних мужчин. И было приятно. Муж счастливо посмеивался и по-европейски целовал Руки. Господи, времени-то, времени сколько ушло...
Первую по ходу екатеринбургскую станцию не узнала. Ждала увидеть прежнее название на коньке деревянного станционного павильона, а мелькнуло новое: Шарташ. Знакомое слово, известное, даже родное, пожалуй, но почему здесь? Вспомнила она – сюда привезли Государя из Тобольска, отсюда она бросила последний взгляд на город, в котором прошла молодость.
Поезд вышел на высокую насыпь, огибающую город с северо-востока. Справа - все еще нетронутое вмешательством новостроек пространство екатеринбургских лугов. За ним лес, уже редковатый. А там, за лесом, - и настоящий Шарташ: село и озеро. Слева - деревянные маленькие домики. Но дальше, к центру, они словно растут, превращаясь сначала в такие же деревянные, но уже двухэтажные, а потом и в каменные, за ними - взлетающие ввысь шпили и луковицы церквей. В центре, где сошлись близко православные церкви, стоят и ее дома, в стенах которых хотя и коренился мусульманский быт, но уже вселился дух интернационально-буржуазный с властным модерном в обстановке и петербургско-московскими новомодностями в укладе жизни.
Екатеринбургский вокзал. Красно-белое здание «теремкового» стиля, так полюбившееся российским архитекторам в начале века. Первые знаки невнимания и нерачительности уже коснулись сооружения - сыреющие углы под водосточными сливами, покосившиеся ступени входа, какие-то странные пятна на некогда чистых стенах. Глаз человека, возвратившегося после долгого отсутствия и ждущего, что все осталось «как было прежде», не мог не увидеть изменений. Как после долгой разлуки с другом, видишь лишние морщины и чуть потухший взгляд.
Встречали на вокзале двое, по виду деловые и внимательные. Один постарше, с длинным рябоватым лицом, поздоровался тихо, так же тихо переговорил с наркоминдельцем, принял у него документы и как-то между делом, обыденно, сказал гостье:
- Машина отвезет вас в гостиницу. Вы отдохнете, а завтра, если угодно, мы приступим к делу.
Гостиница... Первый раз поселиться в гостинице в своем городе! Забавно, если бы не грустно.
- А какая гостиница? «Американская»? - она вспомнила почему-то это название.
- Нет, это наша новая, не хуже того, к чему вы привыкли.
- Можно поехать через центр?
- Конечно, поезжайте, как хотите. Андрей Васильевич вас проводит...
Другой встречающий, молчавший и отрешенно глядевший на галдящий людской поток, вмиг сосредоточился, вежливо кивнул и пригласил к выходу, как-то особенно ловко открыл двери, так же ловко подсадил под локоть в машину. Она это отметила про себя. Но опытным глазом увидела и чутьем поняла, что перед ней люди, для которых правила хорошего тона и обхождения не были естественными, не были впитанными. Кто они? Большевики? Это ясно. Гепеушники? Наверное. Из каких? Фабричных? Первый будто бы из приказчиков. Второй? Бог его знает... Новые, одним словом. Они - новые, она - бывшая. Тут все бывшее. Вот Арсеньевский проспект. Ныне как-то по другому называется. Вот сейчас за мостиком через Мельковку начнется Вознесенский. Он не изменился. Тот же Харитоновский особняк поднимается оградами, воротами и портиками на Вознесенскую горку. Вспомнила, как однажды муж, хитро прищурившись, поведал свою мечту выкупить когда-нибудь Харитоновскую усадьбу у казны. Отреагировала слабо - ей нравились свои небольшие домики, уютные и тихие.
Да, город тот - и не тот. Скорее, город тот, но населяет его другой мир. Хотела попросить проехать хотя бы по Успенской, можно сказать, улице Агафуровых. Потом передумала, промолчала - завтра, завтра, завтра...
Машина обогнула польский костел и остановилась у входа в новую гостиницу, похожую на европейские. Швейцар распахнул массивную дверь.
Салия Султановна Агафурова по необычному стечению обстоятельств вновь оказалась в родном городе, о чем ни она и никто из ее близких уже не думали как о чем-то серьезном.
Торговый дом Агафуровых... Чего только не продавали предприимчивые братья, какой только коммерцией не занимались! Галантерейные товары и галоши, чай и сахар, часы и бумага, принадлежности для охоты. И, конечно, ювелирные изделия, камни, золото. Словом, все, что можно найти в современном супермаркете. Почти на целый квартал тянулись их магазины в Екатеринбурге. Отделения в Перми, Тюмени, на Ирбитской ярмарке. Крутился бесконечный вихрь сделок, поставок, продаж, и из этого круговорота оседала прибыль медленно, но верно. Удачливое дело Агафуровых шло в гору. Но... Кто-то из российских предпринимателей оказался дальновидным и с первых залпов мировой империалистической понял, что в стране может случиться непредсказуемое.
Например, хозяева крупного екатеринбургского торгово-промышленного дела братья Поклевские-Козелл быстро перевели капиталы в швейцарские банки, а вскоре уехали сами. А кто-то медлил… Братья Агафуровы медлили. Конечно, были и у них вклады в заграничные банки, но после февраля двуглавые орлы все еще казались незыблемыми, хотя и без привычной короны. Останавливало и другое: что события были от Урала далеко, что вот-вот страсти притихнут, вернется доброе старое время. И после Октябрьского переворота не верилось - неужели эти большевики окажутся дураками и в угоду каким-то утопическим идеям примутся разрушать промышленность, торговлю, связи. Не верилось-то не верилось, а шло к тому. Правда, в восемнадцатом большевикам мало что удалось, не успели - в июле пришли белые, прежняя жизнь снова стала пульсировать, но тревоги не проходили.
Тогда и засобирались. Встречаясь с командирами белых частей и чехословацкого корпуса, видели по глазам, что победа не близка.
Агафуровы взяли с собой многое из того, что можно было вывезти в предоставленном вагоне, но не все. Несмотря на неопределенность скорой белой победы, возвращение планировалось - большевики, по расчетам, не могли властвовать долго, ибо экономика должна была задавить их раньше, чем белое воинство. А если и удержатся чудом, то без старых коммерсантов, промышленников и торговцев не обойтись. Значит, отъезд на годик-два, а ведь как хорошо вернуться, зная, что у тебя кое-что надежно припрятано...
Но прошли не годик-два. Потекли десятилетия. Советы не развалились. Жестокими декретами, маузерами, энтузиазмом нищеты держалась экономическая жизнь. Всего этого оказывалось мало. Нужно было золото, много золота или его эквивалентов. Реквизирован драгоценный металл у всех капиталовладельцев, потом у церкви, наконец, у населения. Пущены с торгов музейные раритеты. Старателей-артельщиков обыскивали, раздевая донага, и расстреливали на месте за утаенную крупинку. Был даже организован поиск мифических сокровищ потонувших кораблей! Сатана поистине правил золотой бал. Вот тут-то и вспомнила новая власть об уехавших из страны собственниках - не может быть, чтобы удрали и ничего не припрятали на всякий случай. А ведь могли спрятать много - находят же люди тайники то здесь, то там. Такие находки погоды не делают. Нужна акция. Всеобъемлющая, исключающая случайность.
ВЦИК через своих полномочных представителей в самом начале тридцатых годов обратилось гражданам бывшей Российской империи, оказавшихся за границей, с предложением раскрыть оставленные ими клады.
Гарантировалась выплата весьма приличной доли от стоимости спрятанного, беспрепятственный проезд к месту, техническая помощь - словом, все, что интересовало эмигрантов. Конечно, речь шла не о бумажных купюрах с портретами императоров или рулонах «керенок», давно потерявших всякую реальную ценность. Золото, золото, золото... Да еще произведения искусства, вещи неповторимые, ценность которых куда выше всяких пудов драгоценного металла. Акулы капитализма знают в этом толк и не однажды вступали с новой властью в сделки.
Предложение выглядело заманчивым. На него откликнулись. Дело в том, что попытки вернуть спрятанные сокровища тайнодержателями предпринимались неоднократно. Это было связано с огромным риском, так как нелегальное проникновение в страну к концу двадцатых годов уже стало невозможным, а привлечение посредников не давало эффекта - в случае удачи соблазн присвоить найденное был велик. Да и трудно было тайком что-то искать, копать, увозить - установилась эпоха всеобщей бдительности.
Итак, откликнулись. Известный в России спичечный фабрикант Дунаев объявил о своем кладе.
Сам приехать не решился - Бог знает, что могут вытворить коварные большевики с представителем кровососущей капиталистической гидры, и... послал жену. Чтобы облегчить ее миссию и обезопасить от возможного преследования за родственную связь с капиталистом, Дунаев формально развелся с женой, но предоставил все права на изъятие клада.
Однако дальнейшие события развивались совсем не по схеме фабриканта. Вместо того, чтобы немедленно по приезде в страну Советов заняться поисками клада, зарытого под дачным домом в Тулуповском поселке, дама, освободившаяся от семейных пут, нашла вздыхателя, которого и сговорила раскопать клад без учета интересов Дунаева и Советской власти.
Легкомысленность была наказана, ибо гепеушники с самой границы контролировали каждый шаг незадачливой кладоискательницы. Попытка извлечь клад без их участия не удалась, а был он в виде золотого слитка весом около пяти килограммов.
Советские газеты того времени нет-нет да и публиковали сообщения о находках сокровищ, когда-то скрытых и вновь найденных с помощью бывших хозяев.
Агафуровы не ломали комедии с разводом, а просто защитили посланницу иностранным паспортом. Советы в то время еще уважали принадлежность человека к другой державе.
Боялась ли в самом деле Салия Агафурова какой-нибудь жестокой акции по отношению к себе неизвестно, но интересен факт, что она ни с кем из многочисленных родственников в бывшем Екатеринбурге не встречалась и не искала их. Словно знала, что через несколько лет многих это спасет.
Салия Агафурова с волнением вышла из машины. Вот он, старый милый дом. Деревянный – в каменном жить не хотели, казалось сыро. Время пока мало изменило его. Все почти так, как было. Нет, не все, конечно. Стены чуть потемнели, ворота настежь, на веранде -разбитое стекло, дыра заткнута тряпьем. В окнах веселый разнобой ситцевых; занавесок. И блестящая железная бляха на воротах - табличка с государственным инвентарным номером, говорящая, что дом этот является общественной собственностью, то есть не принадлежит никому, но всем сразу.
Агафурова многое испытала в те несколько мгновений встречи с домом: и ноги вдруг стали непослушными, словно приросли к хоженой перехоженной земле, и в голове перемешались невесть откуда возникшие картинки далекого прошлого и в то же время совсем вчерашнего, и люди, жившие в доме, здравствующие и ушедшие. Но вот как-то враз образы потухли, воспоминания осели, ушли вдруг глубоко-глубоко в сознание - ее приглашали войти во двор.
В это утро Салию Агафурову сопровождал все тот же аккуратненький Андрей Васильевич да еще работник горсовета с тоненьким коричневым портфельчиком, в котором, по-видимому, никакой поклажи не было или, может быть, лежала одна важная бумага с жирными фиолетовыми печатями и краснокарандашным росчерком. За воротами в просторном дворе носилась шумная стайка детей. Застекленная веранда сохранила цветные стекла. Веранда выходила остекленной стороной, как положено, на юг, и солнечные лучи, смешиваясь красных и золотистых стеклах, создавали таинственное свечение, которое хорошо успокаивало.
В глубине двора - хозяйственные постройки, великолепные конюшни, где преданный старый Ахмат лелеял выездных буланых. Слава Богу, старик не дожил до разора... Вот и сад. Деревья разрослись, их давно не обрезали, они подступают кронами к самой веранде и в ветреные дни, наверное, шуршат по стеклам второго этажа. Салия увидела беседку и тревожно вздрогнула. Изящная круглая беседка давно превратилась в место детских игр, но сейчас она пустовала, видно, у детей теперешних жильцов был час беготни, после которого неизменно наступали тихие игры. Так заведено у всех детей. И ее, Салии, дети делали то же самое.
Кроме своих, в доме подолгу жили племянники и племянницы, наезжали дети дальних родственников и приятелей. Салия взглянула еще на решетку верандных окон - вот-вот, кажется, выглянет оттуда веселая мордашка Зейнаб, любимой племянницы и воспитанницы. Красивой сероглазой девушкой Зейнаб уехала перед самой смутой в Петроград - она очень хотела блистать в столице. Где она сейчас? Жива ли?
К беседке вела дорожка, вымощенная каменными плитами. Перед входом она разбегалась в небольшую площадку из таких же плит, которая полукольцом охватывала беседку. Агафурова остановилась и внимательно оглядела плиты, отыскала те, что с выдолбленными канавками для дождевой воды. «...Считай от двух плит с канавками, - слышался ей голос мужа, - от них направо...»
…Раз, два, три...
- Это должно быть здесь, - Агафурова подошла к плите. Наклонилась и, не жалея дорогих перчаток, смахнула с гранита садовый мусор.
Рабочие приподняли плиту ломами. Открылся черный квадрат слежавшейся земли. На глубине двух-трех лопат показался холст, пропитанный парафином. Попробовали потянуть за ткань - тяжелый сверток не поддавался. Чтобы вытащить его, пришлось окопать со всех сторон. И вот клад в холщевом мешке лежит на краю раскопа. Салия смотрела на сверток, и в какой-то момент охватило беспокойство. Инстинктивно она оглянулась, ища подтверждения шевельнувшемуся испугу - ведь здесь открыто лежало самое настоящее сокровище, и риск завладеть им будет оправдан даже ценой жизней: ее, этого Андрея Васильевича, горсоветовца, рабочих... Но все было в порядке: на каменной дорожке стояли двое в военных гимнастерках с тяжело висящими на поясе кобурами, у ворот - еще двое таких же, у веранды, сдерживая любопытствующих ребятишек, еще люди в военном. Откуда только? Полчаса назад никого не было... Салия про себя похвалила предусмотрительность властей.
Андрей Васильевич присел, слегка надрезал чуть потемневший холст перочинным ножом, отогнул края разреза - блеснула золотая боковина слитка. Сокровище было здесь, в свертке.
У самой машины, ожидавшей на мостовой против дома, Андрей Васильевич, шедший позади Агафуровой, обратился к ней:
- Салия Султановна, может быть, вам известно что-то еще?
Агафурова ткнулась жестким взглядом в его глаза. Вспомнила, как муж перед дверью вагон сказал: «Если все обернется хорошо, то в этом случае покажи здесь...» Может быть, как раз тот самый случай?
Агафурова опустила взгляд.
- Я, правда, не уверена, но можно посмотреть под воротами... У того столба, справа...
Андрей Васильевич улыбнулся: два года назад во время каких-то земляных работ там уже нашли точно такой же мешок со слитком.
- Больше я ничего не знаю, - сказала Агафурова, шагнув к машине.
- А на ваших дачах? - услышала она позади себя голос Андрея Васильевича и остановилась.
- Там, за городом? - уточнил вопрос Андрей Васильевич, взявшись за ручку, чтобы распахнуть дверцу перед дамой, но не сделал этого, ожидая ответа.
- Я в самом деле больше ничего не знаю, - повторила Агафурова и, поняв, что ей вполне могут не доверять, обезопасилась улыбкой, в которой и легкое кокетство, и легкая наивность, и растерянность слились в то, что всегда ставит женщину вне подозрений на умышленное лукавство.
Агафуровские дачи... Так это место и называлось издавна. Название осталось после всех смут и переворотов. Возможно, и забылось бы, да в домах и постройках реквизированного дачного владения разместилась психолечебница. И пошло: «Ты что, с Агафуровских?» - спрашивали непонятливого человека, или: «Тебя давно на Агафуровские пора отправить» - угрожали строптивому. Словом, место стало символом умственной неполноценности и невменяемости, как, например, и знаменитая московская Канатчикова дача. Да Бог с ними, с символами. Легенды о сокровищах появились задолго до постройки дач. Еще в прошлом веке где-то поблизости гнездились грабители, промышлявшие на ирбитском тракте, еще раньше в этих местах на речке Ржавец якобы шалил легендарный разбойник
Чуркин. Что-что, а грабежи были и на том Ржавце лишили жизни приезжего англичанина.
Мифические клады разбойников население привязало впоследствии к дачам Агафуровых. После их отъезда из страны байки о кладах укрепились и даже нашлись «свидетели», будто бы видевши как «буржуи» закапывали золото.
В своих напутствиях муж ничего не говорил Салие о дачах. Было ли о чем говорить? Мог скрыть от нее? Мог, и она не в обиде - у мужчин должны быть свои деловые секреты, не поверяемые даже самым близким людям.
Несомненно, дача - удобное место для сокрытия добра, но было ли столько добра? Два пуда зола наличностью - это уже много и для крепко торговца. А именно такое количество - два пуда спрятано на территории агафуровского гнезда Екатеринбурге. Один слиток в пуд весом, помним, нашли у ворот, второй точно такого веса (взвесили в банке после находки) выкопали у беседки.
Получив полный расчет чеками одного из известных в мире банков, Салия Агафурова возвращалась в Японию, где теперь обосновалась семья. Но сначала Харбин, там ее должны встретить. Проплыли опять мохнатые забайкальские сопки, скоро граница, и будет все совсем позади...
Салия Агафурова в который раз перебирала памяти подробности поездки. Показанного золота она не жалела...
Ничего существенного Агафуровым полученные за золото средства не дали. Знаменитый некогда на Урале торговый дом в чужих краях не поднялся на уровень высокой коммерции. Стен, которые дома обычно помогают, у когда-то прибыльно дела не оказалось.
