Вера Петровна КРУГЛЯШОВА

ЖАНРЫ НЕСКАЗОЧНОЙ ПРОЗЫ УРАЛЬСКОГО ГОРНОЗАВОДСКОГО ФОЛЬКЛОРА

ГЛАВА 4. ТЕМА БОГАТЫРИ-СИЛАЧИ В ПРЕДАНИЯХ

§ 1. Предания о богатырях, действовавших в догорнозаводский период.

Для уральских преданий весьма характерна тема богатырей-силачей, проявляющих себя в ратном и трудовом подвиге. У истоков этой темы находятся предания о силачах тех народностей, о которых услышали или с которыми встретились русские, придя на Урал. Летописные свидетельства показывают, что новгородцы в своих рассказах об Урале описывали аборигенов-«чудаков» как людей громадного роста и исполинской силы П.Семенов-Тяншанский. Россия, т. 5, стр. 133). Исполинская сила и огромный рост «чудаков», по всей вероятности, гипербола, имеющая, однако, свое историческое объяснение. Стремясь проникнуть дальше на восток, новгородцы встречали вооруженное сопротивление местного населения, порою очень серьезное (И.Я. Кривощеков. Словарь географо-статистический Чердынского у. Пермской губ. Пермь, 1914, стр. 287-293). Получив отпор, новгородцы вынуждены были уходить, и эта ситуация порождала в рассказах новгородцев гиперболические образы жителей далекого Урала. В преданиях о «далекой земле» мотив необыкновенных людей — постоянный. Таким образом, в устной традиции в древние века существовали связанные с Уралом представления о живущих там людях необыкновенной силы.

Эти представления упрочились, когда контакты русских с народностями Урала стали более постоянными. Свой вклад в упрочение внесли события похода Ермака Тимофеевича с дружиною казаков в Сибирь. Многократные столкновения с манси, порою неудачные для русских, питали рассказы о силачах мансийского народа. Нами обнаружен сюжет «Силач-манси и Ермак». По времени фиксации он относится к 30-м годам XVIII в. (С 1733 по 1743 г. Г.Ф. Миллер путешествовал по Сибири вместе с акад. Гмелиным и услышал и зафиксировал это предание. (Н.К. Чупин. Географический и статистический словарь, стр. 343), а по описываемым в нем событиям — к годам Ермаковой эпопеи (XVI в.). Суть предания такова: Ермак сражался с вогулами-табаринцами. Среди вогул выделялся воин вышиною в две сажени. «Он мог десять человек захватить в одну охапку и раздавить». Его хотели поймать живым, но не могли. «Удивительно, что его смогли застрелить» (Г.Ф. Миллер. История Сибири, стр. 122). Устной традиции принадлежит мотив «он мог десять человек хватить в одну охапку и раздавить», так же как и негативно представленный мотив о неуязвимости богатыря, о том, что ему смерть на роду не писана: «удивительно, что его смогли застрелить».

По мере заселения русскими Северного и Среднего Урала, ознакомления с общественно-экономическими и природными условиями жизни, в преданиях крепнет и варьирует тема: «До русских на Урале жили богатыри». Она конкретизируется в сюжетах о богатырях, чуди, чудского народа (условно назовем: «чудские» варианты темы), бытовавших вначале на Северном Урале, на территории Чердынского уезда. Двумя сюжетами представлена в преданиях управительница чудского народа.

Первый из них: на камне (скале) над рекой Колвой жила дева—правительница чудского народа. Смысл предания, по функции своей топонимического, состоит в следующем: «камень... называется Девьим потому, что здесь жила дева, управляющая чудским народом... «Слышал я... от стариков, что она славилась умом и трудолюбием. Торговлю вела она с чудаками, жившими в Искоре, и езжала к ним безбоязненно одна» (В. Берх. Путешествие в Чердынь и Соликамск.., стр. 118. Записано В.Берхом в Чердыни-Ныробе, Чердынского у. во 2-м десятилетии XIX в. от М.Д. Пономарева, 100 лет, знатока чердынских преданий).

Второй сюжет: чудская дева-правительница сучила шелк, опроставшееся веретено перебрасывала через реку:

I вариант: «Чудская девица сидела в хорошие дни на вершине свого камня и сучила шелк, когда же у нее опрастывалось веретено, то бросала оное на Бобыльский камень, в подарок тамошним девицам» (Там же. Записано в д. Ветлан Чердынского у. во 2-м десятилетии XIX в. от Н.Т. Девятковой, знатока сказок и преданий).

II вариант: «На городище Девьей горы жила дева, управляющая чудским народом и отличавшаяся умом и миролюбием, в хорошие дни она выходила на вершину горы и сучила шелк, когда же веретено опрастывалось, то она бросала его на Бобыльский камень, лежащий на противоположном берегу Колвы, прямо против Дивьей горы» (И.Я. Кривощеков. Словарь Чердынского уезда, стр. 215).

Управительница чудского народа — несомненно богатырка: она мудра и миролюбива; смела и храбра; не по-женски сильна; для показа ее богатырской силы используются постоянные в мировом фольклоре мотивы: богатырь бросает предмет на дальнее расстояние; богатырь бросает тяжелый предмет (ср. циклоп Полифем мечет камни в Одиссея и его спутников). Североуральские богатыри Полюд и Пеля с Полюда на Колчим и обратно перебрасывались палицами (Там же, стр. 629, 630) ; «кинуть за 10 верст стопудовый камень для богатыря было забавой» (Там же) . Чудская богатырка бросает веретено через реку на другой камень. Река Колва в этих местах (Девий камень, Бобыльский камень) весьма широка. Это — низовья судоходной реки (Там же, стр. 436-437).

Образ женщины-богатырки сближает предания с севернорусской былевой традицией. А. Ф. Гильфердинг сообщил в статье «Олоненцкая губерния и ее народные рапсоды», что «влиянию местной жизни следует приписать и то, что в Онежском крае сохранился... образ богатыря-женщины или поляницы». В беседы с Гильфердингом певец М. Ф. Нигозеркин сказал о женщинах-воительницах: «А вот видите, ...досюль... и женщины воевали ...это поляницы значит по-нашему, по-деревенски» ((А.Ф. Гильфердинг. Онежские былины, т.1, Изд. 4-е. М.-Л., 1949, стр. 55,56).

Варианты сюжета о правительнице чудского народа относятся к типовому сюжету «Богатырь (богатырка) жил на горе (скале) у реки. Бросал тяжелые предметы ради забавы».

Тема — «До русских на Урале жили богатыри» — реализуется в верхотурских вариантах о чуди: «...говорят, что на том месте, где ныне город, жил прежде народ чудь или чудаки, отличавшиеся небольшим ростом, но великою силой и безобразием» (Е.Е. Холщевников. Письма из Верхотурья. Песьмо 1-е. –«Пермские губ.ведомости», 1864, № 6). Нами выявлен сюжет: следы богатыря на камнях (Там же, письмо 2-е).

Предания о чудских богатырях поддерживались результатами раскопок курганов, гор, на которых прежде были чудские городища, или раскопок чудских могильников. Житель д. Палкиной рассказывал археологу М. В. Малахову в 1878 г. на раскопках чудского городища о великанах-силачах чудского народа. В представлении рассказчика — образ великана, без труда несущего камень, который не под силу двадцати человекам. Вырисовывается сюжет: великан чуди камнем накрыл золотой клад (М.В.Малахов. На Чудском городище).

Тема «До русских на Урале жили богатыри» конкретизируется в сюжетах преданий о коми-народе в прошлом (условно назовем «коми-варианты» темы). Коми-варианты связаны с именем богатыря Пере (Пеле), богатыря Полюда. Предания о Пере-богатыре - пермяцкие, принадлежат по генезису народу коми (М.Н.Ожегова. Коми-пермяцкие предания о Кудым-Оше и Пере-богатыре», стр. 50-119; Она же. Коми-пермяцкие предания о Кудым-Оше и Пере-богатыре и эволюция их идейного содержания. – В сб.: Специфика фольклорных жанров. М., 1973, стр. 227-245). Один из вариантов предания о Пере — предание ономастическое, объясняющее название народа — «пермяки» — зафиксирован в селениях верховьев Камы в 70-х годах XVIII в. Запись сделана от «старика, сединами украшенного». По всей видимости, предание было вызвано к жизни ситуацией, в которой коми-народ был притесняем, угроза нависла над его охотничьими угодьями, над землями, на которых испокон веков жили коми. Вполне вероятно, что это мог быть период XIV—XV вв., когда на смену новгородской колонизации Приуралья шла колонизация московская с ее стремлением политически и экономически подчинить народы Приуралья и Урала. Предание объясняет, за что пермяки получили от царя грамоту на владение охотничьими угодьями (И. Лепехин. Дневные записки…, т.3. 1814, стр. 195-196). «Грамота с i я дана была одному из Чюди... Сей чюденин по их уверен i ямъ былъ отменной силачъ, который узнанъ былъ по случаю блудившего русского торгаша, которому онъ указалъ дорогу и снабдилъ всемъ нужнымъ. Торгашъ, возвратись въ Москву, многим рассказалъ об отменной силе чюденина, и слухъ дошелъ до самого царя» (Там же). В цитируемом тексте силач Перя именуется «чюденином». В. Пименов высказывает обоснованное недоверие по поводу принадлежности Пери чудскому народу, считая слово «чюденин», употребленное И. Лепехиным, данью книжным представлениям, а не услышанным от народа (В.В.Пименов. Вепсы. М.-Л., стр. 149). И. Лепехин не по незнанию истинной национальности Пери называет его «чюденином». Как мы уже говорили, термин «чудь» имеет свою историю, и в XVIII в. «чудью» называли незнаемых или мало знаемых соседей русских, это было нарицательное название. В пересказе пермяцкого предания И. Лепехин называет богатыря вначале «чюденином», затем сообщает его имя Перя, а затем образует из него название народности «пермяки». Трудно сказать, воспроизводит ли И. Лепехин композицию и логику народного предания или придает ему свою. Известно только, что И. Лепехин с большим уважением относился к народным сказаниям как к источнику вероятных сведений: «И поистине, если бы древностей народных в Сибири испытатели держалися ближе простых сказок, то бы большей наградили нас вероятностью, нежели переменением букв вывели из разных языков народные наименования» (И.Лепехин. Дневные записки…, т.3, 1814, стр. 194-195). В таком случае, наименование Пери «чуденином» является еще одним доказательством нарицательного смысла этого термина в народных представлениях.

В пермяцком предании о Пере присутствуют следующие мотивы: силач Перя призван в Москву к царю за услугу русскому. Царь награждает Перю грамотой и шелковыми сетями: дает ему грамоту за государевой рукой на известный земли округ, в котором бы он мог беспрестанно промышлять»; «даны были ему и шелковые сети». В характере царских подарков отчетливо проявляется социальная психология охотников, пожалованы охотничьи угодья и орудия лова зверей.

Мы не стали бы останавливаться на этом предании, если бы оно своими мотивами и действующим лицом — богатырем Перей — не вошло в русские предания на Урале. Мотив «у Пери-богатыря были целковые сети» зафиксирован во втором десятилетии XIX в. в районе Чердыни-Ныроба (В.Берх.Петешествие в Чердынь и Соликамск.., стр. 119). Вероятно предположить, что информатор Максим Денисович Пономарев знал полностью и предание о Пере, так как мотивы предания отразились в его же рассказе о чердынском богатыре Бухонине: чердынский богатырь Бухонин вызван в Москву к великому князю. Он соперничает с немцами и побеждает. Волок к реке Вычегде зовут Волоком Бухонина» (Там же) . Не на тяжелой ли «волочебной» работе прославился чердынский крестьянин Бухонин? Не сродни ли он в народных представлениях другому герою труда — Чусовскому богатырю Василию Белабурде, отличавшемуся на тяжелой сплавной работе? И не открыл ли Бухонин тот ряд народных героев труда, в который потом встал и Василий Белабурда? В сюжетах преданий о них есть общие мотивы.

Мотивы предания о богатыре Пере встречаются в записях середины XIX в. из Сылвенского завода Красноуфимского уезда (ныне село Сылва Шалинского района Свердловской области). Один из героев предания — богатырь Пермяк. И вместе с ним входят в предание уже знакомые мотивы: Пермяк вызван в Петербург в царские палаты за то, что по царскому повелению выступил в поединке и победил; был награжден царскими подарками, соболями и пр. (Хлебин Стефан. Сведения о жителях Пермской губ., Красноуфимского у. Сылвинского корнета Яковлева завода. Рукопись. 1848 г. – Архив РГО, ф.29, оп. 1, ед.хр.100).

В условиях постоянных контактов коми и русских предание о богатыре Пере проникло в русские предания; но и само в свою очередь русифицировалось. Н. П. Белдыцкий на Битере записал легендарное предание о богатырях Полюде и Пеле, которые помогают русским в войне с чудью. Это новый вариант услуги, вариант русских преданий о Пере. «...Появились русские и у них начал жестокая война с чудью. Но чуди было много, а русских мало. На помощь русским явились богатыри. В памяти вишерцев остались имена двух богатырей — Полюда и Пеля» (И.Я. Кривощеков. Словарь Чердынского уезда, стр. 629). (Подчеркнуто нами. В.К.). И вместе с Пелей входят в предание выявленные выше мотивы:

«Богатыри вели жизнь охотников и лучшим считался Пеля. За услуги русским царь призвал Пелю, но не знал, чем наградить, так как Пеля не желал брать ни золота, ни серебра и ни драгоценных камней. На спрос царя, чего, желает Пеля, последний просил шелковых тенет, чтобы ловить соболей и куниц, и чтобы не рвались они. Желание Пели было удовлетворено, и он получил для своего промысла шелковые тенета, при помощи которых стал добывать многое множество всякой пушнины, но больше того стрелял из своего лука сохатых (лосей) и медведей» (Там же) .

Выделяем мотивы: Пеля призван к царю за услуги русским. Царь награждает Пелю шелковыми тенетами. Варианты сюжета о Полюде и Пеле относятся к типовому сюжету: Богатырь боролся с чудью.

Разобранные выше материалы преимущественно северных местностей Урала (Чердынский уезд, север Верхотурского уезда) свидетельствуют о существовании прочной традиции русских преданий о богатырях, развивающихся в теме: «До русских на Урале жили богатыри» и имеющих (по нашей условной терминологии) «чудские» варианты и коми-варианты. Вначале эти предания бытовали на Северном Урале, затем и на Среднем (предания середины XIX в. из Сылвинокого завода, предание второй половины XIX в. из д. Палкино).

* * *

В преданиях на тему «До русских на Урале жили богатыри» герои связаны с горами, скалами (камнями). На хронологическом уровне XV—XVI вв. параллельно с заселением русскими Урала и освоением его в области материальной жизни, происходило и духовное освоение нового края, его достопримечательностей. Горы, скалы, (камни) потрясали воображение людей, вызывали активную работу сознания и мысли, воображения и фантазии. В этом процессе свое место заняли представления, уже известные людям, связанные с горами, скалами (камнями), традиционные представления, составленные, в свою очередь, из мотивов, сюжетов, пришедших из других хронологических периодов, из фольклора других народностей. Мы далеки от намерения искать генетическую связь между уральскими преданиями и преданиями ранних веков, античного мира, здесь нам видится другой вид связи — типологический. Нельзя не обратить внимание на функцию гор в античных мифах и на связь их с героями. Горы — место обитания богов.

Таков Олимп, священная гора древних греков в Фессалии, считавшаяся местопребыванием богов (Мифологический словарь. Л., 1961, стр. 163) ; Парнас — горный массив в Фокиде — место обитания Аполлона и его муз (Там же, стр. 183) ; горы Олимп и Отрис были полем сражения титанов и олимпийцев в период титаномахии, после свержения Крона Зевсом (Там же, стр. 241) ; на горе Кинт (остров Делос) Лето родила Аполлона и Артемиду (Там же, стр. 118) (отсюда одно из имен Артемиды — Кинтия (или Цинтия). Когда боги поднялись выше, в небо, горы стали местом обитания гигантов, необыкновенных существ, так или иначе связанных с людьми. На горе Пелион, в Фессалии жил Кентавр Хигон — мудрый наставник Ахилла, друг Геракла (Там же, стр. 188) . По всей видимости, от горы Пелион получил свое имя Пелей, фессалийский герой, отец Ахилла (Там же, стр. 186-187) . Горы в мифах стали местом приложения сил гигантов, силачей: гиганты пытались взгромоздить гору Пелион и гору Оссу на Олимп, чтобы штурмовать небо (Там же, стр. 188). По другому варианту мифа силачи Алоады — От и Эфиальт — стремясь добиться любви Геры и Афродиты, задумали поставить несколько гор одну на другую (Там же, стр. 14) . В горах, «на каменной основе», живет герой древнейших русских былин Святогор.

Если задуматься над психологией творческого процесса, то здесь, вероятно, проявляется ассоциативная связь по аналогии: яркое, необыкновенное проявление качества, избыточность качества. Горы, скалы (камни) — высоки, крепки, трудно достижимы; богатыри-силачи — сильны, могутны, с ними несравнимы обыкновенные люди. Необычные по величине и силе, они требуют и необычных обстоятельств жизни, необычного антуража. И наоборот: массивные, гигантские, величественные горы, вызывали в представлении людей образы великанов-обитателей этих гор. Академик Лепехин пишет о впечатлении, которое производили южноуральские горы: «Разновидные гор утесы, оба берега реки Белой составляющие, представляли местами как бы древних городов развалины: иные имели вид башен, другие представляли столбы, а иные совсем походили на порядочно укрепленные места» (И. Лепехин. Дневные записки…, т. 4. 1822, стр. 65). Сама природа выступает источником преданий: в подобных скалистых городах должны были жить гигантские люди. Были и реальные основания для связи дорусского населения Урала с горами: остатки древних укреплений, городищ располагались на горах. На горах обнаруживали и остатки жертвенных мест и древние плавильни.

На горах издавна происходили моления и жертвоприношения разных народов. В связи с этим горы почитались как священное место. Академик И. Лепехин свидетельствует о том, что гора Тура-Тау у башкир (в 11 верстах от Стерлитамакской пристани) или Городковая гора почитается как священное место. На горе жили мусульманские угодники, богобоязливые и уединенные. Всходить на гору без обетов нельзя (И.Лепехин. Дневные записки…, т.4, 1822, стр. 35. Эти сведения услышаны Лепехиным от знатока преданий по имени Исмак). Среди башкир распространено было немало преданий о наказаниях тем, кто не почитал гору или взошел на нее без обета (Там же, стр. 37) . На горе Жилань-Тау (змеиная гора) жил, по башкирским преданиям, великий змей, который был убит богатырем Клянчу (Там же, стр. 62-63. Богатырь Клянчу напоил саблю лошадиным потом, а лошадиный пот – «змеиный поборник»).

Другая уральская народность — манси, отправляя обряды древнего идолопоклонства, использовала для этой цели горы: «Идолов своих ставили они в каменных ущельях и пещерах, также на высоких деревьях. В древние времена посвящены им были некоторые речные берега, пещеры...а в лесах холмы, кои можно признавать по находящимся подле их грудам костей, оставшихся от приносимых жертв. От россиян называются таковые места Шайтан, т. е. дьявол, от чего многие речки, места и горы именуются либо Шайтаном, либо Шайтанкою» (Н. Попов. Хозяйственное описание Пермской губернии, ч. 3. СПб, 1813, стр. 58-59).

Функция гор, скал (камней) в преданиях неодинакова, различна степень связи героя с природой. Есть основания предполагать, что в более ранних преданиях связь была более тесной, олицетворение природы было полным: скала, камень - это богатырь, силач. Предания отвечали на вопрос, куда ушли богатыри, жившие на Урале до прихода русских. И одновременно на другой вопрос: как образовались горы. Отголоски преданий этого типа встречаем в Вишерском рассказе, услышанном Н. П. Белдыцким в конце прошлого века: богатыри Полюд и Пеля помогли русским бороться с чудью и победить ее, а затем, когда «начали переводиться на Руси богатыри, отошла им пора и на Вишере... Вошли вишерские богатыри в свои камни со своими сокровищами. Тогда же прекратился рост камней и остались они такими же, какими их можно видеть и теперь» (И.Я. Кривощеков. Словарь Чердынского уезда, стр. 629-630. См. очерки Н.П. Белдыцкого в «Пермских губ.ведомостях» за 1899 г.). В предании мансийского народа семь скал «Богатыри» на хребте Мань-Пубы-Нёр осмысливаются как окаменелые зырянские богатыри (Ю.Аргентовский. К саранским богатырям. – «Уральский следопыт», 1935, № 9, стр. 53). В предании хантов (устар. остяки) их старые богатыри, спасаясь от христианства, убежали на Урал и там обратились в каменные глыбы (А.Н. Веселовский. Историческая поэтика. Л., 1940, стр. 589). . То же наблюдаем и в башкирских преданиях: батыр Урал победил чудовище-дью (дива), которое приносило людям смерть, но сам погиб. Из кургана над его могилой выросли Уральские горы, а сам он превратился в золото, серебро, железо (А.И. Харисов. Культура башкирского народа от древнейших времен до конца XVI в. – В кн.: Очерки по истории Башкирской АССР, т. 1, ч. 1. Уфа, 1956, стр. 74; А.Н. Киреев. Башкирский народный героический эпос. Уфа, 1970, стр. 70). Таким образом, типовой сюжет «Горы (скалы) — это окаменелые люди (богатыри)» характерен для устнопоэтической традиции разных народностей, он межнационален. В вариантах сюжета устойчива ситуация превращения богатырей в горы, скалы. Причины, обстоятельства превращения варьируют.

В большей части преданий горы и скалы — это место обитания богатырей: на камнях жили Полюд и Пеля, дева-управительница чудского народа: на камнях оставил свои следы богатырь верхотурских преданий; герой башкирских преданий батыр Клянчу убил на горе змея.

В современных преданиях эта традиция продолжается: два великана-богатыря Кирюшка и Билимбай — «могучие и высокие, выше других гор», поссорившись из-за красавицы Белой горы «стали бросаться камнями» (Фольклор на родине Мамина-Сибиряка, стр. 49-50, № 22. Белая гора, Билимбай, Кирюшкин пригорок – горы в окрестностях Висима). Камень Ермак на Чусовой «откликается», если плывущие мимо крикнут «Ермак!»: «...он отгиркивается там: «Ермак». Ермака-то не подозревали, он простой мужик, стоял в воде, да и все, только высокий-высокий, гладкий...» (Предания реки Чусовой, стр. 50, № 38). Здесь олицетворение полное, гора, скала (камень) — это богатырь.

В современных преданиях с горами и скалами связана деятельность героев: в пугачевском цикле Емельян Пугачев на горе (или скале) вершит суд над врагами (ФА. Коллекция «Южный Урал-1961», Записано от Т.И. Козловой, 1912 г. рожд.; от супругов Бузулук; от А.Ф. Гиреева, 1930 г. рожд.; от Г.Ф. Дмитриева, 1874 г.рожд. – все в г. Белорецке и в Белорецком районе БАССР), обдумывает свое положение и дальнейшие действия (Там же. Коллекция «Бажовские места, 1962-1971». Записано от А.В. Пименова, в 1964 г. в г. Полевском; от А.В. Вишневой, 69 л., в 1964 г.; от Я.Д. Раскостова, 67 л., в 1967 г.; от А.Г. Емельянова, 1940 г. рожд., в 1971 г.; от Е.Ф. Неведомовой, 51 г., в 1964). Другой герой пугачевского цикла Салават Юлаев, по преданиям, в молодости был «лазакой» по скалам за орлами (Там же. Коллекция «Южный Урал-1960». Записано от И.И. Бочкарева, 82 л. в г. Катав-Ивановск; от В.В. Дыдыкина, 79 л. в г. Усть-Катав; от В.П. Блинова, 84 л., в д. Минка). Он жил в скале за рекой Юрюзанью (Там же. Записано от В.В. Колечкина, 67 л. в г. Усть-Катав). И Пугачев и Салават в современных преданиях обрисованы с использованием сюжетов и мотивов преданий о силачах.

* * *

Ощутимо влияние былевой традиции на варианты преданий о богатырях. Былевая традиция была занесена на Урал вместе с переселенцами из северных местностей, из центральных губерний. Не исключено также, что с потоком переселенцев попали на Урал и южные, киевские былины, А. В. Луначарский, например, считает, что традиции скульптурного изображения богов и святых (имеется в виду знаменитая Пермская деревянная скульптура), частично идущие от западной католической церкви, проникли на пермскую окраину через Новгород и Псков, с одной стороны, и через Украину, с другой. «Нет никакого сомнения, что до Пермской окраины докатились обе эти волны» (А. Луначарский. Пермские боги. – «Прометей», 1967, т. 2, стр. 199-200).

Несомненно, что на Урале в средние века были известны традиционные русские былины героического и социально-бытового характера. Они нашли на Урале подходящую почву в силу обстоятельств общественной жизни и природных условий. Былевой эпос с его идеалами воинской доблести, культом целенаправленной физической силы, воинского и трудового умения привился здесь. Он помогал в решении тех жизненных задач, которые встали перед русскими людьми, осваивавшими богатый, но суровый край.

Знаток экономической, общественной и культурной жизни Уральского края Н. Попов в начале XIX в., констатируя наличие на Урале былин и исторических песен, отмечает два процесса их появления в этом крае: миграция из других местностей Руси и создание здесь, на Урале. Ввиду редкости материала приводим выдержку полностью: «Около того же времени (из контекста ясно, что около 1637 г. — В. К.) внесены вероятно в здешнюю губернию (Пермскую. — В. К.) многие ироические песни (либо и здесь вымышлены), кои обыкновенно поют старички старинными стихами, развеселившись, в которых довольно сильно изображается благодействие России под правлением Владимира Великого, описываются многие Российские славные воины, под именем богатырей, побиение в Твери Щелкана, преславная победа... Дмитрия Ивановича Донского над Мамаем; не забыт и остроумный посланник первого. Особливо воспето довольно великолепно посольство от

бобров и бурнастых лисиц к царю Иоанну Васильевичу» (Н. Попов. Хозяйственное описание Пермской губернии, ч. 3, 1813, стр. 109-110).

Отсюда вытекает, что в начале XIX в. былины еще бытовали на Урале в возрастной группе стариков. Бытовали во втором десятилетии XIX в. и сказки с героями русских былин — «про Илью Муромца, про Соловья-разбойника» (В.Берх. Путешествие в Чердынь и Соликамск.., стр. 114. В. Берх записывал предания в д. Ветлан Чердынского у. от Н.Т. Девятковой, она была и знатоком сказок: «Пожилая и умная женщина» знала множество сказок и среди них «Про Илью Муромца, про Соловья-разбойника»).

Среди косвенных свидетельств бытования былин на Урале основное место принадлежит преданиям, которые развивались под ощутимым воздействием художественной системы былин. Складывается впечатление, что имел место процесс постепенной смены песенной эпической традиции прозаической традицией. В истории фольклора есть произведения переходного типа, и они в той или иной степени связаны с Уралом. Имеется ввиду смешанное по жанру песенно-прозаическое произведение «Ермак взял Сибирь» из сборника «Древние российские стихотворения» Кирши Данилова и такого же типа произведение о Ермаке и Степане Разине, услышанное П. Н. Рыбниковым от захожих крестьян Пермской губернии (Древние российские стихотворения, собранные Кирею Даниловым. М.-Л., 1958, стр. 86-90; Песни, собранные П.Н. Рыбниковым, т. 2. Изд. 2-е, М., 1910, стр. 719-721). Нам думается, что этот вопрос заслуживает дальнейшего исследования. Процесс воздействия особенно проявился в тех тематических группах преданий, которые по характеру сюжета и образов открывали путь для проникновения былевой традиции. Предания контактируют с былинами в теме «До прихода русских на Урале жили богатыри», в теме «Ермак и его поход в Сибирь», в теме «О силачах-рабочих». Процесс воздействия осуществлялся не механически, а по закону ассоциативной связи.

Нам уже приходилось отмечать наличие эпической (именно былевой) традиции в образе Ермака Тимофеевича в уральских преданиях (Предания реки Чусовой, стр.34-53). По распространенной на Урале исторической поговорке Ермак «вогул оглоблей крестил». Здесь имеется в виду процесс христианизации манси, усилившийся после похода Ермака в Сибирь в XVI в. и происходивший далеко не всегда по инициативе манси. Ермак изображен в традиции былинных богатырей, в частности, Добрыни, проведшего вместе с воеводой Путятой насильственное крещение новгородцев, что и отразилось в исторической поговорке: «Путята крести мечем, а Добрыня — огнем». Примечательно, что именно В. Н. Татищев — известный деятель горнозаводского Урала — в своей «Истории» приводит эту поговорку. В Степенной книге и в так называемой «Якимовской летописи», которой пользовался В. Н. Татищев, Добрыне приписывалось крещение Новгорода. В. Н. Татищев, передавая это известие, привел и народную поговорку: «Путята крести мечем, а Добрыня — огнем» (Русское народное поэтическое творчество, т. 1. М.-Л., 1953, стр. 196-197). Вполне возможно, что В. Н. Татищев, оставивший после себя рукописный сборник пословиц и поговорок, мог это выражение услышать и на Урале. И не послужил ли этот образ Добрыни, насильственно склоняющего новгородцев к христианской вере, основой для другого выражения, известного из сборника Кирши Данилова: «Добрыня чудь покорил». Наше внимание привлекли схождения в исторических поговорках и в заглавии былины из сборника Кирши Данилова: «Путята крести мечем, а Добрыня — огнем»; «Ермак вогул оглоблей крестил»; «Добрыня чудь покорил».

Схождения очевидны в характере образа богатыря, в приемах его раскрытия (через действия, направленные на иноверцев, русского или нерусского народа), в характере действия (они насильственные — мечем, огнем, оглоблей). Нам представляется, что историческая поговорка «Ермак вогул оглоблей крестил» возникла по аналогии с поговоркой «Путята крести мечем, а Добрыня - огнем», а былинное заглавие «Добрыня чудь покорил» — возникло на уральской почве по аналогии с поговоркой о Ермаке. Эпическая традиция ощутима в этих выражениях.

Былевая традиция весьма заметна в преданиях крестьянского населения Урала о богатырях. Боярин Михаил Никитич Романов, сосланный в начале XVII в. в с. Ныроб Чердынского уезда, обрисован знатоком преданий М. Д. Пономаревым (от него записывал В. Берх во втором десятилетии XIX в.) как богатырь, которому под силу поднять и бросить сани, носить на себе двухпудовые оковы (В. Берх. Путешествие в Чердынь и Соликамск, стр. 99-103). Характерно также, что в репертуаре М. Д. Пономарева именно богатырская тема занимает значительное место: богатырскими качествами наделен не только боярин М. Н. Романов, но и чердынский крестьянин Бухонин, который, будучи вызван к царю, по-богатырски расправился с семью немцами (Там же, стр. 119).

Примечательно также наличие в преданиях о богатырях сцены поединка противоборствующих сторон, весьма характерной сюжетно-композиционной части былин.

§ 2. Традиции преданий о богатырях в преданиях горнозаводского населения.

Традиции крестьянских рассказов о богатырях проявились в преданиях середины XIX в., записанных в Сылвинском заводе и его окрестностях. Предания отвечают на вопрос: а что было на месте Сылвинского завода, а кто тут жил до постройки завода? Заметно меняется хронологический рубикон: в крестьянских преданиях севера Урала хронологическая веха — приход русских, здесь — строительство завода. Меняются герои. В крестьянских преданиях — богатыри, а здесь— «разбойники-богатырки». Обе категории людей — и богатыри-силачи и разбойники — весьма характерны для уральского горнозаводского населения. Ощутимо намечаются другие, не крестьянские представления. Вместе с тем, трактовка этих персонажей, показ и характер их действий - еще в традициях крестьянских преданий. Привожу полностью текст, не публиковавшийся ранее:

«Рассказывают старики: «прежде, чем существовал Сылвинский завод, около этой местности жили разбойники-богатырки: Сокол, Кензя, Журавль, Шигай и Пермяк. Сокол жил на горе, которая теперь внутри завода и называется Сокольей; за полверсты от него на восток, на правой руке по течению реки Сылвы, на мысу — Кензя, место жилища его и теперь приметно, где был сожжен кученок; на север, в полуверсте от Сокола жил Журавль (место, где жил Журавль, называется Чертеж); еще далее на север, в шести с половиною верстах от Журавля, жил Шигай, по имени которого прозвана деревня Шигаевой, а с ним вместе Пермяк. Сокол, Журавль и Кензя отличались тем, что на таком большом расстоянии подавали голос один другому и делали совещания, не сходясь один с другим. По царскому повелению требовалось найти борца, который мог бы противостоять такому человеку, который колесом катался на ногах и руках. Поведено было им сойтись в Перми. Нашелся Пермяк. Когда они сошлись, Пермяк взял катающегося колесом за ноги и ушиб до смерти. За таковой доблестный поступок был вытребован в С. Петербург в царские палаты, где находился несколько времени; после того был награжден царскими подарками, соболями и т. п. И по своему желанию был уволен. Эти богатырки в пасхальную заутреню хотели Сылвинскую церковь запереть и с нею людей сожечь. Некоторые говорят, что они по построении завода убрались куда-то. Другие говорят, что вогуличи хотели сожечь церковь. Об этом донесено было начальству, и вследствие того они принуждены были креститься. Сие последнее сказание описано тем самым языком, как оно существует в устах народа» (Стефан Хлебин. Сведения о жителях Пермской губ. Красноуфимского у. Сылвинского корнета Яковлева завода, 1848. – Архив РГО, ф. 29, оп.1, ед.хр. 100).

Обнаруженный нами текст представляет свод нескольких преданий, осуществленный, вероятнее всего, собирателем. Сводный характер текста очевиден из содержания его и композиции. В конце текста он проявляется открыто в выражениях: «некоторые говорят…», «другие говорят...». В начале текста — предания топонимические, типа: Сокольей гора называется потому, что на ней жил Сокол; Шигаевой деревня названа потому, что на этом месте жил Шигай. Затем — сюжет о первонасельниках, которые обладали столь мощными голосами, что разговаривали друг с другом на большом расстоянии. За ним в сводном тексте — сюжет о борце, который победил в поединке и был вызван к царю для награды. Заканчивается текст вариантами преданий о судьбе богатырей в связи с постройкой завода.

Топономические предания обнаруживают заводской колорит: Соколья гора «внутри завода», Кензя жил на мысу, где был «сожжен кученок» (этап процесса углежжения). Сюжет о первонасельниках вобрал постоянный мотив крестьянских преданий о богатырях: богатырь бросает предмет на дальнее расстояние. Здесь мотив варьирует: на расстоянии в полверсты богатырки свободно подают голос и совещаются, не сходясь один с другим. Выделяем этот мотив: богатыри разговаривают друг с другом да дальнем расстоянии. Сюжет о борце Пермяке повторяет характерный для уральских преданий о богатырях мотив поединка, с небольшим варьированием: борец выступает против человека, который катается колесом. Выявляется сюжет: Богатырь борется с человеком, катающимся колесом, и одерживает победу. Несколько варьирует мотив царской награды богатырю, включающий здесь соболей.

Хотя собиратель и сообщает в конце, что сохранил народный стиль рассказов, трудно сказать с полной уверенностью, что весьма интересное выражение «по своему желанию был уволен», имеющее прямое отношение к заводской жизни, подслушано собирателем в народе. Однако обращаем внимание на эту стилевую деталь, показательную для суждения о социальной среде, в которой бытовало предание.

«Разбойники-богатырки» — люди разных национальностей. Пермяк — коми, Шигай — манси, Кеньзя, Сокол и Журавль - тоже вероятнее всего — манси. В представлениях людей они живут близко, переговариваются, совещаются, вместе действуют. Реальная действительность давала основания для сближения героев разных национальностей. Весьма примечательно, что в преданиях использована эта возможность, «подсказанная» самой жизнью:

Действия разбойников обрисованы в традиции крестьянсских представлений о разбойниках. Они намереваются в пасхальную заутреню запереть церковь и сжечь ее вместе с людьми — намерения эти исключают их близость народу. По всей видимости, в предание проникло представление о «богатырках» как носителях дохристианской религии, следствием чего и явился наметившийся (но не свершившийся) конфликт между ними и поклонниками христианства, собравшимися в церкви. Этот конфликт также ведет к традициям крестьянского фольклора. Предания с подобным конфликтом могли начать бытование в XVII в., так как с первых лет XVII в. манси этой местности были обращаемы в христианство (В.Н. Шишонко. Пермская летопись, вып. 1, стр. 158-159).

§ 3. Предания о силачах-рабочих.

Предания о силачах — людях труда имеют давнюю традицию на горнозаводском Урале. У истоков ее — повествования о представителях тех социально-профессиональных категорий, которые осваивали уральские земли в XV—XVII вв. Слухи, толки, рассказы о Каменном поясе и землях за ним манили свободой, вольностью, и в то же время отпугивали суровостью природы, дальностью и трудностью пути. Происходил естественный отбор людей, соглашавшихся идти за правительственными чиновниками—«садчиками» и «слабодчиками»—на далекий Камень. Трудности освоения нового места формировали в свою очередь выносливых, сильных людей: рубка и валка леса для строительства жилищ, а с последующей раскорчевкой пней — для пашни, охота на диких зверей, а в случае острой ситуации и единоборство с ними, расчистка дорог в Уральской тайге, затем рудоискательство, кустарная плавка руд и железоделание, кузнечная работа — все это уже создало к моменту начала работы на уральских горных заводах поколение сильных, выносливых людей: земледельцев, охотников, рудоискателей, кузнецов. Конфликтная ситуация (№ 1) характерна для раннего слоя преданий о силачах: приписной крестьянин, разрабатывавший на горе пашню, получил удар нагайкой по лицу от приказчика за посягательство на «государеву землю». «Ответ» крестьянина изображен в традиции преданий о силачах: он приказчика «на лошади поднял и в канаву сбросил» (№ 1) (В скобках даны порядковые номера текстов в коллекции «Предания о богатырях-силачах» из ФА). Этот мотив является общим для крестьянских и рабочих преданий о силачах. Он варьирует: силач (или женщина-силачка) выпрягает лошадь и на себе везет воз (№ 12, 45); поднимает на сарай лошадь с телегой (возы с мукой и овсом) (№ 30, 33); перевертывает в снег несколько саней с лошадьми (№ 16). В рабочей среде мотив приобретает социальное заострение (№ 1). В наши дни он продолжает бытовать и в сельской местности (См.: Предания реки Чусовой, стр. 79 № 3; стр. 80, № 6; стр. 83 № 14; стр. 84, № 15). От далеких времен идет и традиция рассказов о схватке охотников с медведем (№ 43, 44). Силачи-медвежатники, единоборствуя с медведем, остаются живыми.

Начало XVIII в. и связанное с ним становление горнозаводского дела дает обильный жизненный материал для повествований о силачах—рабочих заводов; сплавщиках, грузчиках и рабочих на сплаве, куренных рабочих. Работа по добыче золота и платины, широко развернувшаяся в первой четверти XIX в., способствует проникновению рассказов о силачах-старателях.

Мамин-Сибиряк отмечал в свое время, что аборигены Урала — «на севере — вогулы, на юге — башкиры... были слишком слабы физически, чтобы вынести все тяготы рудникового труда и огневой заводской работы. Таким образом, заводчики должны были обратиться к русскому населению. Вслед за Ермаком из России двинулись ватаги переселенцев за Камень ...Эти разнородные элементы осели вокруг строившихся на Урале заводов и постепенно были приписаны к ним» (Д.Н. Мамин-Сибиряк. От Урала до Москвы. Статьи и очерки. Свердловск, 1947, стр. 34-35).

Очерковые литературные источники неоднократно указывают на необычную силу рабочих уральских заводов (Я. Р-въ. Очерки среднего Урала и заводской на нем деятельности. – «Пермские губ.ведомости», 1854, № 37). Д. Н. Мамин-Сибиряк выделял мастеров «огненной работы»: «...тип тагильского мастерового невольно бросается в глаза, но нужно видеть этого мастерового в огненной работе, когда он, как игрушку, перебрасывает двенадцатипудовый рельс с одного вала на другой или начинает поворачивать тяжелую крицу под обжимочным молотом: только рядом поколений, прошедших через огненную работу, можно объяснить эту силу и необыкновенную ловкость каждого движения (Д.Н. Мамин-Сибиряк. От Урала до Москвы, стр. 52). Писатель противопоставляет уральский тип рабочего фабричным «расейским», отмечая «мускулистые руки, крепчайшие затылки и рослые, полные силы фигуры», уральских «молодцов» (Д.Н. Мамин-Сибиряк. От Урала до Москвы, стр. 45).

Выделяем сюжет «Силач на работе, работал легко, играючи», разнообразно варьирующий. Предания о силачах — заводских рабочих изображают силача в конкретных условиях труда. Для этих рассказов весьма характерно указание на профессию рабочего:

Поля Лебедев «под доменной печью робил, на молоте отжимал куски каменные» (№ 2); Полит Лебедев «в заводе робил обжимальщиком» (№ 3). Агап Першин «работал на домне в заводе» (№ 3); Кипра Копылов «у Демидова робил на заводе» (№ 4); Ваня Толика «мастером тогда у нас был» (№ 5): Костя Бирюзовский «на заводе работал, рабочий заводской» (№ 6); Пашка Долмат — поденщиком в заводе (№ 9). Профессия называется и у силачей - незаводских рабочих: Андрей Холодилов — старатель, Василий Николаевич Гущин — приисковый рабочий-забойщик (№ 3); Вася Балабурда — грузчик на сплаве (№ 14, 24, 26, 32), сплавщик (№ 18); Афанасий Мушников (Мучников)-сплавщик, барочник (№ 35), Ефим Першин (№ 40) — сапожник. Иван Петрович Тысецких — «почтовой» (почту возил) (№ 41); Афанасий Ефимович Ступицын — мельник (№ 42); Алексей Михайлович Пряничников — охотник (№ 43); Айна Нефедовна Дудана — коновозчик (№ 45). Профессия силача в преданиях варьирует.

Указание на профессию открывает возможность перед рассказчиком показать слушателям силача в конкретных условиях его работы, в производстве, в сфере производственных отношений. Эта особенность сближает предания о силачах с рабочими песнями XVIII—XIX вв. (типа «О се, горные работы...», «Песня подростков и др.) (См.: Песни русских рабочих (XVIII-начало ХХ века). Вступительная статья, подготовка текста и примечания А.И. Нутрихина. М.-Л., 1962, стр. 45-51, 57-61 и др.). Поля Лебедев — обжимальщик; «прикатят ему кусок из сварочной печи. Вот он его с боку на бок ворочат. Если тачка не успеет подкатить к наковальне, он берет клещи и бросает его к самым валам. Они тачки с железом таскают—успевай ноги убирай. Вот какой был. А в куске пудов пять, не меньше. Вот какая масса». (№ 2).

Постоянный мотив при изображении силача на «огненной» работе в заводе - он легко передвигается с чугунными гирями на ногах (и в руках): Поля Лебедев «по 4 пуда в руки возьмет и по 4 пуда на ноги подденет и по фабрике гуляет: «Вот мне что Демидов подарил: калоши и перчатки» (№ 2, № 3). Кричному мастеру Якову Потаповичу Пономареву «в шутку гири к ногам по два пуда привяжут, чтобы он не заметил. А с другой стороны позовут: - Эй, Яков, иди сюда. Он бежит и не чувствует гири. А они только звенят, пол-то чугунный в кричной был. — Ну, что, готово? — Да нет, дядя Яков. — А что звал-то? — Да я не звал» (Предания реки Чусовой, стр. 86, № 20).

Вася Балабурда — грузчик на сплаве. «А робил-то он на Чусовой реке, на барках. Там разные барки были: и с мукой и с железом - все купеческое было. Так он наберет этого железа как охапку дров и несет на барку... Сходил два-три раза и отробился» (№ 17), или о нем же: «Когда железо оплавляли по реке Чусовой, он дерево поносное в 6 сажен и в поларшина обхватом ставил на попа и вил, как веслом». (№ 29). «На Чусовой баркой управляли при помощи поносной, чтобы не допустить к скале барку, чтобы не разбилась она. Такой поносной управляли человек двадцать, а она выла длиной 7 сажен и перо — 3—4 сажени. Работали два десятка человек, а он один управлялся. Он может поднять эту поносную одной рукой и поставить на стояк. Как будто играет с какой-то валкой» (№ 17).

Человек труда раскрывается в процессе работы. Художественная задача (идея) рассказа диктует условие: показать человека, работающего, благодаря силе, весьма легко, играючи. В результате в преданиях ощутима идеализация человека-силача, культ силы. Эта особенность рассказов отражает социально-профессиональные представления рабочих.

В преданиях о силачах человек труда показан в конкретных отношениях с представителями господствующих классов. Сила придает смелость, герой преданий достаточно независим; он защищает себя, он протестует против несправедливости. Сила служит протесту. Кипра Копылов, снятый с работы на демидовском заводе, прячет громадной тяжести лом от заводской плотины. Дело дошло до урядника. Кипра взял с урядника расписку о возвращении на завод и тогда открыл местонахождение лома, заброшенного им на полку. Трое не могли этот лом снять (№ 4). Доказательства смелого, независимого поведения силача варьируют в преданиях: столкновение мастера железоделательного завода Вани Толики с управляющим (№ 5): управляющий настолько поражен и подавлен силой Вани, на каждом плече которого по двухпудовому листу железа, что не наказывает его, а предлагает ему не тайком нести, а на лошади приехать за демидовским железом. Заводское начальство боясь, что Пашка Догмат, силач-озорник «пришибить может», платило ему больше, чем остальным рабочим (№ 9). Плотинный мастер был важной персоной в заводском поселке, от него зависело снабжение завода водой (Выше плотинного мастера был лишь управляющий заводом. См.: Б.Б. Кафенгауз. История хозяйства Демидовых.., стр. 78). Силачи в преданиях уносят лом с плотины, досаждая плотинному (№ 6, 10, 28, 38, 39). Это постоянный мотив. Варьирует в нем вес лома или число людей, которые вместо силача поднимают лом, найдя его. Жнещина-силачка несет на себе пятипудовый мешок муки, тем самым посрамив купца, издевательски предложившего ей его задаром, если она унесет сама (№ 47). С женщинами-силачками связан сюжет об умении постоять за себя: силачка сталкивает лбами мужчин, посягавших на ее честь. (№ 49, см. также сб.: Фольклор на родине Мамина-Сибиряка, стр. 73, № 92) .Силача одолевает только смерть (№ 2), она оказывается сильнее его, с чертом же он—на равных. Ни один не может одолеть другого (№ 15): «Об заклад один раз побился — черта, говорит, в бане убью. И ночью ему черт явился. В бане все косяки вывернули, разодрались. Наломали один друго, никоторый не победил». (№ 15).

Предания, записанные повсеместно на Среднем горнозаводском Урале, изображают силачей — рабочих разных профессий как в условиях труда, так и на отдыхе, в основном в качестве участиков кулачной борьбы. В сюжете «Силач—участник и победитель кулачной борьбы» варьирует манера борьбы и значительность победы: двух-трех человек уронит, когда пять-шесть (№ 3); этот (Селиванов. — В. К.) и по десять человек бывало побарывал (№ 3); «или кого другого схватит как мыша, такой сильный» (№ 6); у Балабурды манера борьбы —в традициях былинного богатыря: поймает одного за ноги и всех выбьет (№ 15). Женщины-силачки вмешиваются в борьбу с целью прекратить ее: всех раскидывают, расталкивают. (№ 46, 48).

В преданиях очевидна эстетическая оценка силачей. Она проявляется в любовании их действиями, в прямых оценках, типа: красивый был; крупный, плотный, хороший, красивый (№ 3). Сила, могутность — качества красивого человека. Эстетический критерий человека в рабочей среде непременно включает силу, могутность (ср.: Н. Г. Чернышевский «Эстетические отношения искусства к действительности»). Но любуются борьбой в «охотку», а не борьбой-дракой. Драка, бессмысленное озорство определенно осуждается (№ 9, № 11) так же, как во многих текстах резко осуждается пристрастие к вину.

С традициями крестьянских преданий—национальных (коми) и русских — связан образ силача на чусовском сплаве — Василия Балабурды (О Васалии Балабурде см.: Предания реки Чусовой, стр. 73-86). В свое время (в 80-е годы XIX в.) Д. Н. Мамин-Сибиряк отмечал широкую известность рассказов о нем: «Балабурда.... легендарный герой, известный на три губернии как сказочный богатырь» (Д.Н.Мамин-Сибиряк. Балабурда. – «Вокруг света», 1894, № 50; «Рассказы и сказки», М., 1906). Популярность героя привела к схождениям в мотивах преданий, к повторению мотива, к варьированию его.

Так, мотив: силач призван к царю, характерный для предан о богатырях-силачах, обнаружен нами и в применении к Балабурде:

а) Перя призван в Москву к царю за услугу русскому; награжден грамотой и шелковыми сетями;

б) чердынокий богатырь Бухонин вызван в Москву к великому князю;

в) сылвинский богатырь Пермяк вызван в Петербург в царские палаты за то, что по царскому повелению выступил в поединке и победил; награжден царскими подарками, соболями и проч.;

г) вишерский богатырь Пеля призван в Москву за услугу русским. Царь наградил Пелю шелковыми тенетами.

Мотив известен в прикреплении к Пере (Пеле), Бухонину, Пермяку. В преданиях о Балабурде он также встречается: возили его в Петербург, но некрасивая внешность его там не понравилась. В записях 1959 г.: «А борец-то Вася образцовый был, возили его в Петербург. Его бы в Петербурге оставили, кабы он красивый был. А то из себя он некрасивый был, горбоносый, коренастый» (Предания реки Чусовой, стр. 82, № 12. См. также: стр. 83, № 13). В записях 1963 г.: «Его в Петербург Петр I вызывал, не понравился он ему (Петру), некрасивый был он» (№ 15).

Таким образом, очевидно прикрепление к имени Балабурды мотива «Силач призван к царю», известного из коми-пермяцких преданий о Пере (Пеле), проникших в репертуар русских крестьянских преданий о силачах. Мотив изменяется, войдя в цикл преданий о Балабурде: чусовской богатырь не получает подарков, не испытывает на себе царской милости. Напротив, он не понравился царю. Этико-эстетические представления людей труда (сильный, могутный, значит, красивый) приходят в столкновение с представлениями царя: «горбоносый, коренастый» силач показался некрасивым, его не наградили, не оставили в Петербурге. Такой вариант мотива характерен для преданий, бытующих в среде населения чусовских берегов, по профессии это в основном рабочие железоделательных заводов (бывш. Шайтанский, Староуткинский) и сплавщики «железных караванов» по реке Чусовой.

Мотив «силач поднимает лошадь (силач тянет воз вместо лошади)», характерный для крестьянских преданий о силачах, в прикреплении к Балабурде встречается постоянно; выпрягает лошадь сам тянет воз; взял их лошаденок, столкал в сторону, в снег, сам поехал; лошадей на себе носил по километрам (Там же, стр. 79, № 3; стр. 80, № 6; стр. 84, № 15; ФА. Коллекция: № 18, 30, 33). Все эти действия происходят в сфере крестьянских забот и работ. В некоторых текстах есть прямое указание на крестьянскую принадлежность Балабурды (Предания реки Чусовой, стр. 79, № 3). Встречаются тексты с этим мотивом, имеющим рабочий колорит: Балабурда едет «с коробом угля в Урал. На пути — гора длиной километров десять-двенадцать. Вот лошаденка довезет короб до половины горы и станет. Из сил выбьется. Выпряжет ее Балабурда и привяжет сзади. Сам возьмется за оглобли и вывезет короб» (Там же, стр. 83, № 14). Здесь Балабурда, словно приписной к заводу крестьянин, работает на возке угля. Появляются соответствующие реалии: короб с углем, его ввозит на гору силач. Крестьянский мотив своеобразно варьирует, выявляя особенности труда возчиков (профессии, весьма распространенной в заводском деле).

Популярность Балабурды проявляется в том, что в преданиях он предстает человеком различных занятий и умений: он — мудрый судья, помогает отыскать пропавшие овчины (сюжет сказки прикрепляется к Балабурде); он - воин, бьется с татарами на Чусовой (эпическим способом борьбы) — в этом случае использован мотив былин (Там же, стр. 84, № 15,16). Но самое типичное в преданиях проявление силы Балабурды — на чусовском сплаве барок с продукцией уральских заводов. Балабурда — участник «спишки» барок, грузчик железа и железных изделий, косной, рабочий на барке. В зависимости от характера работы, с Балабурдой связываются типичные для каждого ее вида образы, которые выражают ее специфику, воплощают ее тяжесть, ее самую большую трудность, требующую предельного физического напряжения. Балабурда легко справляется со всеми тяжестями и трудностями. Именно в этом кроется главный идейно-эстетический смысл образа силача на сплавной работе, в этом истоки его популярности и интенсивного развития с опорой на фольклорную традицию.

В сюжете «Балабурда работает» следует различать несколько вариантов: 1) спихивает барку; 2) грузит железо; 3) управляется с потесью (поносной), с якорем.

По степени распространенности вариантов сюжета на первое место следует поставить «грузит железо», затем— «управляется с потесью (поносной), с якорем», затем—«спихивает барку».

Вариант «грузит железо» в свою очередь варьирует в зависимости от содержания мотивов: форма груза, вес груза. Имеют место следующие варианты мотивов: унесет за шестерых и сидит (Там же, стр. 78, № 1); разом пудов 20 железа утащит и лежит (Там же, стр. стр. 79, № 3) ; грузят металл, он сразу за пятерых несет (Там же, стр. 80, № 6) ; рельса — 18 пудов, двое несли, он две-три захватит, - один несет (Там же, стр. 81, № 7) ; пять человек несут железо, он один унесет пудов 25—30 (Там же, стр. 83, № 13) ; на плече пудов сорок носил (ФА. Коллекция «О богатырях-силачах», № 13) ; наберет этого железа, как охапку дров, и несет на барку (Предания реки Чусовой, № 17, а также № 26, 27, 32, 34) и т. д.

Вариант «управляется с потесью (с поносной), с якорем» имеет следующие мотивы: поносную — десять сажен длины дерево и пять вершков в отрубе — он возьмет, поставит на попа (Там же, стр. 80-81, № 6) ; поносная — восемь сажен длиной, так он ее один подымал (Там же, стр. 81-82, № 8,9) ; поносной 7 сажен длины ,перо — 3—4 сажени управляло человек 20, а один управлялся (ФА. Коллекция «О богатырях-силачах», № 17, 29) и т. д., якорь в 18 пудов перетаскивал с носа корму (Предания реки Чусовой, стр. 78, № 1) .

Силач Балабурда своими действиями преодолевает тяжесть труда на погрузке и сплаве барок. Он неотделим от образа железа колоссальной тяжести и от образа гигантской потеси, так же как Минула Селянинович неотделим в представлении людей от своей богатырской сохи. Конечно, силач Балабурда идеализируется народом, так как он воплощает мечты об облегчении тяжелого труда. Он «играючи» работает, он удачлив в работе, работа для него - «легкость». Здесь мы находимся у истоков поэтики образа силача.

Образы силачей в преданиях имеют глубокую этико-эстетическую основу. Они коренятся в трудовой жизни, в труде различных профессий. Силою воображения человек гиперболизирует, заостряет успехи в труде, создавая идеализированный образ, выражающий мечты об облегчении труда и утверждающий силу и профессиональную ловкость рабочих, удачу и успех в труде. В преданиях о сплавной работе—это Василий Балабурда. В преданиях о тяжелой «огневой» работе в кричной — это обжимальщики, молотобойцы, ловко «укрощающие» раскаленный чугун. Так же как Василий Балабурда связан с образом железа колоссальной тяжести и образом гигантской потеси, так и силачи на «огневой» работе имеют в преданиях свои постоянные образы, выражающие трудовое удальство: это раскаленный чугун, это тяжелые чугунины (или гири), которые, не замечая их, в шутку, тянут за собой обжимальщики и молотобойцы.

Эти образы ведут к культу профессии. П. П. Бажов отмечал, что профессии уральских рабочих имеют свою поэтику: «Существовал культ навыков, необходимых в отдельных профессиях... у горняков, у рудознатцев тайна играла большую роль, чем у угольщиков или доменщиков (всякий первый добытчик, открыватель рудника или прииска как-то всегда связывался с тайной): у рабочих прокатных цехов или горняков... следует отметить культ силы подмастерья или могучего забойщика. Этот культ поднимал мастера на сказочную легендарную высоту. А камнерезы, гранильщики имели культ искусства. Это способствовало фольклорным отложениям в уральской рабочей массе» (Выступление на Уральской межобластной научной конференции «Настоящее и прошлое Урала в художественной литературе». – В кн.: П.П. Бажов. Публицистика, письма, дневники. Свердловск, 1955, стр. 48-49). Эти глубоко справедливые мысли подтверждаются и дополняются нашими наблюдениями над силачами в преданиях и связанными с ними предметными образами, выражающими суть специфику того или иного вида труда (поносная, якорь — у сплавщиков; раскаленный чугун — у рабочих кричных цехов и др.). Сами по себе атрибуты труда немного значат, этико-эстетический смысл их раскрывается только путем показа, как сила, умение, профессиональное мастерство людей управляются с ними. В этом сочетании они становятся художественными символами.

Традиция эта идет издалека. Она свойственна русским былинам. Таковы чудесный пахарь Микула Селянинович и его золотая или серебряная сошка, возвеличивающие крестьянский труд. Она свойственна крестьянским преданиям, как национальным, так и русским. Таковы шелковые сети Пери-богатыря, идеализирующие и утверждающие охотничий промысел, его значение. Наши наблюдения над преданиями уральских рабочих различных профессий привели к выявлению следующих образов, художественных символов: силач на сплаве (Василий Балабурда и другие) и потесь (поносная) или якорь; рабочий кричного цеха (молотобоец, обжимальщик) и раскаленный чугун; куренной рабочий — углежог и уголь «черный соболь» (качественный, ценный, редкий). Старатель и необыкновенный самородок (типа «золотой свиньи») — мечта старателей, награда за умелые поиски и «страдательскую» работу.

Есть основания утверждать, что ареал этих образов связан с профессиональными групами сплавщиков, заводских рабочих, углежогов, старателей. Доказательством является локальная связанность преданий с теми населенными пунктами, где распространен данный, вид труда; профессия людей (в настоящем или в прошлом), от которых записано предание, наконец (что с нашей точки зрения особенно примечательно), судьба образов в тех населенных пунктах, где имеют место несколько профессий или которые расположены «на границе» профессий. Поясню это положение. Baсилий Балабурда весьма популярен в преданиях сел и деревень по берегам Чусовой (д. Волегова, д. Мартьянова, с. Илим, с. Сулем и ниже по Чусовой). Встречается он и в преданиях заводских поселков, где жили и сплавщики и заводские рабочие: с. Чусовое (бывший Шайтанский завод,), пос. Староуткинск, а также в заводских поселках, расположенных близко от Чусовой (Висимо-Уткинск, Висим). В тех населенных пунктах, где живет заводское население, предания о Балабурде получают рабочий колорит. В результате отходят на второй план, теряют конкретные реалии мотивы Балабурды — грузчика на сплаве, и рабочего на барке: не указывается характер тяжестей, которые легко носил Балабурда, теряется термин сплавщиков — «потесь (поносная)», заменяется словом «бревно». Зато появляются образы заводских преданий о силачах: «чугунная плита», которую Василий, осердясь, бросил через себя в поединке (Предания реки Чусовой, стр. 82-83, № 12) ; чугунный лом, который богатырь прячет от плотинного (ФА. Коллекция, № 28) .

Идеализированные образы, образы — художественные символы помотают выявить комплекс качеств, навыков, умений, необходимых в той или иной профессии и весьма ценимых рабочими как непременное условие успешной работы. Выяснение этого комплекса качеств, навыков, умений ведет нас к этико-эстетическим представлениям рабочих разных профессий, позволяет восстановить некоторые моменты их социальной психологии в прошлом. Физическая сила, крепость, могутность пенилась рабочими всех профессий, как и вообще среди трудового народа. На «огненной» заводской работе она помотала ворочать пудовую крицу, бить молотом по раскаленному чугуну, превращая его в заготовку для производства железа; на куренной работе — валить лес, пилить и колоть укладывать в кучу, дернить ее; на сплавном деле — спихивать тяжелую барку, грузить ее, налегая всем телом, удерживать потесь, единоборствуя с бешеной горной рекой.

Предания выделяют в особенности профессии кричных рабочих - обжимальщиков, молотобойцев — такие, в которых необходима необыкновенная физическая сила в сочетании с выносливостью к жару, с ловкостью в движениях.

У сплавщиков постепенно складывался культ таких навыков, как физическая сила, быстрота, мгновенность реакции на острую ситуацию, смекалка, находчивость, знание реки во время вешней воды (Предания реки Чусовой. Раздел «О сплаве барок и плотов»).

Старатели, горщики, работа которых не имела постоянных, определенных результатов и, казалось, была подвержена случайности, большое место в представлениях об удачной работе отводили знанию тайны, тайного слова, необыкновенному умению «видеть», «чувствовать» драгоценные металлы и камни (Фольклор на родине Мамина-Сибиряка, стр. 39-40) .

У куренных рабочих-углежогов были свои приметы, признаки, по которым определяли готовность угля в «кучонке», но знание их давалось таким упорным трудом и так ценились опытные углежоги, что постепенно сложился культ внутреннего чутья, интуиции, «живинки в деле». И возник образ—«соболя поймать». Настоящий уголь так же нелегко получить, как поймать черного соболя» (Предания с образом «соболя поймать» вошли в статью автора «Трудовые обряды рабочих дореволюционного Урала по преданиям», принятую к печати в ЛО института Этнографии АН СССР).

В рабочих преданиях Урала очевидно переплетение традиций: национальных (в частности, коми-пермяцких), русских крестьянских преданий. Традиция в рабочих преданиях продолжает свое развитие. На почве рабочих преданий она обогащается новыми сюжетами, мотивами, образами.

§ 4. Предания о силачах Демидове и Петре I.

Царь Петр I и основатель первых металлургических заводов на Урале Никита Демидов (в прошлом Антуфьев) осмысливаются в преданиях как силачи. История связала эти имена: при Петре I на уральских заводах Никиты Демидова началось силами трудового народа металлургическое производство. Из истории фольклора известно, что Петр I осмысливается в разных жанрах преимущественно положительно. Размах, характер деятельности и демократические привычки царя были основанием для этого. Демидовы полновластно распоряжались на Среднем Урале в XVIII в. Людей занимала история быстрого возвышения Демидова, в прошлом тульского кузнеца Антуфьева. Благодаря чему он стал известен, за что царь Петр I дал ему уральские земли? В ответе на вопрос немалую роль сыграло осмысление Петра I и Никиты Демидова как одинаково могутных, выдающихся силачей. Признание Петра I и Демидова силачами, включение их в фольклорный ряд сильных людей — это, конечно, свидетельство положительной оценки их народом. Дело в том, что первый Демидов - Никита обрисован в преданиях как деятельный, энергичный, сильный человек, которому уральская металлургия многим обязана.

Нами записан сюжет «Петр I проверяет силу Никиты Демидова» (мотивы: Демидов сгибает подковку; Демидов переломляет рубль). Рассказчик констатирует: «Сила на силу пошла» (ФА. Коллекция, № 8-а). Следующий этап в развитии взаимоотношений человека из народной среды — кузнеца — и царя Петра I отражается в сюжете: Никита Демидов и Петр I состязаются в силе. Варианты сюжета:

а) Петр разогнул подковы, сделанные Демидовым; Демидов выдавил серебряный рубль, сделанный Петром (в смысле: государством) (Там же, № 8-б) ;

б) Петр сломал подкову, сделанную, Демидовым; Демидов согнул рубль, данный Петром. Петр не мог сломать подкову, сделанную Демидовым; Демидов не смог согнуть 5 рублей, данные Петром (Фольклор на родине Мамина-Сибиряка, стр. 57, № 49) ;

в) Петр I разогнул подкову; Демидов порвал золотой рубль, как бумажный (Там же, стр. 57, № 50) . Эти действия происходят в одно время, в определенной последовательности. В одном из вариантов сюжета действия, одинаковые по проявлению идентичных качеств, происходят в разное время;

г) Демидов разогнул подковы; Петр I бревна таскал на плече при строительстве Петербурга (Там же, № 48).

Во всех четырех вариантах сюжета рассказчики делают одинаковый вывод, слегка варьирующий в стилевом выражении:

а) «Значит, у обоих была силенка».

б) «Оба проворные, оба здоровые».

в) «Демидов и Петр силачи были».

г) «Оба были очень сильные».

Ни один из последующих Демидовых не изображен в традиции преданий о силачах. Наблюдения над психологией рассказчиков в процессе передачи преданий показывают, что образ Петра I прочно вошел в традицию преданий о силачах. О Петре I вспоминают, когда рассказывают о силачах. Так, Н. Ф. Цыганов (1876 г. рожд., пос. Староуткинск Шалинского района Свердловской области, 1963 г. записи) рассказал о Василии Балабурде немало традиционных мотивов, подтверждающих его силу и прочие необыкновенные свойства, а затем сразу начал предание о Петре I и кузнеце: «Петр I тоже силач был»... (и. т. д.) (ФА. Коллекция, № 7) . Рассказчик употребляет один мотив для характеристики силы Балабурды и Петра мотив эпический по своему характеру. Примечательно, что мотив варьирует в зависимости от того, о ком идет речь: о Балабурде или о Петре. Следователь он употреблен не механически. О Балабурде: «Придет в кабак, всех раскидает; поймает одного за ноги и всех выбьет...» (Там же, № 15) . О Петре I:

«Когда Полтавский бой-то был, он ведь сам в бой шел, впереди всех. На штыке кого наколет и бьет им всех...» (Там же, № 7).

Записаны нами и такие тексты, в которых Петр I оказывается побежденным. В сюжете «Кузнец и Петр I» Петр силен, он разгибает подкову, но мастерство и умение кузнеца выше. Он сковал такую подкову, которую Петр не мог разогнуть (Там же) . В связи с этим уместно вспомнить, что на Урале распространенно предание о единоборстве Петра I с драгуном, единоборстве, в котором «драгун-то и положил его». «Драгуну он ничего не сделал за это, хотя и царь был. Добровольно дал согласие, сам. Ведь тут не вражеские дело было, полюбовное. Только он почувствовал, что есть люди сильнее его» (Фольклор на родине Мамина-Сибиряка, стр. 28). Человек из народа (кузнец, драгун) превосходит царя в профессиональном мастерстве, в силе. О том, что сюжет, в котором Петр оказывается побежденным, уходит корнями в XVIII в., свидетельствует песня о единоборстве царя Петра I с солдатом, записанная нами в 1968 г. Текст песни публикуется впервые:

Как сказать ли вам, братцы,

Про старо житье,

Про старо житье

Старопрежнее.

Про царя-то, царя —

Императора?

Что наш государь

По полками гулял,

Борца спрашивал:

«Что нет жо ли, братцы,

Побороться бы с кем,

Распотешиться?

Что кто меня поборет —

Буду жаловати,

Что кто же не поборет —

Голова казнить

Что выскочил мальчишка —

Молодой глуздарь,

Молодой глуздарь

Да лет шестнадцати,

Да лет шестнадцати.

На семнадцатом.

Еще наш государь

Крепко за ворот брал:

Что стоит же мальчишка

Не шелохнется,

Его буйная головка

Не ворохнется.

Еще наш государь

На колени стал,

Борцу честь воздал:

«Еще чем тебя, мальчишка,

Буду жаловати,

Городами-то ли,

С пригородками,

Все селами-то ли,

Со приселками,

А еще же дарю

Золотой казной».

«Не надо же мне

Золотой казны,

Царь-государь,

Отпусти домой.

Отпусти меня домой

К отцу-матери родной.

К отцу-матери родной,

Да к красным девушкам».

(Каждая строфа песни повторяется дважды. Записано Т. Ленковой и В.П. Кругляшовой в д. Голендухиной Режевского р-на Свердловской области в 1968 г. от Т. С. Голендухина, 1886 г. рожд. Он рассказывает: «Слышал от деда – Матвея Антропова, ему было 80 лет, а мне лет 15. Деде был мастеровым в Точильном Ключе (Точилке) – (название деревни – В.К.). Старики говорили, что жители Точилки были проиграны в карты, работали везде на рудниках. Работал я каталем на болоте (возле Алапаевска), в Нейво-Шайтанке (Сусанне), возле Нижнего Тагила в Горбуновском торфянике. Среди стариков-местеровых слышал эту песню. Собирались в круг после работы. Жили в бараках. Наши старики в Голендухиной тоже пели»).

* * *

Предания о силачах-рабочих разных профессий бытуют и в наши дни, они далеки от угасания. Основанием для этого является комплекс причин. Велико познавательное значение рассказов, в которых повествуется о прошлом, о производстве и людях прошлого; немалую роль играет то обстоятельство, что речь идет о местных людях, порою о предках живущих сейчас семейств (о деде, прадеде своем или знаемых людей) — это повышает интерес к рассказу, местный патриотизм сохраняет традицию преданий. Несомненно важно еще и то, что рассказывается о людях определенной профессии: исчезнувшей в наши дни (сплавщики, углежоги) или имеющий и поныне место в производстве. Раскрываются особенности профессии, показываются ее трудности: «вот как тяжело было, а ведь работали. Силачи-то легко справлялись, а простым-то людям каково приходилось». Рассказы о силачах популярны на горнозаводском Урале наших дней, где живет поколение физически сильных, могутных сталеваров, прокатчиков, строителей мощных машин, шахтеров.

Предания о силачах на Урале являются составной частью преданий мирового фольклора о силачах, богатырях. Они свойственны повествовательному эпосу всех национальностей. На Урале они, как видно из предыдущего исследования, имеют свою, горнозаводскую специфику.