Книги >
В.П. БИРЮКОВ
УРАЛ В ЕГО ЖИВОМ СЛОВЕ
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА 1914—1918 гг.
Первая мировая война, разразившаяся 28 июля 1914 года и охватившая почти все страны мира, нашла широкое отражение в устном творчестве русского народа. Эта война империалистических монополий за рынки сбыта и передел колоний была чужда трудящимся нашей страны, которые под руководством Коммунистической партии в конце концов превратили империалистическую войну в войну гражданскую, свергли власть царизма и буржуазии и создали первое в мире социалистическое государство.
В песнях первой мировой войны мы не слышим урапатриотических мотивов, наоборот, в них звучит протест против бойни, развязанной империалистами. Публикуемые здесь песни, частушки и сказы, записанные на Урале, есть только незначительная часть того, что создано народом о первой мировой войне.
Солдатская песня
Вечер вечереет,
Солдатики идут,
В своих руках могучих
Всё раненых несут.
К вокзалу подносили
И клали их в вагон,
В Россию отправляли,
Чтоб вылечить потом.
«Лечите, не лечите,
Мы жертвуем собой,
Помрём лучше в больнице,
Чем снова идти в бой».
Давали им лекарства
И тем не помогли.
Солдаты повторяют:
«За что страдаем мы?»
Лежал солдат в больнице
И тяжело вздыхал,
Жену, малютку-сына
Он часто вспоминал:
«Пришли б ко мне родные,
Жена, отец и мать,
Да очень уж далёко
Пришлось нам помирать.
Пришёл бы сын-малютка,
Увидел бы отца:
От ран он умирает,
Страданьям нет конца».
К его бедной могиле
Родные не придут,
Цветов его могилы
Водою не польют.
Лишь летнею порою
С зарёю теплых дней,
Поёт уныло песню
Пернатый соловей.
«Наверно, вас, малютки,
Мне больше не видать,
Придётся вам, несчастным,
Кусочки собирать».
Вечер вечереет,
Вино дворяне пьют,
А бедного солдата
На кладбище несут.
Солдаты защищают
Участь богачей,
А изверги гуляют,
Не спят даже ночей.
Вон там купцы, дворяне
Справляют вечера.
А бедный наш солдатик
Не ел ещё вчера.
Дворянка там за чаем
Сидит, вздувая нос,
А бедная солдатка
Не сушит глаз от слёз.
Куда она ни взглянет,
Кругом она одна,
Ложится спать в постелю —
Постеля холодна.
«Нет милого супруга,
С кем век я буду жить?
Мне с малыми детями
До гроба слёзы лить».
Записано в 1937 году в гор. Шадринске от уроженца деревни Любимовой, Уксянского района. Курганской области, Гаврилы Николаевича Мехонцова, 45 лет.
* * *
Вечер вечереет,
Орудия гремят.
Солдатики в окопах
От холоду дрожат.
Летит снаряд германский,
Журчит,- как эроплан,
Но каждый уже знает,
Что это — чемодан.
Летит, недолетает,
То делат перелёт,
Но сердце замирает:
«А вдруг меня убьёт...»
Ведь жалко жизнь оставить,
Какая б ни была,
Хоть бедный, хоть богатый,
Но жизнь всем дорога.
Жалко ведь оставить
Женатому семью,
А холостой жалеет
Подруженьку свою.
Вот стихла батарея,
На сердце веселей.
Вылазит из окопов
Солдатик поскорей.
Согреть бы хоть водицы,
Чтоб душу отвести,
Живот свои порасстроенный
В порядок привести.
Ведь кухни нам подвозят
В сутки один раз,
И то, чтоб не заметили,
В вечерний поздний час.
Вот голос раздаётся:
«С котелками выходи!
Вторая полурота,
Немного погоди!»
Голодный и холодный
За ужином бежишь,
Измученный, невольно
Трепещешь и дрожишь.
И что ж: приходишь к кухне,
Подпрапорщик орёт,
Устраиват порядок
И по морде бьёт.
Увидавши это,
Подберёшь живот,
Идёшь оттуд голодный,
Тихо слёзы льёшь.
И часто получается
Такая ерунда:
Приходится голодному
Сидеть денька по два.
Доносят из секрета,
Что немцев цепь идёт.
Команда раздаётся:
Готовым быть вперёд!
Трещат вдруг пулемёты,
Ружейный ураган.
Ну, а хитёр же немец,
Хотел взять на обман.
Но мы не прозевали,
Показали путь,
Немецку цепь разбили,
Нам можно отдохнуть.
Теперь нам и поесть бы —
Нельзя занять, купить,
Дожидайся вечера,
Как морды станут бить.
Извлечено из рукописного сборника стихов и песен крестьянина деревни Новой, Буткинского района. Свердловской области, Ивана Лукича Калинина, писавшего в 1917—1920 гг. (собрание В. П. Бирюкова).
* * *
Там вдали, в горах Карпатских,
Между двух огромных скал,
Продвигался ночкой тёмной
Санитарный наш отряд.
Впереди его повозка.
На повозке — красный крест,
А с повозки слышны стоны:
«Скоро, скоро ли конец?»
«Скоро, скоро»,— отвечает
Милосердная сестра,
А сама едва шагает,
Вся измучена, больна.
«Скоро мы на пункт приедем,
Я вас чаем напою,
Перевязки всем поправлю,
Жёнам письма напишу...»
Вот солдат письмо диктует:
«Здравствуй, милая жена!
Я не очень сильно ранен,
Скоро дома буду я».
И сестра всё пишет, пишет,
А на сердце тяжело:
Муж её давно убитый,
Сердце кровью облито.
Списано из песенного сборника школьника времён первой мировой войны (собрание В. П. Бирюкова).
Лысьвенский бунт
Когда была объявлена русско-германская война, в Лысьве мобилизованные рабочие потребовали выдать их семьям те несколько тысяч рублей, которые заводское начальство удерживало, как отчисления, на постройку в Лысьве народного дома. Когда рабочие предъявили такие требования, управляющий округом Ануфрович ответил отказом. Рабочие этого не стерпели, ворвались в здание управления завода и погнались за Ануфровичем. Тот выбежал из своего кабинета на балкон. С балкона ему деваться было некуда: рабочие настигли его и сбросили на мостовую. После того хотели из пожарной машины облить керосином здание управления, а когда машина не взяла керосин, смочили керосином кошму, обложили ею здание и зажгли.
Ну, известно, после того началась расправа. Кажется, сам губернатор выезжал тогда в Лысьву. А если и не сам, то послал каких-то больших чиновников для расправы. С ними были посланы и солдаты. Полиция стала ловить всех, кого только заподозрила. Многих потом расстреляли, а кого заковали в кандалы и сослали в Сибирь на каторгу.
Начальство увидало, что на заводах очень неспокойно, и стало делать чистку заводских рабочих, оставленных работать на оборону. Всех неблагонадежных просто выкидывали, а кого можно было мобилизовать, брали в армию. Мобилизовали тогда и меня. Нас, лысьвенцев, числом до сотни человек, собрали в Перми на сборном пункте у воинского начальника, в казармах. Здесь всех выстроили и скомандовали:
— Лысьвенцы, два шага вперёд!
Мы, конечно, вышли...
Держали нас в Перми недолго: на другой же день посадили в отдельные теплушки и отправили. Привезли в Белебей, разбили по разным ротам и стали обучать. Издевались над нами кто как хотел. Людей в нас не видели, а обращались хуже, чем со скотом.
Как-то во время одного полевого ученья ротный командир производил смотр. Подошёл он к одному солдату в первой линии левого фланга и ударил его так, что у того из носу и изо рта хлынула кровь. Этот солдат отшатнулся, взял винтовку на изготовку и штыком в грудь заколол офицера.
Начальство забегало. Пошло следствие, допросы, угрозы, но ничего не помогло: товарища никто не выдал. Если бы было мирное время, то неизвестно ещё, что бы со всеми нами сделали. А тут — война, да и народ неспокоен, особенно у нас, на Урале, возиться было некогда, да и опасно. Только с нами и сделали, что всю роту поименовали маршевой и на другой же день отправили на фронт.
Записано в августе 1927 года по воспоминаниям директора Шадринской мешочно-ткацкой фабрики Якова Никоновича Собанцева, 39 лет.
Не будь измены, не попал бы в плен!
Я в окопах год лежал, три года в плену был. В плен как попал? Не будь измены, не попал бы. Много тогда было измены, ой, как много! Продавали тогда нашу Россию.
У меня как получилось. Командиром полка был полковник Тохтаров. Вызывает он меня; я был старшим унтер-офицером. Говорит:
— Айда в четвёртую роту за фельдфебеля.
— Ваше высокоблагородие, там есть фельдфебель.
— Ну, он ещё пороху не нюхал.
Я пошёл в окопы. Вскоре немцы открыли ураганный огонь и сожгли деревушку, но в окопы попасть не могли. Потом прекратили огонь и пошли в наступление. А перед нашими окопами поле, пшеница стоит. Вижу, неприятель в пшеницу заходит, рассыпается и влево. А там редуты.
Я скомандовал стрелять по неприятелю. Только стали стрелять, от командира батальона бежит связь.
- Кто стрелял?
- Я!
- Командир батальона приказал огонь не открывать.
- Я такое приказание не принимаю, когда вижу перед собой противника.
Немцы как скроются в пшеницу, я прекращу огонь. Как высунутся, я опять стреляю.
Снова командир батальона присылает:
- Кто стрелял?
- Я стрелял.
- Командир батальона сказал: «За неисполнение приказания — к расстрелу!»
- Я такого распоряжения не принимаю.
Потом стало тихо. Никакого боя нет. Вижу, с горы шесть немецких солдат спущается и один офицер с ними — к нам идут...
Справа через реку был мост. Командир батальона пропустил через переправу неприятеля на нашу сторону.
Немцы идут к нам: впереди офицер, сзади солдаты. Офицер что-то кричит мне. Я не понимаю.
Между нами стоял палисадник. Офицер подкурнулся под него и кричит что-то. Я хоть не понимаю слов, а вижу, что требует бросить винтовку. Я взял и поставил её к тыну.
Подошли немецкие солдаты, давай наших разувать, меняться сапогами. А мы только что из Москвы получили хорошие кожаные сапоги; у немцев сапоги плохие, голенища матерьевые. Я замарал грязью свои сапоги, чтобы немецкие солдаты не отобрали.
Офицер приказывает мне:
- Веди своих в штаб полка!..
Мы пришли. Глядим, за нами опять партию солдат ведут. Да так и наводили четырнадцать тысяч! И никто ведь из наших не стрепял, а только я сколько-то пострелял.
В то время у нас немало генералов из немцев служило — было кому измену делать. Как в японскую войну, когда изменник немец генерал Стессель сдал японцам Порт-Артур. А ведь непобедимая была крепость! И теперь не обошлось без подлецов.
Из плену я три раза бегал. Три раза имали, а на четвёртый я совсем убежал. В последний раз из Буковины. Дал старшему писарю взятку, чтобы назначил на работу поближе к нашей земле — надоело уж в плену-то, где кормили душной конятиной.
Тут как раз требование вышло от помещика,— под Станиславов нужна рабочая сила. А наша земля оттуда не так далеко. Писарь меня туда и назначил. Здесь я три дня пробыл, а на второй день пасхи подался в свою сторону и ушёл.
Вот как всё вышло.
Записано 27 сентября 1952 года в селе Байны, Богдановичского района, Свердловской области, от 76-летнего колхозника Сергея Степановича Воробьёва.
Союзники-пленные
В шестнадцатом году я подпал под мобилизацию. Взяли меня 2 февраля и послали в Челябинск. Там мы обучались, а потом я попал в отборные войска и был послан во Францию.
Ехали мы через Екатеринбург, на Вологду, на Архангельск, спустились в Белое море и во Францию заехали с западу. Там есть порт Брест, в нём высадку с моря сделали.
Нас, русских солдат, послали две дивизии на поддержку французам, как у них нехватало войск. Когда мы разговаривали с французами, те говорили:
— Мы вас купили...
Нам французы пушки давали, а с нас за это брали солдат. Каждый русский солдат в 17 сантимов обошёлся французам. А сантим-от меньше копейки!
Мы в Шампани потом шесть месяцев стояли против немца.
Вскорости у нас в России сделалась революция. Мы потребовали:
— Отправляйте нас домой!
Нам говорят:
— Вас там некому сдать, нет хозяина теперь...
Мы во Францию приехали как союзники, а в семнадцатом году оказались на положении военнопленных. Нас семь тысяч солдат отправили в Африку. Там мы пробыли пять лет, пока нас не вернули в Россию.
18 декабря в семнадцатом году посадили нас на пароход в Марселе. До Африки мы ехали всего двое суток и высадились в городе Оране. Везли нас туда, как бандитов. Так и объявили. На каждой станции с пулемётами встречали.
Как привезли туда, за проволоку на пять месяцев посадили. Сначала на прогулку гоняли, а потом на работы: гору окапывали, болота засыпали, а потом лесопосадку делали. Тут мы забастовку на три дня объявили, не захотели ходить за 12 километров по тамошней жаре. Ну, нас давай морить: утром только по стакану чаю выпьешь. Забастовали тогда всем лагерем.
Через пять месяцев нас стали разгонять на работы. Спрашивали, кто чем дома занимался, а потом либо на сельскохозяйственные работы, либо в шахты.
В двадцатом году отправили нас в город Алжир. Красивый город. На склоне к морю. Из улицы в другую улицу надо по лестнице слушаться. Насмотрелся, как народ там живёт. А народ очень смешанный: арабы, сенегальцев полно, чёрные негры. Арабы худо живут. Как кочующий народ: летом все на монтане, на горе — по-нашему, а зимой слушаются книзу, в лощину. Для нашего брата там тяжело: с четырех часов какая-то сырость потянет, а ночью совсем сыро, туман. В летние месяцы ни одна дожжина не падёт.
Долго пришлось пострадать нам у наших бывших союзников. Но всё же, в конце концов, родная советская власть выручила нас и вернула на Родину.
Записано 27 сентября 1952 года в селе Байны, Богдановичского района, Свердловской области, от 65-летнего колхозника Артемия Лаврентьевича Колясникова.
ЧАСТУШКИ О ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ
1. Солдатские
Эх, симпатия-цветок,
Меня угонят — вышел срок.
Там на западе война,
Убьют молодчика меня.
***
Помолися, милка, богу
На высокой на горе,
Чтобы не взяли в солдаты.
Не убили на войне.
***
Скоро, скоро станут жать,
А нас погонят воевать,
Во горы, во Карпатские,
В окопы, во германские.
***
Уж ты, молодость моя,
Ты куда девалася?
По окопам, по землянкам
Скоро истаскалася.
***
Неохота мне, мальчишке,
Под Аршавой умирать;
Дай-ка, милочка, платочка,
Чтобы слёзы утирать.
2. Девичьи
Вам недолго, добрым молодцам,
Некрутикам гулять,
Ой, придётся вам, некрутикам,
В окопах полежать.
***
Подадим мы телеграмму
Волостному старшине:
За кого мы выйдем замуж —
Все ребята на войне.
***
Ой, прощай, Карабаш,
Широкая улица,
На войну мой мил уехал,
Приезжать не сулится.
***
Приготовьте гроб тесовый
И могилу для меня.
Если милого убили,
Хороните и меня.
***
Как моего-то милого
Да угнали на войну.
Не стреляйте вы, германцы,
В грудь милёнку моему!
***
Полюбила несчастливого —
Угнали на войну.
Прострелили праву рученьку
Милому моему.
***
Как вчерась вечерком
Телеграмму принесли,
Будто милого убитого
В Германии нашли.
***
Сяду я, поеду я
По морю Ледовитому,
Приплыву, на грудь паду
К милёночку убитому.
Частушки записаны в разное время в различных районах Урала.
