Книги >
Вера Петровна КРУГЛЯШОВА
ЖАНРЫ НЕСКАЗОЧНОЙ ПРОЗЫ УРАЛЬСКОГО ГОРНОЗАВОДСКОГО ФОЛЬКЛОРА
ГЛАВА 7. О ЕРМАКЕ И ПУГАЧЕВЕ
§ 1. Содержание образа Ермака и развитие цикла.
Предания о Ермаке Тимофеевиче составляют самую старшую группу уральских собственно исторических преданий о конкретном лице и событии. Они возникли на основе событий 70-х — 80-х годов XVI в. и упрочились в устной традиции в первой половине XVII в., как свидетельствуют летописные источники того времени (Интересным источником, обильно содержащим предания, является летопись Сибирская краткая Кунгурская. По мнению С.В. Бахрушина, одного из первых ее исследователей, она основана «в значительной степени на изустном предании». (Очерки по истории колонизации Сибири в XVI - XVII вв. М., 1928, стр. 30; о летописи – стр. 26-30). Е. Дергачева-Скоп доказательно называет «нижнюю» и «верхнюю» временные границы создания летописи»: не ранее 1623-1624 гг. и не позднее 40-х годов XVII в. (Из истории литературы Урала и Сибири XVIII в. Свердловск, 1965, стр. 98-99). В.В. Блажес «вычленил» ермаковские предания из текста (Ермаковские предания XVII в. в составе Кунгурской летописи. – В сб.: Вопросы русской и советской литературы Сибири. Новосибирск, 1971, стр. 45-47). Характер образа, соотносимого с конкретно исторической тематикой, обусловливает возможность развития сюжетов в определенном направлении, а также отбор и повторяемость сюжетов. Разработка образа народом ведет к работе над сюжетами произведений и пополнению ими цикла преданий.
Собственно исторические предания довольно обстоятельно изучены в советской фольклористике на материале как общерусском, так и региональном, в исследованиях (по хронологии публикаций) А. Н. Лозановой, В. К. Соколовой, В. П. Кругляшовой, Л. С. Шептаева, Л. Г. Барага, А. И. Лазарева, В. В. Блажеса (Ермаковским преданиям посвящена обстоятельная кандидатская диссертация В.В. Блажеса: «Народная проза о Ермаке (уральский вариант XVI - XX в.)». В работе выявлен и проанализирован сюжетно-тематический состав преданий о Ермаке; Он же. Уральские предания о Ермаке. – В сб.: Вопросы теории и истории литературы. – «Уч.зап.Нижнетагильского пед.ин-та». 1969, № 107, стр. 171-188).
В нашу задачу не входит специальное рассмотрение казачьего фольклора о Ермаке. В фольклористике утвердилось мнение, что в целом песенный и прозаический фольклор о Ермаке отличается тем, «что в нем впервые с такой силой предстал образ героя, выразившего освободительные настроения широких масс. Ермак открывает в русской народной поэзии значительный ряд героических образов, среди которых мы находим Разина и Пугачева» (М.О. Скрипиль и Б.Н. Путилов. Исторические песни о Ермаке. – В кн.: Русское народное поэтическое творчество. Очерки по истории. М.-Л., 1953, стр.325). В песнях и преданиях казачества Ермак предстает героем социальной борьбы. Белинский, анализируя казачьи исторические песни о Ермаке, отметил силу и благородство героев этих песен и их стремление «искать какого бы то ни было выхода из тесноты и духоты на простор и приволье души» (В.Г. Белинский. Собр.соч. в 13 т. Т. 6, стр. 474).
Уже в старшем слое уральских преданий о деятельности Ермакa на Волге основным содержанием образа Ермака является социальная борьба. Ермак в них противостоит официальной власти. Его разбойная деятельность имеет оппозиционный характер: грабит купеческие караваны, нападает на «кызылбашских послов». В преданиях ему противостоят царские войска, под их напором ермаковцы уходят с Волги.
Появление Ермака на Урале сопровождается, по преданиям, конфликтом социального плана: он сталкивается с богатым солепромышленником Максимом Строгановым. Конфликт достигает предельной остроты, ермаковцы грозятся убить хозяина Камско-чусовской вотчины. Они угрозами, силой берут у Строганова снаряжение и продовольствие для похода в Сибирь: «А въ походъ Ёрмакъ на струги дружине своей у Максима взимая с пристраст i емъ, а не вовсе въ честь или взаймы, но убити хотеша и жита его разграбить и домъ его и при нем живущих разорити въ конецъ и приступи къ Максиму гызомъ» (Летопись Сибирская краткая Кунгурская. СПб, 1880, статья 7). Максим Строганов, «страхом держим» выдал требуемое Ермаку. В этом конфликте, в подобном изображении начала деятельности Ермака на Урале проявилась традиция образа Ермака как борца с представителями официальной власти.
В преданиях о походе в Сибирь по уральской и сибирской земле Ермак выступает покорителем и завоевателем неизвестной (мало известной) земли. Это новый аспект образа Ермака, но не новый аспект фольклора. Предания о Ермаке-завоевателе при своем возникновении и развитии опираются на традицию не только русских, но и преданий других народов, привлекаются «бродячие» сюжеты и мотивы (Этот процесс типологический. Примером может служить фольклорная судьба завоевателя древних веков – Александра Македонского. См.: Е.А. Костюхин. Александр Македонский в литературной и фольклорной традиции. М., 1972, стр. 103-173).
В основе действий Ермака — борьба. Старшие предания в этой группе имели в своей основе вполне реальные события отношений Ермака с народностями Урала, у которых Ермаку приходилось брать продовольствие и одежду. В сюжетах преданий отложились факты борьбы Ермака с вогуличами (манси). Выше нами отмечалось, что народное сознание при осмыслении новых жизненных ситуаций опиралось на фольклорную, в частности, былевую традицию, возникали ассоциативные связи (сюжет «Силач-манси и Ермак» в разделе «Предания о богатырях-силачах»). Следствием реальных событий была и татарская тема. И ее воплощение в преданиях опиралось на фольклорную традицию. Дело в том, что тема татар в истории уральских (и общерусских) преданий заняла свое место безотносительно к Ермаку и значительно раньше возникновения ермаковских преданий. Об этом свидетельствуют чердынские и Соликамские предания, услышанные В. Н. Верхом во втором десятилетии XIX в., связанные с селениями и городами Чердынской земли—Уросом, Искором, Соликамском. В сюжете преданий отразились набеги татар и отражение набегов. Вполне вероятно бытование подобных повествований и в причусовских землях, бывших ареной борьбы (в доермаковское время) между строгановскими отрядами и зауральскими аборигенами, в том числе и татарами. Таким образом, имелась местная традиция преданий. Следует иметь в виду также, что образы татар в преданиях могут быть результатом проявления общерусской эпической традиции. Если в Соликамских преданиях повествуется о действительных набегах нагайских татар на город (один из них был в 1551 г.), то в преданиях Уроса и Искора дает себя знать, по всей вероятности, эпическая традиция, идущая от времени татаро-монгольского ига. Есть мнение, что на Урос и Искор наступали русские отряды (1472 г.) (В.Н. Берх. Путешествие в Чердынь и Соликамск, стр. 93). Национальная политика царского правительства вела к тому, что отношения между народностями были не всегда мирными, вражда сознательно разжигалась. В этих условиях предания о столкновении продолжали бытовать. В наши дни заметно определенное угасание повествований на эту тему.
В преданиях первой половины XVIII в. продолжается изображение борьбы Ермака-завоевателя. Таков сюжет о столкновении ермаковцев с татарами на реке Нейве (Г.Ф. Миллер. История Сибири, стр. 105) , сюжет о столкновении с татарскими князцами (Там же, стр. 111) . В этих преданиях выявляются уже мотивы кладов. Ермак победил князцов, получил много добычи и закопал в землю при впадении Туры в Тобол. Фольклорная гиперболизация заметна в предании о сражении с Маметкулем: ручьи крови, горы трупов, на лошадях не пробраться (Там же, стр. 114) .
Победа ермаковцев объясняется то вполне реалистически: Ермак был хитер, догадлив, приказал ружья и пушки зарядить одними пыжами, а при втором нападении — пулями и ядрами. Это обеспечило победу. То с помощью фантастических мотивов: ермаковы казаки умели заговаривать, поэтому пушки Кучума оказались для них безвредны (трансформированный мотив «особого слова», характерный для преданий о «вольных людях»).
В создании фольклорного Ермака Тимофеевича па ранних ступенях развития преданий проявились религиозно-легендарные мотивы. Суть их в следующем: Ермаку-воину помогает святой. В частности, религиозный налет имеет фольклорный мотив неуязвимости героя: казаки неуязвимы, стрелы не причиняют им вреда, так как впереди казачьего войска шло знамя с изображением Христа.
Образ Ермака — воина-завоевателя складывается в уральском фольклоре в ту пору, когда была жива традиция ранних, в значительной степени, мифологических преданий. Естественно поэтому, что Ермак борется с волшебными людьми, загоняя их в гору В.И.Немирович-Данченко. Кама и Урал, стр. 137). Место волшебных людей в варианте сюжета занимает легендарная Чудь (Там же, стр. 141-142) . Но функция образа везде одна и та же: герой борется против врагов.
В фольклорной биографии Ермака имеются контакты с фольклорной биографией других героев. Так, о Чингизхане в татарских преданиях рассказывалось, будто он произошел от незнатной породы, начало известности его приписывают разбойничеству, определяют его профессию (Г.Ф. Миллер. История Сибири, стр. 43-44).
Одновременно с аспектом «Ермак — завоеватель Сибири» в уральском горнозаводском фольклоре развилось социальное содержание образа. Предания о Ермаке — атамане волжской вольницы оказались созвучными свободолюбивому, активному в социальных устремлениях горнозаводскому фольклору. Аспект — Ермак — борец за социальную свободу народа — становится постепенно ведущим в горнозаводских преданиях. Образ Ермака на этом пути стал героическим. Подобная трактовка образа поддерживалась непрекращающейся борьбой горнозаводского населения за свободу. В свете подобно по содержания образа Ермака трансформировались, начиная с XVIII в., сюжеты ермаковских преданий XVI—XVII вв. Одновременно с этим процессом протекал процесс прикрепления к Ермаку тех сюжетов и мотивов, центральные образы которых переплетались с образом Ермака в народном представлении, были близки ему. Обратимся, к примеру трансформации более ранних сюжетов.
Возьмем сюжет: железную цепь перекидывают через реку, чтобы удержать врага. В летописи событие представлено следующим образом: «...поплыша вниз по Тоболу, июня в 29 день, и доплы до урочища Караулного Яру; ту бе на Тоболе место узкое. Кучюмляне же оградиша чрез цепи железными, яко да удержит вся струги и казаков убиют. Бе же тут город опасной Кучюмов есаула Алышая, и ту бишась три дни, день и ночь, нещадне. Казацы же одолеша и цепи разломаша и проплыша с кусты таловыми» (Летопись Сибирская краткая Кунгурская, стр. 10, ст. 38). Г. Ф. Миллер сам слышал рассказ по прошествии примерно полутораста лет со дня события, от жителей деревни Караульный Яр. В его пересказе есть детали, новые по сравнению с источником X VII в.: железная цепь разорвалась от множества судов; название деревни Караульный Яр произошло от этого события («от караулу татар») (Г.Ф. Миллер. История Сибири, стр. 111-112). Мотив предания XVIII в. — «...и проплыша с кусты таловыми» разросся к XVII в. в самостоятельный сюжет о хитрости и воинской смекалке Ермака. В XIX в. сюжет обнаружен в преданиях горнозаводского Урала (на территории бывш. Тагильского горного округа). По месту действия он «приблизился» и связан с утесом Караульным на реке Тагиле: «Есть предание, что название это получил он от бывшего на этом месте караула прежних обитателей, стерегших здесь Ермака с казаками и что река Тагил тогда преграждена была цепью, чтобы остановить героя с отважной его дружиной: но Ермак военной хитростью избегнул поражения, разогнал неприятеля и напором судов разорвал цепь» (Ир. Рябов. Несколько слов о древностях, находящихся Верхотурского уезда в округе Нижнетагильских заводов. – «Пермские губ.ведомости», 1855, № 28). В XX в. (по имеющимся у нас материалам) сюжет «перешел» по месту действия на р. Чусовую. Это не механическое перемещение, а результат изменения содержания образа: Ермак — воин-завоеватель стал участником социальной борьбы. В этих преданиях Ермак преграждает реку цепью (в варианте — канатом), чтобы перевернуть барки богатых заводчиков с железом, с рудой, идущие вниз. Традиционный для ермаковских преданий сюжет, раскрывающий Ермака, как завоевателя, изменился вследствие изменения характера образа. Основным содержанием стала борьба за социальную свободу, защита бедных, угнетенных людей, расправа с угнетателями. В зависимости от такого содержания наметилось сюжетное развитие преданий о Ермаке, большую роль в которых играли сюжеты разинского фольклора. Ермак в преданиях встал в один ряд со Степаном Разиным, с «вольными людьми» уральского горнозаводского фольклора.
Записанные предания показывают, что фольклорные образы Ермака и Разина в народном сознании близки друг к другу как родственные по своей социальной сущности. Эта близость приводит к тому, что Ермак и Разин в преданиях рисуются иногда сподвижниками, товарищами по борьбе; к их именам прикрепляются одинаковые сюжеты и мотивы, которые в каждом конкретном случае могут переосмысливаться в соответствии с исторической основой образа. Так, предание о Ермаке-кашеваре в ряд моментов совпадает с волжским преданием «Об Ураковом бугре». В первом из них — Ермак, во втором — Разин — оба еще подростки, состоят в шайке разбойников в качестве кашеваров. В предании «Об Ураковом бугре» рассказчик делает упор на столкновении Разина с Ураком. При этом Разин обнаруживает такие качества, как прозорливость и неуязвимость, благодаря которым он одерживает верх над атаманом и становится на его место. В предании о Ермаке-кашеваре Ермак «набирается ума-разума», находясь в «артелке разбойников», которые нападают на «купцов с товаром», да «золотоносчиков», затем набирает себе людей и с «новой артелкой» отправляется в Сибирь. Предание примечательно наличием таких реалий, которые указывают на уральское его происхождение: демидовский пруд, по которому надо плыть, чтобы добраться до пещеры, где Ермак когда-то кашеварил, глухие «дикие места» и Чусовая, по которой Ермак «подавался в Сибирь». В другом предании рассказчица называет в качестве товарища Ермака «Стеньку Разина, Ваньку Каина, Гришку Отрепьева». Окружение Ермака такими сподвижниками имело место и в произведениях уральского дореволюционного фольклора. В записи П. Н. Рыбникова от захожих крестьян Пермской губернии Екатеринбургского уезда «правой рукой» Ермака является Степан Разин, а за ним «Ванька Каин, Иван Мазепа, Гришка Отрепьев». Именно Разин подает Ермаку мысль, как обмануть врага и добиться победы. Подсказанная Разиным хитрость принесла успех общему делу: Ермак переловил татар. В записанном нами предании рассказчица не только называет окружение Ермака, она пытается разобраться в социальном характере деятельности названных ею лиц. По всей вероятности, в своем рассказе она идет не только от фольклорной традиции, а и от ежегодных церковных «анафем» в дореволюционной России. В число анафеметвуемых Церковь — верная служанка самодержавия — включала и вождей крестьянских восстаний феодальной эпохи — Степана Разина и Емельяна Пугачева. Рассказчица говорит о совместной деятельности Ермака и Разина, а отсутствие Ермака в числе имен, проклинаемых церковью, объясняет тем, что Ермак умер своей, а не насильственной смертью. В целом же подобное смещение социальных и исторических основ фольклорных образов (Каин, Мазепа, Григорий Отрепьев — сподвижники Разина и Ермака) очень интересно как показатель процессов, происходящих в народном историческом сознании.
В формировании идейно-художественной сущности преданий значительную роль играли литературные источники, прежде всего, дума К.Ф. Рылеева «Смерть Ермака». Строки этого стихотворного произведения или органически включаются в текст предания или звучат в конце, как бы подводя итог сказанному.
Одним из источников, питающих ермаковские предания, служит кино. Фильм «Сказание о земле Сибирской» (сценарий Е. Помещикова и Н. Рожкова, режиссер-постановщик И. Пырьев) привлекается рассказчиками при передаче обстоятельств гибели Ермака. Вспоминают также и картину В. И. Сурикова «Покорение Сибири Ермаком».
§ 2. Формирование героического образа (на материале пугачевских преданий).
Народным героем выступает в уральских преданиях и Емельян Пугачев, предводитель крупнейшего восстания в феодально-крепостнической России. Наблюдения над образом Пугачева ведут к выявлению тех процессов, с помощью которых создается в преданиях героический образ деятеля социальной борьбы.
Через указы, манифесты, письма сам Пугачев в период восстания распространял легенду о своем царском происхождении. Версия о причинах изгнания «царя», будучи осмыслена народом, начала претерпевать изменения.
Горнозаводское население Урала, восприняв легенду, продолжает развивать, уточнять ее классовую сущность: в изгнании «государь» «...разведывал тайно обиды и отягощения крестьян от бояр и заводчиков и еще, было де, хотел три года о себе не дать знать, что жив, но не мог претерпеть народного разорения и тягости и принужден себя объявить» (Пугачевщина, т. 2, стр. 346. Показания приписного к Юговским заводам с. Троицкого крестьянина Семена, Трифонова сына Котельникова). «Царь» и в изгнании «разведывал» их и «объявился» потому, «что притеснения и издевательства бояр и заводчиков» довели народ до крайнего «разорения» — таков социальный смысл народных толков. Нетрудно метить связь их с царистскими иллюзиями народа в XVIII в. надеждами на «своего», «хорошего», «мужицкого» царя, которому противопоставлены бояре и заводчики.
Подобные слухи имели место не только среди русского, но среди башкирского населения Урала.
Уральское казачество по-своему начинает переосмыслять легенду. Правда, «царь-батюшка» тоже выступает против бояр, но мотивировка его выступлений и борьба иная: не за народные страдания, а за свою обиду стремится он рассчитаться с боярами, «за то, что они свергли его с престола и довели до нещастного странствования...», им движет чувство личной мести, лишен яркой социальной окраски. Есть и другие мотивировки борьбы Пугачева с боярами, имеющие более четкую социальную устремленность, как, например, вопрос об отношении к расколу. Так была намечена специфика развития образа Пугачева в творчестве уральского горнозаводского населения и в творчестве уральских казаков.
Имеющиеся материалы не дают возможности проследить, когда в народное осмысление Пугачева как своего, «мужицкого» царя стали проникать более четкие представления о нем как о борце за народные интересы. Прежде всего, выясняется, что представление о Пугачеве-«царе» в горнозаводском фольклоре, современном восстанию, уже включало некоторые из тех черт, которые в дальнейшем составили основное содержание образа, а именно: близость к народу, стремление облегчить его жизнь, расправа с угнетателями и др. (ср. показания крестьянина Котельникова). Народ уловил основное в легенде, распространенной самим Пугачевым: появившийся в уральских степях человек идет в защиту народа против заводчиков и прочих угнетателей, он не дает народ в обиду, призывает расправляется с притеснителями и обещает вольную жизнь. Это и составило основное содержание образа Пугачева в народном творчестве горнозаводского Урала.
В фольклорном образе Пугачева легко обнаруживается его историческая основа. В преданиях исторически правдиво зафиксированы основное направление борьбы — против бар-помещиков, дворян-заводчиков, царских чиновников, и социальный смысл ее — за трудовой народ и его интересы. Определяющей чертой образа является тесная связь с народом. Если «вольные люди» в своей одиночной борьбе против эксплуататоров пользуются, главным образом, моральной поддержкой трудового народа, если Ермак и даже Степан Разин народных преданий опираются на сравнительно небольшую количественно «вольницу», «дружину», то Пугачев в своих действиях опирается на значительно более широкие народные массы, которые не только морально поддерживают его, но и активно действуют сами. Пугачев — предводитель восставшего народа. По тесной связи с народом, по силе выражения народных интересов Пугачев в уральском дореволюционном фольклоре выделяется из образов борцов за социальное освобождение. Подобное изображение Пугачева свидетельствует о выросшем народном самосознании, о сильной стороне его в попытке разрешить вопрос о взаимоотношениях восставшего народа и вождя.
Народные предания горнозаводского Урала утверждают ведущую роль Пугачева в деле руководства восстанием. В них не идет речь о роли военной коллегии и яицких казаков. В подавляющем большинстве произведений Пугачев присутствует сам, лично, от него исходят активные действия. В тех же преданиях, где повествуется не о нем, а о Белобородове, Анис-Кызым и других участниках, он играет роль возбудителя народной энергии. Это свидетельствует об уровне развития народного исторического самосознания, уже отразившего тесную связь восставшего народа и вождя, но отдающего последнему во всех случаях инициативу активных действий.
Пугачевский фольклор прошел долгий путь своего развития. Образ Пугачева явился средоточием поэтических мотивов, воплотивших свободолюбивые чаяния горнозаводского населения. Развитие его шло под влиянием преданий о «вольных людях», рабочих-мстителях, Ермаке. В результате образ поднялся на уровень героического, Воплотившего лучшие черты национального характера.
С образами «вольных людей» роднит Пугачева ненависть к угнетателям и расправа с ними во имя блага народа. Если Рыжанко расправляется с заводчиком Ширяевым не самолично, а собирает «на заводе тайно еще шестерых — все, как надо обговорили» (Е.М. Блинова. Тайные сказы рабочих Урала. М., 1941, стр. 9) , то Пугачев творит правый суд над сотнями притеснителей народа при активном участии самих народных масс. Он «громит власть по заводам», «дворян и попов вешает», осуществляя этим затаенные чаяния масс народа о расправе с эксплуататорами. Социальную опору Пугачева составляет весь восставший трудовой народ.
«Вольные люди» отдавали захваченное у богатых заводчиков: добро беднякам. Рыжанко после убийства Ширяева «...в подвалы подземные спустился, выпустил, кто цепями железными к колодкам каменным прикованы сидели. Оружье там которое, золото и добро барское все крестьянам да рабочим поотдавал» (Там же) . Подобно Рыжанко, и Криволуцкий (герой вольнолюбивых сибирских легенд) «...храбр и добр. Он делится с бедняками своей добычей, снабжает бергальских детей одеждой. Он накормил за счет церковной казны голодающих. Он — друг бедняков и враг богачей» (А.А. Мисюрев. Легенды и были. Новосибирск, 1940, стр. 28). Пугачев тоже друг народа, но в отличие от «вольных людей» он отдает не только добро в узком смысле слова (одежду утварь, золото), но дарует основное для крестьянина — свободу от помещика и землю, желанное для крепостного рабочего свободу от заводской каторги. Он — предводитель огромной армии повстанцев, осуществляющей законные требования народа, этом — истоки героизма образа.
Все признаки, определяющие положительные образы фольклора, в героическом образе Пугачева достигают наибольшей интенсивности выражения. Положительные герои русского фольклор обычно бескорыстны в своем стремлении помочь народу. «Вольные люди» лишены жадности к золоту, к богатству. Рыжанко из огромных богатств Ширяева «...себе взял только золота самородок, да камни-самоцветы красоты невиданной, и тайный плант из золотой шкатулки вынул» (Е.М.Блинова. Тайные сказы рабочих Урала, стр. 9). Пугачев все взятое у богачей отдает народу, а то, что не успел отдать — спрятал в землю, и лежит оно там «пугачевскими кладами». Образование этих кладов предания относят большей частью к периоду отступления Пугачева. Открытие «кладов» и пользование ими предания связывают с социальным освобождением трудового народа. Для своих потомков прячет в землю отобранные у эксплуататоров богатства. Налицо углубление образа в сравнении с «вольными людьми». Пугачев заботится не только о настоящем трудового народа, но и о будущем его.
Необычайной социальной яркости достигает по отношению к Пугачеву очень древний в фольклоре и литературе художественный прием помощи природы положительному герою. Ермак приносит жертву реке Ик для получения помощи от нее: бросает в нее золото, драгоценности, царевну Алмаз (В.И.Немирович-Данченко. Кама и Урал, стр. 87). Река помогает герою. А Пугачеву природа сочувствует и помогает ему без какой-либо специальной «умилостивительной» жертвы с его стороны. Предание, записанное на Белорецком заводе, включает такой интересный и очень показательный мотив: «...в то время, как Пугачев пошел отсюда, вся земля дрогнула, поднялась — и речка Кухтур ушла под землю... вся природа не хотела его отпускать, а река ушла под землю, чтобы не могли из нее напиться те, кто преследовал Пугачева» (Н.П. Колпакова Новые записи рабочего фольклора на Южном Урале. – «Уч.зап.Ленинградского ун-та», 1941, № 81.). Подобное отношение природы характеризует в фольклоре только наиболее любимые народом героические образы. Поэтические образы дрогнувшей, поднявшейся земли, ушедшей под землю реки, выражают глубочайшую скорбь, охватившую людей после разгрома Пугачевского восстания.
Положительному герою в фольклоре помотает и «тайная сила», олицетворяющая силу, мощь и богатство природы. М. А. Батин, рассматривая сказы П. П. Бажова, подчеркнул, что положительных героев сказов «...оберегают представители «тайной силы», распоряжающиеся «земельными богатствами». «Тайная сила» помогает выбиться из крайней нужды своим любимцам — людям труда, людям с чистым сердцем...» (М.А. Батин. Творчество П.П. Бажова. Свердловск, 1953, стр. 90) . «Тайная сила» не только на стороне честных тружеников, нравственно здоровых людей. Она и на стороне борцов за свободу угнетенного народа. По народным преданиям, зарытые в землю клады должны охраняться: или казненная голова стережет их, или глубокие омуты скрыли их и не отдают. Клады Пугачева стережет «тайная сила». Она не подпускает к ним алчных людей, стремящихся к личному обогащению. В полевском предании «Девка-Азовка» сама Азовка—олицетворение богатства и силы природы — охраняет пугачевское добро. Этот образ имеет огромный социальный смысл: дело освобождения народа настолько значительно и необходимо, что даже олицетворенные силы природы грустят об ушедшем Пугачеве Азовка ждет возвращения Пугачева, а до этого времени стережет его богатства. Это выражало народную мечту о социальной свободе, при которой все земные богатства будут принадлежать народу. В образе Пугачева художественный прием помощи герою «тайной силы» достигает наивысшего в дореволюционном фольклоре развития.
Смерть Пугачева в народных преданиях трактуется различно. Среди толков, ходивших после казни Пугачева, распространен был слух о том, что не Пугачева казнили, а другого, а Пугачев жив. В одних преданиях Пугачева отпустили на свободу, так как «Панин признал его за государя Петра III». (Здесь Пугачев выступает под своим именем и говорится, что он, «соединившись с яицками казаками и киргиз-кайсаками, идет на Оренбург прежним бунтом», или, что «он не умер, а ушел в числе 12 тысяч в Крым, где и находится сейчас».
Бессмертие Пугачева — это один вариант его судьбы, отразившийся в народных преданиях. Другой вариант связан с признанием гибели Пугачева. Однако ни в одном предании не идет речи о поимке Пугачева врагами, тем более о его казни. Народное сознание не мирится с подобным насилием над любимым героем.
К образу Пугачева прикрепляется предание ермаковского цикла о гибели в воде, и это очень показательно: Ермак в годнозаводском фольклоре по популярности своей не уступает Пугачеву, причем популярность связана с осмыслением его как борца за свободу угнетенного народа (а не только как покорителя Сибири). Известная общность содержания того или другого образа в народном сознании обусловливает прикрепление сюжетов ермаковского фольклора к пугачевскому.
О Ермаке: «Вот он отправил лодки с чучелами по Иртышу, сам пошел с войском в обход окружать их (татар. —В. К.), напал на них, много побил А потом лег спать, а татары на него сонного напали. Он сам в кольчуге был а кольчуга-то двенадцать пудов — никакое оружие не прошибало. В этой кольчуге и бросился в Иртыш — кольчуга-то тяжелая, да пять пудов одна шляпа была. Так и погиб...».
О Пугачеве: «Вот пришел он к нам и сказал старикам, чтобы кто хочет — за ним шли. Ну, многие старики шли. А за ним — погоня. Солдаты бежали — ловить Пугачева и его войско. Пугачев стал спасаться — бежал к морю. Была на ем чугунная рубашка. Никак ту рубашку пулей прострелить нельзя было. Как догнали его у моря, стали стрелять в него, да не убили. Он хотел в лодке спастись. Прыгнул в лодку — да не попал. Упал в воду — потонул. Так и потонул. Не поймали его».
Общими для преданий являются мотивы кольчуги — чугунной рубашки, надетой на героя, и гибели его в воде. Гибель Ермака вызывает в преданиях эмоции печали, сожаления, досады: «...Так и погиб. Татар-то тысячи были, а этих-то, может, сотни — где же здесь? Тайно ведь напали, на сонных. Может, в дружине кто из татар был — вот и подвел. Так вот и погиб, бедняжка...» «...А все-таки Ермак хоть и боек был, а прозевал. Пошто они уклались спать все, а часовых не оставили? Теперь бы так не сделали...». (Записано в д. Верхняя Баранча Кушвинского района Свердловской обл. Л.Б. Кругляшовым от Н.М. Вольнова, 89 лет в 1949 г. – Архив автора).
Горечь утраты Пугачева, осмыслена через величественные образы. Протестует вся природа — «земля дрогнула, поднялась, а речка Кухтур под землю ушла...» Сама Девка-Азовка грустит, охраняя Пугачевское добро. Более сильных образов для выражения народной скорби дореволюционный горнозаводский фольклор не знает. Они перекликаются с плачем по Пугачеву, записанному на горнозаводском Урале:
«Емельян ты наш, родной батюшка!..
На кого ты нас покинул.
Красно солнышко закатилось...
Как остались мы, сироты горемычны,
Некому за нас заступиться,
Крепку думушку за нас раздумать...»
(А.Н. Лозанова. Песни и сказания о Разине и Пугачеве. М.-Л., 1935, стр. 186).
Образ Пугачева в преданиях развивается в основном в плане реалистическом. Этим он отличается от образов «вольных людей», Степана Разина, характерной чертой которых является наличие фантастических элементов. А. Н. Лозанова так объяснила социальную основу этого явления в фольклоре о Пугачеве: «Защита и избавление от эксплуатации настолько жизненно необходимы, что требуют от рассказов реалистического плана. Здесь нет сказочных элементов: встречается лишь гиперболизация бытовых черт, и она только подкрепляет жизненность стремлений, которыми живут массы. Поэтому предания складываются не в сказку или легенду, а в рассказ о близком, почти семейно-дорогом человеке. В этом специфика фольклора о Пугачевщине». Наблюдения над уральским горнозаводским фольклором о Пугачеве подтверждают это положение.
Содержание и характер образа Пугачева сближают его с образами рабочих-мстителей в преданиях уральского фольклора. Рабочие Пузанов («Обушники»), Иван («Расчет»), Степан («Блюмовский разрез») выступают воплощением справедливой мести не столько за свои личные, сколько за общие рабочие обиды. Общее негодование рабочие выражают в смелом поступке — убийстве управляющего завода, смотрителя на прииске, приказчика. Сильна их связь с народом. Рабочий осознает себя выступающим от имени народа, и народ ему помогает. В отличие от «вольных людей» рабочий-мститель обрисован в реалистическом, а не в легендарном плане. Это обстоятельство в особенности сближает образы рабочих-мстителей с образом Пугачева. Подобно Пугачеву, люди типа Пузанова воплощают качества положительного фольклорного героя: трудолюбие, работоспособность, смелость, силу, моральную чистоту. Только в образе Пугачева качества положительного героя достигают наибольшего развития, так как он является не рядовым рабочим-мстителем, а вождем народа, поднявшегося на борьбу. Он явился новым и более высоким этапом развития образа героя освободительной борьбы в уральском дореволюционном фольклоре.
